В августе 1964-го я снова побывал в Николе в гостях у Николая Рубцова. Поспособствовало этому его письмо.
«Здравствуй, Серёжа!
Я снова в своей Николе. А ты? В своей ли Тотьме? Что-то я не вижу в здешних газетах твоей фамилии. Может быть, ты уехал или куда отъехал куда-нибудь, и моё письмо не застанет тебя дома? Живу я здесь уже месяц. Погода, на мой взгляд, великолепная, ягод в лесу полно, - так что я не унываю.
Вася Белов говорил мне, что был в Тотьме, был у тебя. В Тотьме и у тебя ему понравилось. Да иначе и не может быть!
Хотелось бы мне встретить тебя, тем более, что у меня есть к тебе дело. О нём я пока не стану говорить. Думаю, что заеду ещё в Тотьму, вот тогда об этом и поговорим. Ты обязательно, я прошу, напиши мне письмо, если ты дома. Я буду знать, что ты никуда не уехал. А иначе (если ты уехал) и в Тотьму мне заезжать нечего. Может быть, ты возьмёшь командировку опять в Николу? И тебе неплохо несколько дней пошляться по этой грустной и красивой местности.
Ты не видел моих стихов в «Молодой Гвардии» и в «Юности» 6-е номера? Я недоволен подборкой в «Юности», да и той, в «Молодой Гвардии». Но ничего. Вот в 8-ом номере «Октября» выйдет, по-моему, неплохая подборка моих стихов. Посмотри. Может быть, в 9-ом номере. Но будут.
Какие у тебя новости? Как живется тебе? Как пишется? Жду от тебя письма. До свидания.
Крепко жму твою добрую мускулистую руку!
С искренним приветом Н. Рубцов.
Мой адрес: Тотемский р-н, Никольский с/с, с. Никольское.
Привет твоей маме.
Пиши ответ скорее, мои каникулы уже на исходе. Во второй половине августа уеду отсюда».
О том приезде своем в Николу я уже рассказывал читателям Вологды. Одно в том рассказе я пропустил – Ильин день и частушки.
Гулянье шло недалеко от струящейся Толшмы, на крайней улице села, где была просторная луговина. Гармонист сменял гармониста. Последним гармонистом, кого не укачало веселье, был Рубцов. Пляска, танцы, кадриль. Гуляли сначала всей улицей, а потом и селом. Особенно хорошо выделялись старенькие колхозницы, кто имел большой опыт в спевках и хороводах. Они и припевки, какие нигде не услышишь, дарили всем, кто тут был. Я же старался внимать частушкам. Благо они на праздниках и застольях стали приятной редкостью и текли навстречу тебе, как специально, чтоб ты их запомнил. Однако ценность их не в самом процессе увеселительного гулянья, а в том, что несут они пласт народной культуры, в котором прелестно переплелись и живой оборот русской речи, и самобытная лексика, и особинки быта, и та естественность положения человека отжившей эпохи, какая трогает за живое даже сейчас. И еще, несмотря на бесхитростность, простоту и наивность, частушки остались для многих поэтов золотоносной рекой, которую – черпать и черпать и не вычерпать никогда.
Николай Рубцов, как известно, был снисходителен к слабым частушкам, которые сочиняли глуповатые стихотворцы. Он считал, что частушка сильна проявлением творческой мысли, которую мог взлелеять и вынести в мир лишь народ, самый талантливый мастер, умеющий из огромного множества мимо души пролетающих слов выбрать только одно, но такое, какое запомнишь на всю свою жизнь.
Ах, как много было в тот вечер горячих частушек, от которых сам рот открывался от уха до уха. Я пробовал что-то из них запомнить. И ведь запомнил, но с помощью Николая. Когда пошли спать, я пристал к нему, как репей, чтобы Рубцов вспомнил самые дерзкие из частушек. Благодаря чему и восстановил полюбившиеся припевки, не пропустив в них ни единого слова. Память у Рубцова была исключительной. В голове его было место не только стихам, но и всему азартному и живому, что несет в своей памяти русский народ.
Из того гулянья я мог бы взять с собой десяток-другой частушек. Но я их запомнил плохо. Зато Рубцов, помнил всё, что в тот вечер пелось и даже не пелось. Живя в Николе, поэт видел жизнь никольчан во всех её проявлениях. Частушки запоминал он, как бы походя, машинально, не собираясь ими забивать свою голову, которая была у него исключительно, для стихов.
Три-четыре частушки я все же перенесу в сегодняшний день. Благо они напоминают мне тот далекий праздник святого Ильи, в который играла гармошка Коли Рубцова, звучал и голос хранителей старины, и время от времени прорывалась та тайна живых русских слов, которая до сих пор меня будоражит.
Шила милому кисет –
Вышла рукавица.
Меня милый похвалил:
- Какая мастерица!..
Мой-ёт миленькой пёс
Затащил меня в овёс.
Девки спрашивают все:
Чего делали в овсе?
До чего кусты густые.
До чего зелёные,
До чего девчата злые,
Когда изменённые.
У моей у бестолковой
На носу висит целковый.
Ах ты, дура лешева,
Куда рубль повешала?
Отдала бы, дура, мне,
Я бы пропил на вине...
Позднее, когда я работал в Доме народного творчества, собирая фольклор, то составил и выпустил книжку «Вологодские частушки». В сборник вошло более 150 откровений, записанных мною в окрестностях Сухоны, Юга, Шексны, Кубены и Мологи во время гуляний, бесед, праздников и вечёрок, имевших место во многих райцентрах, посёлках, селах и деревнях Вологодской земли. Время записи 1963 – 1983 годы.
Частушка времён Николая Рубцова – это, как знамя, которое пронесли по улицам русской деревни. Далекое знамя. Однако для многих из нас оно близко- близко. Рядом с нашим плечом. Как душевное узнавание.
