Ниже мы помещаем историко-апологетический очерк А.П. Лопухина, впервые опубликованный им (под псевдонимом А.П. Митякин) в журнале Санкт-Петербургской Духовной академии «Христианское чтение» (1895. Ч. 1 Вып. 1. Январь-февраль. С. 119-141), а затем – отдельной брошюрой: Вольтер как глава и тип французского неверия. Историко-апологетический очерк А. П. Митякина. СПб.: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1895. [2], 37 с.
+ + +
Александр Павлович Лопухин (1852–1904) – выдающийся русский православный церковный писатель, богослов, библеист, знаток языков и переводчик, профессор Санкт-Петербургской Духовной академии. Родился он в семье священника Саратовской губернии. Окончил С.-Петербургскую Духовную Академию (1878), писать и печататься начал еще в студенческие годы. После выпуска Лопухин, как хорошо знающий английский язык, был направлен псаломщиком в США (1879–1882), где трудился при русской посольской церкви в Нью-Йорке. Вернувшись въ Россию, он занял кафедру сравнительного богословия в СПбДА (1883), а с 1885 года перешел на кафедру древней истории, которую занимал до конца своих дней.
За сравнительно короткую жизнь Лопухин сделал очень много для русского духовного просвещения: был редактором «Церковного вестника», «Странника», «Общедоступной богословской библиотеки» и «Симфонии». По его инициативе стал издаваться полный перевод творений свт. Иоанна Златоуста. Много статей он написал для «Православной богословской энциклопедии», первые тома которой редактировал. В Энциклопедии Брокгауза и Ефрона (1-е изд.) Лопухин вел библейский и церковно-исторический разделы.
Ряд статей Лопухина посвящен актуальности правовых норм Пятикнижия; статьи были объединены им в работе «Законодательство Моисея» (СПб., 1882).
Издав учебник по библейской истории, Лопухин приступил к выпуску главного труда своей жизни: «Библейская история при свете новейших изследований и открытий». Книга состояла из трех больших томов, снабженных иллюстрациями исторического и археологического характера... Первое ее прижизненное издание вышло в 1889–1895 годах, второе издание начало выходить в 1913 году и осталось незаконченнымъ (издано около половины всего текста в 5 томах).
Лопухин задумал и работу над первой полной русской «Толковой Библией», которая начала выходить въ Петербурге в 1904 году, однако он скончался еще до напечатания 1-го тома. Его преемниками стали профессора четырех русских православных духовных академий и преподаватели других церковных школ. «Толковая Библия» издавалась в виде приложения к журналу «Странник» (в составе «Общедоступной богословской библиотеки»). Все издание разделено на 11 т. (т. 7 а – дополнительный). Текст Писания дан в синодальном переводе. Хотя Толковая Библия была задумана как популярный труд, многие ее разделы выходят за рамки простой популяризации и содержат богатый богословско-экзегетический материал.
+ + +
Название нижепомещаемого историко-апологетического очерка, деление его на части, примечания в круглых скобках в тексте – составителя; подзаголовок – автора.
Постраничные сноски А.П. Лопухина помещены в публикуемый текст в квадратных скобках.
+ + +
Вольтер как глава и тип французского неверия
В ноябре минувшего года исполнилось ровно двести лет со времени рождения личности, которая играла в свое время необычайную роль в истории умственного движения и положила печать своего – увы – злого гения на целый период.
Эта личность – Франсуа-Мари-Аруэт, впоследствии приобретшая всемирную известность под именем Вольтера.
Можно считать одним из весьма благоприятных знамений нового настроения в умственном движении человечества то поразительное обстоятельство, что двухсотлетняя годовщина этого главы новейшего неверия и рационализма прошла совершенно незамеченной и даже крайние элементы отрицания, обыкновенно хватающиеся за всякий повод к тому, чтобы произвесть шум и гром в пользу своих начал, как будто совершенно изменили своей тактике и – пропустили этот весьма важный для них момент.
Это странное явление могло бы во всякое другое время показаться необъяснимым; но оно становится совершенно понятным, если принять во внимание то, что годовщина рождения французского невера совпала как раз с тем временем, когда взоры всего цивилизованного мира устремлены были совершенно в другую сторону, и умы и сердца его были заняты совершенно иными мыслями и чувствами. Двухсотлетие его рождения исполнилось 3/20 ноября,– а это как раз было в тот момент, когда весь цивилизованный мир, отбросив все свои житейские и иные помыслы, проливал искренние слезы над только что закрывшейся могилой великого Царя-Миротворца, величавый образ которого всецело овладел сознанием человечества1 (Имеется в виду российский император Александр III, умерший 20 октября (1 ноября) 1894 г.– Сост.)
Рядом с царственным христианином, водворявшим мир на земле и благоволение в человеках, не могло быть места неверу, вся жизнь которого прошла в издевательстве над христианством и разрушением всех сложившихся и освященных веками учреждений общежития. Такой момент весьма благоприятен для того, чтобы по достоинству оценить личность последнего. Если во всякое другое время либеральный лагерь, с свойственным ему деспотизмом мысли и слова, яростно обрушился бы на всякую попытку критически отнестись к его кумиру, то теперь, напротив, подавленный подъемом общественного сознания в роковом для него смысле, он, конечно, не посмеет прибегнуть к обычному своему приему застращивания и попирания неприятной для него истины.
Вот почему мы считаем неизлишним сделать характеристику Вольтера, как главы и родоначальника новейшего неверия и рационализма. Характеристика даст образ, в котором легко могут узнать своего прямого родоначальника многие даже из тех представителей новейшего рационализма, которые вовсе не желали бы стоять в подобном родстве [Литература о Вольтере громадна, и она с достаточною полнотою, хотя и односторонне, приведена в конце статьи «Вольтер» в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона. Жизнь его нашла себе подробное изложение и в издаваемой Павленковым Библиотеке «Жизнь замечательных людей» (см.: Засулич В.И. Вольтер. Его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1893. Книга выпущена под псевдонимом И. М. Каренин – Сост.), где она освещена с свойственной всему этому изданию либеральной точки зрения. Предлагаемая характеристика составлена главным образом на основании сочинения известного французского библеиста F. Vigouroux, Les Livres saintes et la critique rationaliste, 2 éd. Paris, 1886 г. См. Vol. II, p. 212 и сл.].
Вольтер родился в Париже 8/20 ноября 1694 года и умер в том же городе 18/30 мая 1778 года. В течение целых шестидесяти лет он был идолом своего века и все так называемые передовые люди преклонялись пред его гением, хотя большую часть своей жизни он посвятил на то, чтобы клеветать на христианство и издеваться над свящ. книгами. Будучи главой и, так сказать, оракулом вольнодумцев своего века, он сделался предметом восторга и для неверов новейшего времени, которые справедливо видели в нем тип невера и рационалиста, давшего тон и направление всему последующему отрицательному движению.
Вольтер, по отзыву Давида Штрауса, был не только воплощением французского гения, но и воплощением всей своей эпохи, писателем XVIII века по преимуществу, его живым олицетворением. «Германия во главе с Лютером сделала великое дело в XVI веке, Голландия и Англия, в конце XVII века, когда Германия раздиралась внутренними неурядицами, заложили основы рационализма; Вольтер собрал в Англии искорки нового света, принес их во Францию и там своими усилиями зажег этот свет с таким блеском, что он озарил весь его век и всю вселенную. Если французы, и парижане в особенности, были народом, избранным для установления нового культа разума, то Вольтер, безспорно, был его первосвященником» [D. Strauss, Voltaire I, 4 (Leipzig 1870)].
И этот отзыв совершенно верен. Вольтер, действительно, был великим насадителем и распространителем рационализма в новейшей Европе. Это был злой гений прошлого века, на который он наложил печать своего духа, вместе с тем и сам воплотив в себе все его недостатки и пороки, под тяжестью которых гибли и не чуждые ему добрые начинания.
Будучи вполне сыном своего века, Вольтер и родился и воспитывался в такой среде, которая с самых первых моментов пробуждения в нем сознания отравила его душу ядом легкомыслия, скептицизма и безнравственности. Дом его отца, нотариуса, был маленькой копией больших салонов тогдашнего времени. В нем не было аристократического, великосветского богатства и блеска, но было все, что способно нравственно растлевать душу ребенка. Мать его изображала из себя великосветскую барыню с неизбежными поклонниками, и среди них особенно выдавался аббат Шатонеф, печальный тип тогдашнего распущенного французского духовенства. Этот аббат, к несчастью, был крестным отцом сына дамы своего сердца, и он-то первый и насадил в своем крестнике семена неверия и богохульства.
Если прибавить к этому, что крестной его матерью была известная в свое время куртизанка Нинона де Ланкло, приятельница того же аббата, то среда, в которой суждено было воспитаться Вольтеру, обрисуется с достаточною ясностью. Все это окружавшее его в детстве общество любило блистать двусмысленным остроумием, далеко нецеломудренного свойства, с наслаждением читало плоды запрещенной музы, и неудивительно, что маленький Вольтер, будучи трех-четырех лет, уже лепетал куплеты модной непечатной пьески, скрывавшей в себе непонятные для него гнусности [Эта поэма под назв. Moisade, сочинение некоего Лурфе, была одною из первых выходок тогдашнего неверия против богооткровенной религии и выставляла Моисея обманщиком. Всю эту поэму трехлетний Вольтер под руководством своего крестного отца выучил наизусть и картавым декламированием ее приводил в неописанный восторг весь этот «салон»], а семи лет уже и сам начал составлять стишки – конечно, по заданному уже тону.
В судьбе мальчика произошла значительная перемена, когда по смерти матери он отдан был в школу, и именно в коллегию оо. иезуитов, в Клермоне. Это была для него совершенно новая среда. Тут не было уже прежней распущенности, и напротив все двигалось по строго-религиозному режиму. Мальчики под руководством опытных патеров приучались в неуклонному исполнению предписанных религиозно-нравственных правил, которыми иезуиты, как никто еще, умеют опутывать душу человеческую. Но как бы ни была строго выработана известная воспитательная система; она тогда только может вполне оказывать свое действие, когда находит для себя более или менее подготовленную или восприимчивую почву. Такой почвы совсем не представлял юный Вольтер.
Вся эта система была для него дивна и его испорченная уже распущенностью натура не могла мириться с подобными стеснениями. Поэтому Вольтер скоро сделался источником всяких неприятностей для коллегии, и не было ни одной такой шалости, в которой бы не участвовал этот petit diable (маленький дьяволенок), как нередко вырывалось с уст почтенных патеров это вполне подходящее в нему название [Резвая шаловливость и проказничество ребенка отнюдь еще не есть признак испорченной, преступной натуры. Напротив, известны случаи, когда из шаловливых детей-проказников выходили потом глубоко-серьезные люди и даже подвижники (см. напр. в Душепод. чтения 1894 г. статью: «Сонюшка и Егорушка», где картинно изображаются проказничества шаловливого Егорушки, из которого впоследствии вышел знаменитый подвижник преосв. Феофан). Но у Вольтера уже в детских шалостях заметен был злой, преступный элемент, очевидно привитый к готовой почве его сомнительной в нравственном отношении средой]. Выведенный однажды из терпения выходками и остротами «дьяволенка», почтенный патер Ле-Джей вполне серьезно воскликнул ему: «Несчастный! ты будешь когда-нибудь насадителем деизма во Франции» [Duvernet, Vie de Voltaire p. 16.].
Это невольное предсказание имело тем более возможности для своего осуществления, что каникулярное время Вольтер обыкновенно проводил у своего сердобольного крестного отца, аббата Шатонефа, который поддерживал и развивал в мальчике уже ранее посеянные в нем семена своеволия и нравственной распущенности и вводил его в круг своих знакомых, где остроумный мальчуган был своего рода баловнем, особенно старевшей уже куртизанки Ниноны. Последняя настолько увлеклась бойким и остроумным мальчуганом, что умирая завещала ему 2,000 франков на книги.
Всякий раз по возвращении в коллегию Вольтер становился все более несносным для почтенных патеров, и становясь во главе наиболее отчаянных сорвиголов, был истинным бичом для своих воспитателей, которые не знали, где искать себе спасения от его неистощимого острословия, становившегося тем более едким, что часто касалось тонко подмечавшихся злоязычным остряком черт лицемерия и напускного благочестия почтенных патеров.
Из коллегии Вольтер вышел шестнадцатилетним мальчиком и сначала не знал, что с собой делать. Правильная государственная служба была ему не по душе, потому что он не терпел никакой дисциплины или подчинения. Поэтому он предпочел посвятить себя призванию свободного писателя, полагая, что его писательский талант может дать ему достаточное обезпечение. И он не ошибся. Тогдашнее общество, внутри которого клокотали неудовлетворенные страсти, искало себе пророка, который бы явился глашатаем и выразителем этих страстей. Вольтер и по своей натуре, и всем своим воспитанием, был вполне приготовлен к этой роли, и по выходе из коллегии, сбросив с себя все последние увы искусственно прививавшегося к нему схоластицизма, он открыто выступил в качестве «свободного мыслителя».
Это было в 1722 году, когда он, будучи уже 26 лет, выступил с своим первым явно противорелигиозным сочинением. В это время он находился в близких отношениях с некоей мадам Руппельмонд, одной из тех «вольнодумок», которыми кишело тогдашнее общество и у которых вольные мысли шли рука об руку с «вольными делами». Такого рода люди, в сущности были крайне несчастны. Порвав всякую связь с прежним и не выработав себе никакого устойчивого миросозерцания, они колебались между неверием и суеверием, между самонадеянностью и отчаянием, а поэтому и самая жизнь их проходила в резких контрастах между диким разгулом и самым жалким унынием.
Таким именно характером отличалась мадам Руппельмонд, и Вольтер, видя ее духовную безпомощность, порешил написать для ее успокоения особое сочинение, которому он дал характерное название: «За и Против» (Le Pour et le Contre). В нем он в двух параллельных таблицах излагает все доступные ему доводы за и против христианства, причем против видимо берет перевес над за, так что защита христианства цепляется уже за весьма сомнительные доводы, в роде того, что «если даже Христос на обмане основал свое учение, то все-таки оно так хорошо, что счастливы те, которые обмануты им» [U. Maynard, Voltaire, t. I, p. 110.].
Сочинение это, распространявшееся сначала в рукописи, было затем, хотя не ранее 1732 года, напечатано4. Как и естественно, этот пасквиль вызвал целую бурю, и автору его угрожала большая неприятность. Но Вольтер с легким сердцем, вполне свойственным его натуре, отрекся от этого сочинения и приписал его перу умершего аббата Шольё. Раньше еще этого, впрочем, с ним случилось событие, которое глубоко повлияло на всю его последующую жизнь, именно его невольная поездка в Англию.
Еще до издания своего антихристианского памфлета Вольтер своими явно тенденциозными трагедиями и поэмами, в которых сквозило обличение и издевательство над современными политическими делами, настолько успел раздражить правительство, что оно не раз заключало его в Бастилию и, чтобы хотя на время избавиться от этого безпокойного вольнодумца, выпустило его из Бастилии под условием выезда в Англию. Он действительно отправился туда, и почти трехлетнее его пребывание там имело на него решающее значение, навсегда определившее все направление его мысли и жизни. «Прежде чем познакомиться с Англией и Лионом,– говорит по этому поводу Кузэн5,– он был просто Вольтером, и XVIII век еще искал себе выразителя... Удаляясь в Англию, Вольтер был лишь недовольным поэтом; Англия же возвратила его философом» [V. Cousin, Hist. gêner, de la philosophie, 1863, p. 526-27.].
И это совершенно верно. Когда Вольтер высаживался на берега Англии, ему было 32 года. Все направление его духа, все его недостатки и пороки уже явно наклоняли его к неверию, и он уже был невером и отрицателем, жадно ловившим все, в чем только можно было найти опору для отрицания религии; но это направление в нем окончательно утвердилось именно в Англии.
В это время пресловутый английский деизм находился на вершине своего процветания. Английские лорды, наскучив бездушным формализмом англиканской церкви, не знавшей, куда ей больше склоняться – к крайнему ли протестантизму, или папизму, и потому изнывавшей от внутренних противоречий, ударились в то вольномыслие, которое и получило название деизма, как такой системы, которая, не отрицая вполне бытия Божия, считала его, однако, настолько непостижимым, что между Богом и человеком не могло быть никакого соприкосновения и соотношения.
Такая идея, порывая всякую связь с Божеством, тем самым приводила к отрицанию бож. Откровения, и потому одним из плодов деизма было именно зарождение отрицательного отношения к Библии. Как раз во время прибытия Вольтера в Англию там в полном разгаре был спор, поднятый одним из деистов, Коллинзом, касательно ветхозаветных пророчеств, а затем чрез несколько времени другой деист Вульстон издал шесть трактатов в опровержение чудес И. Христа.
Конечно, это движение деизма ограничивалось лишь небольшим кругом аристократических лордов, которые кичились званием «вольных мыслителей», а вообще английский народ отличался свойственным ему благочестием и преданностью церкви. Но Вольтер, конечно, по самому сродству своего духа примкнул к этому именно кружку, в котором он увидел воплощение истинно английского свободного духа. Он с жадностью пожирал творения деистов, с которыми он уже и раньше знаком был чрез посредство одного из самых крайних представителей этой школы, именно лорда Болинброка.
Оказавшись теперь в самом кругу деистов, Вольтер, конечно, рукоплескал Коллинзу, когда он доказывал, что ветхозаветные пророчества нисколько не служат доказательством истины христианства, а Вульстон утверждал, что все чудеса, о которых рассказывается в евангелиях, включая и самое воскресение Иисуса Христа, суть не что иное, как аллегория, и, следовательно, не могут служить доказательством божественного происхождения христианской религии.
Во Франции Вольтер, хотя сам уже и вольнодумствовавший вволю, от других еще ничего подобного не слыхал и был очарован этими рассуждениями. Он с жадностью набросился на сочинения деистов вообще как на богатую добычу или, вернее, неистощаемый рудник, из которого можно извлекать доводы против христианства.
Вместе с тем с нечуждою ему проницательностью он стал доискиваться тех философских основ, на которых покоилось все движение, и нашел его в философских сочинениях Локка, которые и стал тщательно изучать, конечно истолковывая их уже с своей предзанятой точки зрения.
Все это до такой степени вскружило ему голову, что он одно время ходил как помешанный, возбуждая против себя насмешки уличной толпы. Когда однажды уличная толпа, узнав в нем тщедушного француза, стала особенно грубо издеваться над ним, Вольтер, обращаясь к насмешникам, восторженно воскликнул: «Доблестные англичане! ужели я еще не достаточно несчастен тем, что не родился среди вас»? [D. Strauss, Voltaire, II, стр. 49-50].
Из деистов особенно глубокое влияние на него оказал его старый знакомый лорд Болинброк, этот великосветский невер, который ко всякой религии относился с пренебрежением, как жалкому произведению темного суеверия или обмана, и изощрялся в злобных издевательствах над христианством. В нем именно Вольтер нашел себе второе я и, почуяв внутреннее сродство с ним, навсегда привязался к нему, сделался панегиристом его в своих сочинениях и свои выходки против Библии заимствовал главным образом у своего английского друга.
Таким образом, в Англии именно Вольтер окончательно пропитался духом неверия, который он не преминул перенесть и во Францию, куда он уже возвратился вполне убежденным деистом, причем деизм в его легкомысленной голове весьма легко переходил в полный атеизм. По крайней мере с этого времени он сделался таким отчаянным отрицателем и поносителем Библии и христианства, что далеко оставил за собою своих английских друзей.
Свои впечатления о пребывании в Англии он изложил в изданных им в 1734 году «Письмах об англичанах», или «Философских письмах», и в них так развязно и откровенно изложил свои идеи как в отношении религии, так и государства, что правительство подвергло это сочинение конфискации и публично предало его сожжению рукою палача, а самому автору грозило неприятное водворение в Бастилии, от которой он избавился только заблаговременным бегством. Убежище себе он нашел у некоей маркизы, мадам Шатле, и пребывание у ней опять оставило важный след в полной приключений жизни французского невера.
У своей новой подруги в Сирее Вольтер прожил 15 лет (1733–1749), и за это время он еще более укрепился в своем антирелигиозном настроении. Мадам Шатле была женщиной без всякой веры и даже стыда, хотя вместе с тем принимала на себя роль руководительницы общества, подобно другим эмансипированным женщинам того времени. В 1739 году она издала свое сочинение под заглавием «Сомнения касательно откровенных религий», которое прямо направлено было против христианства и в опровержение библейских чудес [Парижское издание 1792 г.].
Несколько позже она издала еще трактат о «счастье», и в нем о нравственных принципах автора с достаточностью может свидетельствовать следующее место: «чтобы быть счастливым, говорит она, нужно покончить с предрассудками (т.е. со всякой верой). Нужно начать с того, чтобы откровенно сказать себе и хорошо убедиться в том, что нам нет надобности делать в этом мире что-либо другое, как стремиться к достижению приятных ощущений и чувств» [Издание 1806 г., р. 338.].
Очевидно из этого, что Вольтер находился в хорошей школе, вполне, впрочем, соответствующей его собственным взглядам и вкусам. Они как будто нарочито созданы были друг для друга. С одинаковым отвращением относясь к христианству, чувствуя одинаковую вражду к истинам св. Писания, одинаково отличаясь отсутствием нравственного смысла, они вместе с тем отличались и одинаковою научною или литературною жаждою, которую и удовлетворяли из разных сомнительных источников, черпая отовсюду всевозможные доводы и возражения против Библии.
В это время Вольтер вообще чувствовал себя так хорошо, что в одной своей, написанной около этого времени, поэме он прямо говорит, что «рай земной там, где он (Вольтер) находится теперь» [Oeuvres, éd. Houssiaux-Didot, Paris, 1852-1862, t. II, 717.], а вовсе не в Эдеме, который он изобразил в самых гнусных чертах, играя грязными по своей безнравственности стихами насчет невинного пребывания Адама и Евы в раю. Эта поэма заставила его на время даже спасаться бегством в Голландию, но, возвратившись оттуда, он опять предался блаженству в своем «земном раю».
Каждое утро во время завтрака они читали по главе из Библии, причем каждый делал свои замечания по поводу прочитанного. Замечания заносились в тетрадки, из которых тетрадка самого Вольтера послужила для него впоследствии зерном для составления сочинения под заглавием: «Объясненная наконец Библия» [La Bible enfin expliquée, 1776], изданная уже только в 1776 году. В обществе мадам Шатле Вольтер написал и значительную часть своего главного исторического сочинения: «Опыт о нравах народов».
Земной рай для Вольтера изменился со смертью маркизы в 1750 году, и он после не совсем удачной попытки пристроиться при дворе по протекции мадам Помпадур, воспользовавшись заочным знакомством с известным царственным вольнодумцем своего времени, прусским королем Фридрихом II, отправился к его двору. Тут встретились два вольнодумца, из которых один рассчитывал найти поддержку и подкрепление в своих воззрениях в другом, и действительно, сначала между ними установилась замечательная дружба, и на знаменитых ужинах прусского короля Вольтер имел полную возможность во всем блеске выставлять свое скептическое остроумие, поощряемое притом назначенным ему от короля жалованьем в 20 тысяч франков.
Но тем не менее дружба оказалась непрочною. Как в древнем Риме два авгура не могли без улыбки смотреть друг на друга, торжественно совершая религиозные обряды, в которые они уже нисколько не верили, так нечто подобное случилось и с этими двумя знаменитыми вольнодумцами своего времени. Как бы ни далеко пошел известный человек по пути отрицания и неверия, у него всегда остается в душе известный неприятный осадок неуверенности в истине своего отрицания, а потому всякий вольнодумец и невер в действительности ищет себе поддержки и подкрепления в других, предполагая, что эти другие вольнодумцы имеют какие-нибудь более неопровержимые основы для своего неверия.
Так, несомненно, было и с Фридрихом. Его грубая, деспотическая натура, все отвергавшая с высокомерием и самонадеянностью пруссака, однако, не могла вполне подавить в себе червя сомнения в основательности своего скептицизма, и потому он невольно искал себе опоры в других, для чего и собирал вокруг себя самых передовых вольнодумцев своего времени. В Вольтере он видел гениальнейшего представителя вольнодумства и потому, приглашая его к себе, был уверен, что если кто, то именно Вольтер в состоянии окончательно подавить в нем червя сомнения в истине своего неверия.
Но тем сильнее было его разочарование, когда он в этом знаменитом Вольтере увидел лишь болтливого острослова, который, правда, мог развлекать и забавлять общество и подчищать слог довольно шероховатых стихов самого короля, но далеко не был тем философствующим мыслителем, каждое слово которого могло бы служить откровением. Поэтому даже остроумие Вольтера скоро прискучило Фридриху, хотя оно обыкновенно приправлялось самою низкопоклонною лестью, и между этими двумя вольнодумцами, убедившимися во взаимной пустоте, так же не могло установиться никаких серьезных отношений, как и между римскими авгурами, вполне убедившимися во взаимной религиозной пустоте.
Дружба между ними охладела [Прямая натура прусского короля была особенно возмущена тем, что «прославленный философ» Вольтер предался алчной денежной спекуляции и опозорил свое имя грязной тяжбой с одним берлинским евреем-ростовщиком. Хотя дело выиграл Вольтер, но этим он совершенно уронил себя в глазах двора и берлинского общества, где ядовито говорили, что французский философ перехитрил немецкого жида], и Вольтер наконец принужден был тайно бежать из Берлина (1754 г.), опасаясь, как бы царственный друг не причинил ему каких-либо совсем недружеских неприятностей.
Но куда деваться теперь? – Побродив по разным местам, Вольтер надумал наконец поселиться временно в аббатстве Сенон, на что выпросил позволение у аббата Кальмета, знаменитого комментатора Библии. «Я предпочитаю,– писал ему Вольтер в своем обычном льстивом тоне,– отшельничество двору, великих мужей – царям. Мне бы очень хотелось провесть несколько недель с вами и с вашими иноками. Я хотел бы поучиться у того, на чьих книгах я воспитался, и почерпнуть из самого источника. Прошу вас о позволении. Я сделаюсь одним из ваших иноков. Это будет Павел, который навестит Антония» [Oeuvres, t. XI, p. 499–500].
Кальмет принял его весьма ласково и предоставил ему все удобства, которыми Вольтер и пользовался в монастыре в течение нескольких недель. Оставив затем аббатство и переехав в Пломбьер, Вольтер вновь писал своему гостеприимному аббату: «Я нашел у вас больше подкрепления для своей души, чем в Пломбьере нахожу для своего тела. Ваши труды и ваша библиотека доставили мне больше пользы, чем воды пломбьерские» [Там же. XI, 692].
Как же Вольтер проводил жизнь в монастыре, по-видимому столько несвойственном для его натуры месте? Надо только удивляться гибкости и изворотливости этой личности. В монастыре он, действительно, почти превратился в монаха: спокойно и усердно читал творения святых отцов и деяния соборов, изучал старинные летописи и записки, восторгался и назидался проповедями Массильона и других церковных ораторов, и вообще набрался там, как он выражался впоследствии, такой необъятной учености, что она наподобие горы давила ему его немощные плечи.
Можно бы действительно удивляться этой усидчивости Вольтера над изучением богословия, но она станет нисколько неудивительной, если обнаружится тайная цель всего этого подвига. Это был лишь ловкий маневр, как выражался потом сам Вольтер, изучить слабые стороны противника и, так сказать, овладеть его собственным оружием. Всю эту богословскую и церковную литературу он изучал исключительно для того только, чтобы усилить арсенал своих противобиблейских и противохристианских возражений.
В знаменитых комментариях Кальмета он списал все приводимые там возражения против истин св. Писания, оставив без внимания все выставляемые против них опровержения, и этими возражениями он потом преимущественно и щеголял пред непосвященным в тайны богословской науки обществом. Этот в сущности бесчестный маневр удался ему вполне, а ученый, но простодушный аббат Кальмет даже серьезно верил, что ему удалось «обратить к вере самого решительного деиста в Европе» [Maynard, Voltaire, 1867, t. II, p. 195–196. Нелишне отметить еще одну черту Вольтера. При жизни Кальмета он всегда отзывался о нем с почтением, как об ученом, серьезном человеке науки, а по смерти его без всякого смущения называл его «идиотом» (imbécile). Oeuvres, t. X, p. 639].
Оставя аббатство, Вольтер порешил наконец обзавестись оседлостью и, имея крупные сбережения, сделанные им в Берлине при дворе короля Фридриха, купил себе неподалеку от Женевы красивое именьице – Ферней (1758 г.). Там он, сделавшись большим аристократом, владельцем замка, мог вполне наслаждаться досугом, и этот досуг он всецело употребил на разработку своих противорелигиозных идей.
С этого именно времени начинается его систематический поход против св. Писания, и является целый ряд направленных против него сочинений и памфлетов, начавшийся «Сокращенным изложением Екклесиаста» и «Песни песней» (1759) и кончая «Историей установления христианства» (1777). Только смерть могла преградить уста этим богохульствам его на Библию и христианство [Вот ряд его наиболее известных сочинений этого рода за данный период: 1) Précis de l'Ecclesiaste et du Cantique des cantiques (1759); 2) Les Dialogues chrétiens и Fragment d'une lettre de lord Bolingbroke (1760); 3) La lettre de M. Clocpicre à M. Eratou, Le Sermon d'un Rabbin Akib, L'Extrait des sentiments de Jean Meslier (1761); 4) Le Sermon des cinquante, где христианство подвергнуто более яростному нападению, чем раньше (1762); 5) Catéchisme de l'honnête homme ou Dialogue entre un caloyer et un homme de bien (1763); 6) Le Dictionaire philosophique (1764); 7) Les Questions sur les miracles (1765); 8) Questions de Zapata, L'Examen de lord Bolingbroke, Les quatre Homélies prêches à Londres и пр. (1767); 9) La Profession de foi des théistes, L'Homélie du pasteur Bourn (1768); 10) La Collection des Evangiles, окончание «Опыта о нравах» (1769); 11) Les Questions sur l'Encyclopédie (1770-1772); 12) Les Systèmes (1772); 13) La Bible enfin expliquée, Un Chrétien contre six juifs (1776); 14) L'Histoire de l'établissement du christianisme (1777). В этих сочинениях, выходивших быстро одно за другим, Вольтер истощил весь запас своего арсенала, направленного против Библии и христианской религии, и этот арсенал доселе служит главным источником, откуда черпают вдохновение неверы до новейшего времени].
Он нападал на них и в стихах, и в прозе. В 1759 году он издал стихотворное переложение сокращенного изложения Екклесиаста, предназначая его для одной «почтенной личности», просившей его дать ей перифраз какой-нибудь ветхозаветной книги, и так как этой почтенной личностью была не кто иная, как знаменитая в своем роде мадам Помпадур, находившаяся до своего возвышения при дворе в близких отношениях с самим автором, то, конечно, переложение сделано было во вкусе этой именно личности. Ей же он предложил свое переложение «Песни песней» под заглавием «Диалог между Хатоном и Суламитой».
О достоинстве этих произведений можно судить уже потому, что оба они были публично сожжены по приказанию парламента, так как вольности в них доходили до невозможных гнусностей. В том же роде он пародировал псалмы, переделывая их в игривые марши и шансонетки [Так он поступил даже с величественным псалмом: «Да воскреснет Бог»...].
Но весь яд своего неверия он излил в своем сочинении «Наконец истолкованная Библия», явившемся в свет, впрочем, только за два года до его смерти. Это в полном смысле клоака всяких гнусностей и нелепостей, которые только мог неверующий и рабски предубежденный ум собрать и измыслить против божеств. Откровения. И замечательно, что по мере возрастания старости в нем усиливалась ненависть к христианству. Чем более он клеветал на него, тем более проникался ненавистью к нему и тем сильнее преследовал его своими ядовитыми сарказмами. Будучи уже 66 лет от роду, в 1760 году, он даже перестал называть христианство его собственным именем и придумал для него самое оскорбительное название – «гадости» l'infâme.
С безумною яростью уже отживающего старика он дерзко объявлял себя врагом самого Спасителя мира и всячески издевался над ним. «Как мне хотелось бы, писал он Д'Аламберу, чтобы вы истребили эту гадость». В том же 1760 году он писал графине Д'Аржанталь: «Мое отвращение к этой гадости все возрастает и усиливается», а в следующем году в письме к той же графине говорил: «Чем более я старею, тем становлюсь ожесточеннее».
И, действительно, он все больше ожесточался против христианства, и в 1761 году, в своей переписке с Дамилявиллем, только и трактовал о том, как бы «истребить эту гадость» и самые письма подписывал сокращенными словами своей яростно безумной фразы «Ecr. l'inf.» – «Истр. гад.» [См., напр.: Oeuvres t. XII, p. 319, 477, 495 и др.]. В 1764 году в переписке с Дамилявиллем, с которым особенно любил делиться своими планами в борьбе против христианства, Вольтер, между прочим, начинал уже, по-видимому, сомневаться в успешности своей борьбы и спрашивал его: «Неужели мне придется умереть, не увидев последних ударов, нанесенных этой отвратительной гидре, все отравляющей и все убивающей?»
Но окружающие его поддерживали в нем дикую уверенность, и Вольтер был очень рад, когда один из его фернейских единомышленников, видя за ужином у него целую дюжину вольномыслящих философов, воскликнул: «Господа, мне думается, Христу не поздоровится от этой компании!», чем привел Вольтера в неописанный восторг, которым он не преминул поделиться с Д'Аламбером [Oeuvres, t. X, 617].
Этот случай усилил его самоуверенность, которая возрастала все более и более, и он серьезно пришел к убеждению, что он в состоянии будет уничтожить христианскую религию. «Мне наскучило,– говорил он,– слышать постоянно от христиан, что для основания их религии нужно было не менее двенадцати человек; я докажу им, что для разрушения ее достаточно одного». «Герклот сказал однажды одному из своих братьев,– писал Вольтер Д'Аламберу,– ты не разрушишь христианской религии! – А это еще увидим, сказал другой». Этот другой был сам Вольтер. Но Герклот был прав. Еще в 1758 году французский богохульник писал Д'Аламберу: «Dans vingt ans Dieu aura beau jeu» [Oeuvres, t. X, 549, письмо к Д'Аламберу от 25 февр. 1758 года].
Чрез двадцать лет после произнесения этой богохульственной фразы Вольтер умер, а христианство продолжало жить по-прежнему, притом распространяясь все более и более. 15 мая 1778 года этот глава неверов своего времени умирал в ярости и отчаянии, повторяя: «Я оставлен и Богом и людьми». В своем предсмертном исступлении он то призывал, то хулил Бога, и то плачевным голосом, то с приступом ужасных угрызений совести, а чаще всего с приступами безсильной ярости восклицал: «Иисус Христос! Иисус Христос!»
Любопытно сопоставить с этим дерзким и нахальным богохульством по отношению к самому Божеству то низкопоклонство, с которым Вольтер относился к великим мира сего. В отношении к ним он доходил до невероятного ласкательства, гнусного по своей лицемерности. Если он с низким подобострастием относился уже к прусскому королю Фридриху II, то после разлада с ним, почуяв возможность найти себе убежище у великой царицы Северной Пальмиры, у импер. Екатерины II, он в переписке с нею переступал все границы униженного ласкательства и пресмыкательства.
Он писал императрице, что она выше Солона и Ликурга, выше Петра I и Людовика XIV, Ганнибала; «она благодетельница человеческого рода». Где она, там рай и жить под ее законами – блаженство; она – «святая», она – «ангел», перед которым людям надо молчать благоговейно. Наконец, не считая и этого достаточным, Вольтер говорит, что она выше всех святых, она равна Богородице, «она пресвятая владычица снеговая»; Те Catharinam laudamus, Te dominam confitemur,– в богохульственном восторге пародировал он церковную песнь: «Тебе Бога хвалим».
В заключение всех этих восторгов Вольтер выражает наконец удивление, как такая владычица снисходит до переписки с таким ничтожеством, как он, с этой «старой тварью» и «старым вралем» [См. статью А. Веселовского «Вольтер» в «Энциклопед. словаре» Брокгауза и Ефрона, т. VII, стр. 158. Как-то странно звучат в этой биографии такие громкие титулы, как «великий», «знаменитый» писатель, щедро расточаемые ему его русским биографом, рядом с собственными самоопределениями Вольтера – «старая тварь», «старый враль»... «Безграничная лесть» очевидно была не исключительным достоянием одного Вольтера...]. В этом последнем эпитете, быть может, выразилось наиболее полное из всех определений, какие только когда-либо Вольтер делал о себе самом.
