Максим Павлов Обладатель Гран-при специального фонда Владимира Спивакова «Москва встречает друзей»
Золотой медалист международных Дельфийских игр
Гран-при специального фонда Президента республики Беларусь А.Г. Лукашенко
Лауреат специального фонда Президента и государственной премии республики Беларусь «По поддержке талантливой молодежи»
Обладатель Гран-при специальной премии «Золотое поколение золотого века»
Обладатель Гран-при международного конкурса им. Ф.И. Шаляпина
Обладатель Гран-при международного конкурса «Кубок союзных государств»
Обладатель стипендии Президента РФ
Певец, преподаватель Академии музыки имени Гнесиных, актер
Композитор
Песни Максима Павлова по-настоящему народны. В наше время, когда любовь к Родине, истинный патриотизм перестали быть общими словами, его творчество особенно актуально. Талант Максима Павлова отмечен искренностью, трепетностью и глубиной чувства истинно славянской души.
Татьяна Дмитриевна Крошилина,
доцент кафедры хорового и сольного народного пения РАМ им. Гнесиных
Меня долго-предолго не покидало сомнение: а имею ли я право начать свой короткий рассказ о певце Максиме Павлове именно с картины Нестерова «Видение отроку Варфоломею»?
И знаете - пришел к выводу: а почему нет? Ведь не дает мне покоя все эти дни осенняя позолота прозрачного простора. Воздух, насыщенный раздольем и запахом прихваченных холодком трав. Редкие березки, выбежавшие на пригорок погреться под лучами еще теплого солнца. И мальчик - прозрачная, хрупкая тростинка, прижавший руки к сердцу от неизъяснимой любви к тому, что сейчас видится и слышится.
Нестеров, скорее всего, сам был влюблен в неброскую красоту осенней Руси - то ли Подмосковье это, то ли ярославские дали, а может быть, заволжская земля. Одним словом - средняя полоса России.
А ведь совсем недалеко от нее такие же просторы в белорусском Полесье. Эти же пологие пригорки. Такие же прозрачные рощицы. Красота, одним словом, подаренная Богом на радость и на любование людям.
Но не мог художник предположить, что, видя перед собой будущего святителя русского, одновременно он пишет крестьянского мальчика по имени Максим. А может, на два века вперед заглянул и расслышал, как где-то далеко-далеко среди золота осени убегает в небо робкий голосок белорусского отрока. На то он и Нестеров. На то он и художник. На то он и провидец.
А дома мама, прижимая к груди каравай свежеиспеченного хлеба, усаживала за стол Максима, наливала в кружку молока и приговаривала:
- Сыночка мой, ты, как и мы с отцом, родились, чтобы тяжело работать и трудно жить. Не песни петь, а работать на земле.
Мать рядом с истиной была - трудно работать надобно, не понимая, что порой песни петь труднее, чем землю пахать, хлеб растить.
И когда Максим украдкой от матери, но в тайном сговоре с отцом, убегал из дома в Минск учиться «песни петь» - в отцовских штанах и в его же рубахе, был уверен в одном: он поступит в музыкальный колледж. Да вот на экзамены опоздал.
Экзаменационная комиссия была не сговорчива: опоздал, так опоздал, приезжай на следующий год, и только директор колледжа, после того, как Максим Павлов спел родные народные песни, поставил точку:
- Не мы парню такой талант дали, не нам его и отнимать.
Няма хлеба, няма солі, -
Чужому рабі;
Няма шчасця, няма долі, -
Вось тут і жыві!..
Народная песня живет в нем: в сердце, в памяти, в душе. Она стала определяющим вектором его авторского песенного творчества. Но самый важный дар, которым наградил Максима Бог, - это его чистая, светлая, отзывчивая и добрая душа.
Виктор Гаврилович Захарченко,
художественный руководитель Государственного академического Кубанского казачьего хора,
народный артист России, профессор, композитор
Тысячу раз прав Виктор Гаврилович, подчеркнув, что у Максима - чистая, светлая душа.
Стоит лишь однажды послушать в его исполнении «Ах, ты степь широкая», и потом трудно вспомнить: а кто еще так раздольно и привольно пел эту народную жемчужину? Таким голосом, в котором затаились вековая печаль и радость, а еще необыкновенная выносливость и сила?
Может быть, только тургеневские певцы, устроив состязание в одном из придорожных ямщицких домов. Давайте вспомним, как это было.
«Когда же наконец Яков открыл свое лицо - оно было бледно, как у мертвого; глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы. Он глубоко вздохнул и запел... Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым - третий, и, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась песня. «Не одна во поле дороженька пролегала», - пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны».
Кто-нибудь задумывался, откуда эти слова:
Ах, ты степь раздольная,
Степь привольная.
Широка ты, Волга-матушка,
Волга вольная.
Откуда взялась степь привольная, степь раздольная? Волга и степь - не сочетаемое соединение. А Максим Павлов, и только он, сумел разъяснить, как это народ соединил не соединимое.
Прислушайтесь сразу: балалайки осторожно, как бы присматриваясь и прислушиваясь, передают вечернюю, а может, утреннюю, дрожь волжской смиренной воды. Покой в природе - покой и на реке. Это внутри она бежит, торопится, а на поверхности накинула на себя покойное покрывало, и только утренняя, или вечерняя, рябь еле-еле напоминает взгляду: я живу.
Так вот именно балалайки выводят оркестр на просторный полет, и в этот момент откуда-то из далека - то ли из нижегородских заволжских далей, то ли из жигулевских гористых куполов, то ли из волгоградских степняков - начинает взлетать в вышину легкий щемящий голос.
Он поднимается вверх и легким туманом, пронизанным лучами заходящего солнца, опускается на землю и стелется по травам, по ивнякам, по ковылям. В эту минуту сердце не замирает - оно останавливается, боясь спугнуть чудо.
Говорят: если чудо можно объяснить, значит, это уже не чудо. Вот и народную песню в исполнении Максима Павлова невозможно «разложить» на певческие приемы и хитрости. Пожалуй, он сам не сможет рассказать, как ему удалось соединить Волгу и степь широкую воедино.
Степь - это что-то бескрайнее. Волга и есть бескрайняя. Степь - это что таинственное. Волга и есть таинственное. И человек, живущий на ней, сам того не понимая, становится загадкой, недаром у нас издавна, когда звучит слово «волгарь», возникает богатырь-человек. Только у богатыря этого добрая ранимая душа.
Вот об этом поет Максим Павлов не только в этой народной русской песне, а во всех, к которым прикоснулся его голос, а вместе с голосом - его сердце.
Отличительной чертой исполнительского облика Максима Павлова служит разносторонность в подборе и интерпретации репертуара, творческий подход к стихотворному тексту, органическое соединение исполнителя и композитора. Ему удалось создать индивидуальный, неповторимый облик народного певца-лирика.
Марина Васильевна Медведева,
заведующая кафедрой хорового и сольного народного пения РАМ им. Гнесиных, профессор, кандидат педагогических наук
Максим Павлов - совсем молодой человек, и где бы, казалось, ему знать, как тяжело и трудно жил и живет русский человек, а поди ж ты - знает. Откуда это? От таланта, наделенного прозорливостью и состраданием. А талант откуда? От Господа, только негласно Он наградил Максима голосом, собравшим в разноцветный букет голоса людей, знакомых нам и незнакомых, тех, кто музыкальным словом рисует картины человеческой души.
Года два назад подарили мне книгу в твердом коричневом переплете. Даже беглый взгляд на нее отметит сразу - зачитанная.
Дома я открыл первую страницу и прочитал: собрание писем
оптинского старца Амвросия. Была у него переписка с людьми, которые искали
ответы на трудные житейские вопросы и просили советов.
В одном письме старец посылал адресата в скит Сергиевой Лавры, к иконе
Гефсиманской Черниговской божьей матери: "Только там ты найдешь
помощь".
Мне прочно засел в голову этот посыл и этот наказ, и в крещенский вьюжный день я отправился в Черниговский скит. Таксист на вокзале подсадил меня в свою машину, и мы разговорились. О чем разговоры у людей? Да о жизни, конечно. Слово за слово, и мы перешли на личные проблемы и нужды. Так, в разговоре, он и притормозил около пруда, занесенного снегом.
- Приехали.
Указал тропинку, ведущую к главному входу в скит. Мы расстались, и я направился по указанной дорожке.
В храме служба уже закончилась, и сразу же, как только минул двери, слева икона Гефсиманской Черниговской божьей Матери. Лик тусклый от времени и от того, что икона все время находилась в подземной церкви, где бил и продолжает радовать людей святой источник.
Такого количества подарков от людей мне не приходилось видеть
нигде - вся икона увешана приношениями. В благодарность, безусловно.
Я приобрел иконку и подошел к этой, старинной, намоленной.
Народу никого, и я приложил только что купленную свою иконку к киоту этой, к
которой стремился.
- Да ты зачем прикладываешь? Они же все освященные, - голос из-за спины. Обернулся. Стоит передо мной старик-монах, или я перед ним стою, трудно сейчас сказать. - Ты лучше помолись. Матушка услышит тебя и с тобой к тебе домой пойдет. Посмотрит на твою беду и вернется обратно сюда. Отсюда и помогать тебе станет.
Я взглянул на Черниговскую Богородицу, перекрестился, снова обернулся. Никого рядом не было. Я в дверь - нет монаха там. Я на улицу - и там ни души, словно вымерло все...
Вышел из скита. Смотрю: таксист, что меня привез, рукой мне машет:
- Думаю, чего не подождать человека. Не за деньги я, нет, нет. Значит, нужда есть, а коли нужда - помогать надо...
Он больше не проронил ни слова, только включил проигрыватель.
Запел Максим Павлов.
Однажды и я упаду.
Подняться не хватит мне сил.
И мать мне прошепчет:
«Сынок, вставай. Иди и живи».
Откуда было знать молодому человеку, это я про Максима, что творится у меня в душе? Как я ищу выхода из трудной жизненной ситуации и не могу - пока не могу - из нее выбраться?
Таксист притормозил машину и уронил, буквально уронил, голову на руль. Он плакал. Видимо, не мне одному одиноко сейчас на белом свете.
А Максим пел слова матери:
«Так надо, так надо - вставай.
Жить трудно. Жить нужно. Пойми.
Запомни и не забывай:
Ты должен! Иди и живи».
Бежала, торопилась электричка в сторону Москвы. Кто входил, и кто выходил из вагона, не помню. В голове только и бился голос Максима: «Иди и живи».
И прошло немного времени после этого, как при одном трудном житейском обстоятельстве я предложил знакомому: «Послушай», и включил запись Максима Павлова.
" Не могу говорить, в горле не комок - глыба ледяных
горьких слез", - после долгого молчания произнес знакомый. Я тогда
почему-то вспомнил, как Лидия Андреевна Русланова, услышав в концерте молодую Людмилу Зыкину,
сказала ей: "А ямщик-то у тебя не замерз. Если не замерз, нечего и
петь".
Максим Павлов - яркий по одаренности и эмоциональности самобытный певец и актер, обладающий внутренней культурой и глубоким знанием фольклора. Деликатный и внимательный в совместной работе, интересный композитор. Верю в его многогранный талант и желаю творческого процветания в уверенности подлинных ценностей Добра, Красоты и Любви.
Валерий Васильевич Пьянков,
заслуженный деятель искусств России,
профессор РАМ им. Гнесиных
Когда я впервые услышал песню «Там, за рекой», перестал дышать.
Да это и не песня была вовсе, так мне показалось, а моя потаенная грусть по детству, по родным и близким, которых давно уже нет на этом свете, по тому светлому чувству, притупляемому годами.
Там, за рекой,
Песен не слышно.
Там, за рекой,
Хаты пусты.
Где же тот сад, где же та вишня,
Где же на яблонях цветы?
И эта припрятанная на сердце светлая грусть вдруг напомнила, раскрыла калитку в раннее утро, когда я, не просясь ни у кого, бежал за конопляники, садился в густую цветастую траву и ждал восхода солнца.
Оно вставало из-за березовой рощицы и не стучалось еще в окошки деревенских домиков, а ласкалось о крест высокой колокольни родного храма.
А как только солнышко поднималось, то и вся колокольня утопала в заревом блеске. Утопала и ложилась тенью аккурат на тот пригорок, на котором я и сидел.
Мне нравилось играть с колокольной тенью - она была живая, немного ленивая, но, как казалось тогда, задиристой: вовсе не стояла на месте, а все передвигалась и передвигалась.
Мне хотелось именно этой тени, и именно той, где расстилался по траве воздушный крест.
Там, за рекой,
Солнце вставало.
В росах холодных
Травы цвели.
Солнце любило, солнце ласкало.
Там никогда не ведал беды.
Теперь уже, по прошествии многих-многих лет, я понимаю, какие подарки мне дарила жизнь. Вот наш храм. Белоснежный. На высоком пригорке в центре села. Живой - он самым последним закрывался в дивеевской стороне, потому все свое детство я провел именно в нем.
Память моя не стерла имена моих односельчан - бабушек, дедушек, взрослых и своих ровесников. Она же, память, сохранила, где какая икона жила в храме.
И никогда не забудется наш милый сельский батюшка Василий Никольский.
Как же он ласково вел церковную службу... Не насмотришься, не налюбуешься. Ровненько он справлял благодарение Господу, и было видно, как не наслушается он, как поёт хор. В нём все наши, деревенские. Наделила их природа крепкими голосами и мудростью проникновения в церковное слово. Вот и поют они, доставляя удовольствие и радость прихожанам.
Был среди певчих исключительный человек. Все его звали Иваном Белым, а фамилия у него была громкая - Морозов.
Как только Иван Белый начинал свою партию, отец Василий замирал. В алтаре ли его застигнет голос или с кадилом во время каждения, только остановится батюшка на полушаге и пошёл улыбаться, радоваться.
- А? Каково? - спрашивал он всех, кто пришёл сегодня на службу.
И, не дожидаясь ответа, произносил:
- То-то же. Хоть кадило в руки не бери - дрожат от голоса такого.
Что же это, спрашивал я бабушку, Ивана Белым прозвали, коли он Морозов?
- Не могу сказать тебе, почему, - бабушка крестилась, - а как сама разумею, это его за голос так прозвали. Белый - значит, чистый, а только чистый голос нас ко Господу ведет.
Там, за рекою,
Церковь стояла.
В эту церквушку
В детстве ходил.
В ней никогда горя не знал я,
Там я у Бога счастья просил.
Как давно это было... Нет, оно жило где-то в сусеках памяти, а вот зримо воскресил все Максим Павлов.
Он не поет эту свою песню, именно свою, ведь стихи и музыка написаны им, а протягивает ко мне, ко всем, свои руки, берет меня за руку и ведет туда, где на цветастой траве покоится тень от креста сельского храма, где звучит белый голос чистого сердца.
Как одиноко,
Словно ты лишний.
Мир ведь не прежний,
Мир стал чужой.
Где же тот сад, где же та вишня?
Где та церквушка за рекой?
Иван Чуркин
