Ниже мы помещаем историко-апологетический очерк А.П. Лопухина, впервые опубликованный им (под псевдонимом А. Митякин) в журнале Санкт-Петербургской Духовной академии «Христианское чтение» (1895. Ч. 1 Вып. 1. Январь-февраль. С. 119-141), а затем – отдельной брошюрой: Вольтер как глава и тип французского неверия. Историко-апологетический очерк А. П. Митякина. СПб.: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1895. [2], 37 с.
+ + +
Александр Павлович Лопухин (1852–1904) – выдающийся русский православный церковный писатель, богослов, библеист, знаток языков и переводчик, профессор Санкт-Петербургской Духовной академии. Родился он в семье священника Саратовской губернии. Окончил С.-Петербургскую Духовную Академию (1878), писать и печататься начал еще в студенческие годы. После выпуска Лопухин, как хорошо знающий английский язык, был направлен псаломщиком в США (1879–1882), где трудился при русской посольской церкви в Нью-Йорке. Вернувшись в Россию, он занял кафедру сравнительного богословия в СПбДА (1883), а с 1885 года перешел на кафедру древней истории, которую занимал до конца своих дней.
За сравнительно короткую жизнь Лопухин сделал очень много для русского духовного просвещения: был редактором «Церковного вестника», «Странника», «Общедоступной богословской библиотеки» и «Симфонии». По его инициативе стал издаваться полный перевод творений свт. Иоанна Златоуста. Много статей он написал для «Православной богословской энциклопедии», первые тома которой редактировал. В Энциклопедии Брокгауза и Ефрона (1-е изд.) Лопухин вел библейский и церковно-исторический разделы.
Ряд статей Лопухина посвящен актуальности правовых норм Пятикнижия; статьи были объединены им в работе «Законодательство Моисея» (СПб., 1882).
Издав учебник по библейской истории, Лопухин приступил к выпуску главного труда своей жизни: «Библейская история при свете новейших изследований и открытий». Книга состояла из трех больших томов, снабженных иллюстрациями исторического и археологического характера... Первое ее прижизненное издание вышло в 1889–1895 годах, второе издание начало выходить в 1913 году и осталось незаконченным (издано около половины всего текста в 5 томах).
Лопухин задумал и работу над первой полной русской «Толковой Библией», которая начала выходить въ Петербурге в 1904 году, однако он скончался еще до напечатания 1-го тома. Его преемниками стали профессора четырех русских православных духовных академий и преподаватели других церковных школ. «Толковая Библия» издавалась в виде приложения к журналу «Странник» (в составе «Общедоступной богословской библиотеки»). Все издание разделено на 11 т. (т. 7 а – дополнительный). Текст Писания дан в синодальном переводе. Хотя Толковая Библия была задумана как популярный труд, многие ее разделы выходят за рамки простой популяризации и содержат богатый богословско-экзегетический материал.
+ + +
Публикацию, специально для Русской Народной Линии подготовил профессор А.Д. Каплин.
Название очерка, деление его на части, примечания в круглых скобках в тексте – составителя; подзаголовок – автора.
Постраничные сноски А.П. Лопухина помещены в публикуемый текст в квадратных скобках.
+ + +
Вольтер как глава и тип французского неверия
<…>
Посмотрим же теперь, как и каким оружием этот «старый враль» опровергал св. Писание и христианство.
Было бы трудно предполагать после всего изложенного, с достаточностью характеризующего личность главы неверия в XVIII столетии, чтобы он вел дело борьбы с ненавистным ему христианством на каких-нибудь серьезных началах, подвергал бы св. Писание серьезной, научно обоснованной критике, как это делают представители новейшего, особенно немецкого рационализма. Такой труд, требующий громадного напряжения и всестороннего изучения, был не в его духе, и потому он ограничился более легким делом – остроумного издевательства, думающего блестками своего по большей части грязного острословия и шутовства прикрыть убожество своего научного знания.
Вольтер в действительности был кощунственным пародером Библии. Он не подвергает ее более или менее серьезному научному анализу и обсуждению, а просто пародирует ее, всячески издевается над нею, не пренебрегая при этом и всевозможными преувеличениями, вымыслами и просто искажениями и подтасовками.
Это весьма легкий способ критики, и так как Вольтер, безспорно, обладал редкою способностью к карикатуре, то он умел сделать смешным даже прекраснейшее из произведений. Обладая этою злополучною способностью – осмеивать все и всех, он, к тому же будучи невером до мозга костей, даже в священнейших и возвышеннейших предметах не видел ничего, кроме смешного и карикатурного. Всякий предмет в его воображении видоизменяется и преобразуется, и под его пером принимает безобразные и смешные формы. Одной фигуре он придает морщины и заставляет ее делать смешные гримасы, другую ставит в какое-нибудь неестественное положение, и от этого праведник у него превращается в какого-нибудь шута или паяца.
С изумительною легкостью он искажает слово Божие, хотя часто, по-видимому, даже не касаясь его. Тут он преувеличит, там несколько растянет и расширит евангельскую притчу, и в обоих случаях при помощи своего острословия привнесет такие черты, которые делают из священного нечто смешное. Что делается под его пером даже из притчи о талантах? Простая рекомендация усерднее заниматься «ростовщичеством» [«Тут Он (И. Христос) говорит лишь о том, что в темницу были брошены те рабы, которые не увеличили денег своего господина посредством ростовщичества». Dieu et les hommes, Oeuvres, t. VI, p. 250]. Болезнь Навуходоносора, воображавшего себя превратившимся в вола, он называет библейской метаморфозой, намекая этим на сказочные метаморфозы Овидия [Oeuvres, t. III, p. 122; V, 144-5; VI, 347 и сл.].
С тою же целью он хочет принимать в буквальном смысле сказанные И. Христом слова о том, что, кто хочет следовать за Ним, должен «возненавидеть своего отца и свою мать», не только не вникая во внутренний глубокий смысл этого изречения, но даже и не принимая во внимание особенности выражений в языках востока [«Он (И. Христос) объявил, что должно ненавидеть своего отца и свою мать», Oeuvres, VI, р. 250].
Никто еще ни раньше ни после его не доводил злоупотребления таким поверхностным методом объяснения до столь чудовищных размеров. Совершенно так же он относится и к самым фактам. Он преувеличивает их размеры. Соломону, например, он приписывает «сорок тысяч конюшен и столько же каретников» [Dictionaire philosophiqne, art. Juifs, Oeuvres, VII, 756], а пространство земного рая определяет в 1800 лье, и все это для того, чтобы дать место своему игривому острословию, что-де это «немножко много (конюшен и каретников) для иудейского мелка – царька, никогда не ведшего войн», или что-де «Адаму с Евой трудненько было обработать как следует столь большой сад» [Oeuvres, t. VI, p. 337 и t. VII, p. 207. В Dictionaire philosophique в статье Salomon это место уже несколько изменено].
Прибавляя таким образом какую-нибудь измышленную черту или подробность, он старается сделать весь рассказ неправдоподобным и совершенно изменяет весь характер известной личности или факта. При этом он никогда не отступает ни пред какой фальсификацией, ни пред какой ложью, ни пред какой клеветой, только чтобы достигнуть своей цели.
В борьбе против Библии все ему кажется позволительным, и он даже находил для этого основания. «Ложь,– писал он к некоей Тьерьо,– тогда только есть порок, когда она причиняет зло, но она есть великая добродетель, когда совершает добро. Будьте же более добродетельны. Нужно лгать наподобие дьявола, не боязливо и не по временам только, но смело и всегда... Лгите, друзья мои, лгите; я вас поблагодарю при случае» [Oeuvres, t. XI, p. 218. Дело идет о том, чтобы при посредстве их скрыть, что автор трагедии «Блудный Сын» есть Вольтер. Защитники и поклонники Вольтера старались смягчить смысл этого цинического письма, ссылаясь на то, что ложь в данном случае была вынужденная и не возводится в принцип. Но это опровергается самим письмом, где именно она возводится в принцип, как своего рода добродетель, хотя и с чисто иезуитской оговоркой – по принципу: «цель оправдывает средства»...].
То, что он советовал другим, в широких размерах практиковал и сам, и особенно в своих нападениях на Библию. Характеристическим примером этого может служить то, как он совершенно сознательно и преднамеренно исказил одно место из пророка Иезекииля. «Иезекииль,– говорит он,– обещает иудеем, с целью поддержать в них смелость, что они будут есть мясо человеческое» [См. у Guénée, Lettres de quelques juifs. 1827, t. II, p. 231. Впоследствии, вероятно сам устыдившись этой лжи, он видоизменил это место и в Dictionaire philosoph. прибавил оговорку: «по некоторым комментаторам». См. Anthropophages, t. VII, р. 118].
Обвинять иудеев в каннибализме значит возводить на них весьма тяжкое обвинение. Но на чем же оно основано? Это Вольтер объясняет в своих «Прибавлениях к истории»: «Пророк Иезекииль обещает евреям, от лица Бога, что если они будут стойко защищаться против царя персидского, то будут есть мясо кониное и мясо всадников». В «Философском словаре» он вновь повторяет и утверждает это положение: «По всему видно, что иудеи времени Иезекииля имели обыкновение есть человеческое мясо, так как он предсказывает им в XXXIX главе, что если они будут хорошо защищаться против персидского царя, то будут есть не только лошадей, но и всадников и других воинов. Это положительно» [См. статью Anthropophages, старой редакции. Oeuvres, t. V, p. 118, в примеч. Впоследствии Вольтер уже не осмеливался утверждать, что «это положительно»!].
Итак – «это положительно!» Так будто бы читается в XXXIX главе пророка Иезекииля! Но сделаем подлинную справку и посмотрим, что же именно говорится у пророка. В указанном месте читается следующее: «Сын человеческий! скажи всякого рода птицам и всем зверям полевым: собирайтесь, и идите... и будете есть мясо и пить кровь. Мясо мужей сильных будете есть, и будете пить кровь князей земли.– И насытитесь за столом Моим конями и всадниками, мужами сильными и всякими людьми военными» [Иезек. XXXIX. гл. 17-20].
Где же иудеи в этом месте? О них тут ни слова. Речь идет только о хищных птицах и зверях, по инстинкту собирающихся на поля, покрытые трупами убитых коней и воинов, чтобы пожирать эту ужасную добычу. А между тем Вольтер подставил, вместо этих естественных хищников, иудеев, и отсюда у него вышло, что иудеи были людоедами, и это нелепое положение даже с нахальством подтверждается восклицанием: «это положительно!»
Ввиду такой грубой и очевидной нелепости, можно бы, пожалуй, подумать, что тут произошла у него просто ошибка, недосмотр, который и дал повод автору сделать свои нелепые выводы. Но в действительности не так. Текст прор. Иезекииля так прост и ясен, что никоим образом нельзя было ошибиться в его смысле, даже при беглом чтении. Что не ошибся и сам Вольтер, это можно видеть из того, что он старался оправдать свое толкование разными доводами, напоминающими собою простые увертки. Так под именем клирика Клокпикра Вольтер по поводу приведенного места говорит: «Так как здесь говорится о столе, то эти стихи должны относиться к иудеям, потому что плодоядные животные не едят со стола» [У Guénée, Lettres de quelques Juifs t. II, p. 236, прим. Ср. Dictionaire philosophique, art. «Antropophages», t. V, p. 118, прим.; Lettre de M. ClocpicreàM. Eratou, t. IX, p. 222. Vigouroux, p. 241].
Чтобы правильно понять это выражение, Вольтеру достаточно было бы припомнить известное евангельское выражение, что и псы едят крохи со стола господ своих. Но и помимо этого, в тексте у пророка Иезекииля говорится о столе Божием, а вовсе не о столе диких зверей. Все это до очевидности ясно, а между тем Вольтер, злоупотребляя этим метафорическим выражением, прямо и дерзко утверждает, что иудеи были антропофаги и питались человеческим мясом! [В другом месте Вольтер, стараясь извернуться в своей лжи, говорит, что «если некоторые толкователи прилагают эти стихи к плотоядным животным, то другие относят их к иудеям». Там же, t. II, стр. 238; Dict. philos, t. V, p. 118. Но это оказывается опять ложью. Никогда никакой толкователь Библии не высказывал подобной нелепости!]
Более дерзкого своеволия в обращении с священным текстом и придумать трудно.
Но Вольтер не смущается этим и идет дальше, не останавливаясь ни пред каким кощунством, чтобы только набросить тень на святыню и подвергнуть ее осмеянию легкомысленной толпы. Нам можно бы вполне обойти эти кощунства презрительным молчанием, какого только они и заслуживают; но для характеристики Вольтера позволим себе привесть еще один пример его отношения к св. Писанию, и именно опять к книге пророка Иезекииля, над которою он особенно издевался, не пренебрегая никакими искажениями и передержками.
Чтобы понять сущность дела, нужно иметь в виду, что еврейский язык, как и все восточные языки вообще, называет все предметы собственным именем, не прибегая ни к каким перифразам или смягчениям; он выражается чисто с детскою прямотою и откровенностью, без всякого злого умысла и не приписывая терминам, которые показались бы нам слишком резкими, никакого зазорного или безнравственного смысла. Новейшие языки, облагороженные христианством, в этом отношении гораздо сдержаннее и деликатнее. Глава французского неверия понимал это и в одном месте прямо говорит об этом [Dict. philos, art. Ezéchiel, t. VII, p. 553-4].
Отсюда само собою вытекает правило, что при переводе древних авторов нельзя держаться буквализма, потому что буквальный перевод, передавая слова во всей их наготе, в сущности не передает того их смысла, в котором они воспринимались древним обществом, и потому способен дать самое превратное представление как о литературном вкусе самих писателей, так и о нравственном состоянии общества.
Вольтер, вполне сознавая это, не только не держится такого правила, а, напротив, старается даже усилить непозволительный буквализм, чтобы выставить священный текст с его самой невыгодной, вульгарной стороны и сделать его предметом кощунственного издевательства. Переводя известное место Библии, он не только не сообразуется с теперешним смыслом слов, а даже усиливает их и подбирает самые грубые выражения; не довольствуясь и этим, он по-своему перефразирывает известное изречение, расширяет его и привносит в текст много таких деталей, которые составляют лишь плод его извращенного воображения, и удовлетворяется только тогда, когда ему удается, по его мнению, вполне затоптать в грязь трактуемое место св. Писания.
Так он поступил с одним местом из пророка Иезекииля, где говорится о таком предмете, который даже и теперь при трезвом взгляде не представляет ничего странного, а в древнее время для иудеев и окружающих их народов востока был самым заурядным явлением в их неизысканной обыденной жизни. На востоке, как известно, весьма распространен обычай, за неимением дров, пользоваться для топки сухим навозом волов и верблюдов [Этот обычай распространен и у нас на юго-востоке, в безлесных степях, где население само делает себе топливо из навоза, известное под названием «кизиков». Например, в Астраханской и южной части Саратовской губернии мы сами видели эти запасы своеобразного топлива, правильными пирамидками сложенного у каждого села или деревни – на солнечном припеке].
Этот обычай, наложенный необходимостью, сделал самый материал настолько обыденным, что он не представляет ничего неприличного в глазах жителей. Еще и теперь арабы на берегах Евфрата, в той именно стране, где пророчествовал Иезекииль, не имеют другого топлива, и на нем они готовят свои неизысканные блюда. Взяв массу теста, араб обкладывает его указанным топливом, зажигает последнее, и чрез несколько времени хлеб вынимается готовым. Пользуясь этим, понятным всякому местному жителю, наглядным образом, Бог для выражения той крайней бедственности, до которой доведен будет еврейский народ, говорит, что будет ощущаться недостаток даже в самом навозе домашних животных для изготовления хлеба, и потому евреям придется прибегнуть к навозу из экскрементов человеческих. «И ешь, говорил Господь пророку Иезекиилю в видении, ячменные лепешки и пеки их на человеческом кале». Пророк смутился от такого повеления и с иудейскою брезгливостью отвечал, что «душа его никогда не осквернялась» таким нечистым хлебом. Тогда Господь сказал ему: «Вот, Я дозволяю тебе, вместо человеческого кала, коровий помет, и на нем приготовляй хлеб твой» [Иезек. IV, 12, 15].
Смысл этого видения был весьма ясен для иудеев, которые, живя в плену вавилонском на берегах Евфрата, постоянно видели, как другие употребляли, да и сами привыкли употреблять указанное топливо, которое поэтому и не возбуждало у них ни малейшего смущения, как самая обыденная вещь. Что же из всего этого сделал «старый враль»? Да то, что и передать невозможно. Нисколько не принимая во внимание указанных бытовых условий, а также прямолинейности восточных словооборотов, Вольтер с каким-то наслаждением хватается за известный термин, написанный у него с вульгарною развязностью en toutes lettres17, и, играя словами и образами, заканчивает свое дерзко-кощунственное рассуждение насмешливой фразой, что «кто любит читать пророчества Иезекииля, тот заслуживает того, чтобы позавтракать с ним» [ Diction, philosoph. ст. Ezechiel, кон. t. VII, стр. 555].
Кощунство грубое и преступное, и оно не осталось не наказанным. По свидетельству врача, присутствовавшего при последнем издыхании Вольтера [См. рассказ его врача Троншена у Elic Hard. Voltaire etc. Paris, 1817. стр. 123 (1-е издание явилось в 1781 г.)], старый невер, в своем исступлении от терзавших его и физических и нравственных мучений, как раз приготовил себе тот «завтрак», который он кощунственно приписывал пророку.
