Ниже мы помещаем историко-апологетический очерк А.П. Лопухина, впервые опубликованный им (под псевдонимом А. Митякин) в журнале Санкт-Петербургской Духовной академии «Христианское чтение» (1895. Ч. 1 Вып. 1. Январь-февраль. С. 119-141), а затем – отдельной брошюрой: Вольтер как глава и тип французского неверия. Историко-апологетический очерк А. П. Митякина. СПб.: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1895. [2], 37 с.
+ + +
Александр Павлович Лопухин (1852–1904) – выдающийся русский православный церковный писатель, богослов, библеист, знаток языков и переводчик, профессор Санкт-Петербургской Духовной академии. Родился он в семье священника Саратовской губернии. Окончил С.-Петербургскую Духовную Академию (1878), писать и печататься начал еще в студенческие годы. После выпуска Лопухин, как хорошо знающий английский язык, был направлен псаломщиком в США (1879–1882), где трудился при русской посольской церкви в Нью-Йорке. Вернувшись в Россию, он занял кафедру сравнительного богословия в СПбДА (1883), а с 1885 года перешел на кафедру древней истории, которую занимал до конца своих дней.
За сравнительно короткую жизнь Лопухин сделал очень много для русского духовного просвещения: был редактором «Церковного вестника», «Странника», «Общедоступной богословской библиотеки» и «Симфонии». По его инициативе стал издаваться полный перевод творений свт. Иоанна Златоуста. Много статей он написал для «Православной богословской энциклопедии», первые тома которой редактировал. В Энциклопедии Брокгауза и Ефрона (1-е изд.) Лопухин вел библейский и церковно-исторический разделы.
Ряд статей Лопухина посвящен актуальности правовых норм Пятикнижия; статьи были объединены им в работе «Законодательство Моисея» (СПб., 1882).
Издав учебник по библейской истории, Лопухин приступил к выпуску главного труда своей жизни: «Библейская история при свете новейших изследований и открытий». Книга состояла из трех больших томов, снабженных иллюстрациями исторического и археологического характера... Первое ее прижизненное издание вышло в 1889–1895 годах, второе издание начало выходить в 1913 году и осталось незаконченным (издано ок. половины всего текста в 5 томах).
Лопухин задумал и работу над первой полной русской «Толковой Библией», которая начала выходить въ Петербурге в 1904 году, однако он скончался еще до напечатания 1-го тома. Его преемниками стали профессора четырех русских православных духовных академий и преподаватели других церковных школ. «Толковая Библия» издавалась в виде приложения к журналу «Странник» (в составе «Общедоступной богословской библиотеки»). Все издание разделено на 11 т. (т. 7 а – дополнительный). Текст Писания дан в синодальном переводе. Хотя Толковая Библия была задумана как популярный труд, многие ее разделы выходят за рамки простой популяризации и содержат богатый богословско-экзегетический материал.
+ + +
Публикацию, специально для Русской Народной Линии подготовил профессор А.Д. Каплин.
Название очерка, деление его на части, примечания в круглых скобках в тексте – составителя; подзаголовок – автора.
Постраничные сноски А.П. Лопухина помещены в публикуемый текст в квадратных скобках.
+ + +
Вольтер как глава и тип французского неверия
<…>
Для характеристики личности и воззрений французского невера прошлого столетия было бы достаточно и приведенных уже данных, в которых ярко обрисовывается все кощунственное легкомыслие Вольтера. Но мы приведем и еще несколько данных, из которых видно будет, что Вольтер в своем легкомысленном отрицании доходил до тех геркулесовых столбов, за которые не осмеливается заглядывать и новейшая отрицательная критика.
Когда Вольтер жил под гостеприимной кровлей маркизы Шатле, в замке Сирей, они по утрам, как уже сказано было выше, за завтраком прочитывали ежедневно по главе из Библии, причем каждый из них делал те или другие замечания о прочитанном. Из этих замечаний составилась особая книга, изданная в 1776 году под заглавием: «Наконец объясненная Библия» [La Bible enfin expliquée, 1776]. Этот своеобразный комментарий обнимает почти все книги Ветхого Завета, от книги Бытия до книг Маккавейских. Понятно, в каком духе и тоне велись эти замечания, и действительно, эта книга есть, так сказать, свод всего, что только злой гений невера мог придумать в опровержение и осмеяние священнейшей книги человечества.
Все главнейшие факты библейской истории в ней объявляются мифом, и Вольтер даже изумляется, как это раньше его глупое человечество не додумалось до этих простых вещей и верило подобным басням. Так, история Моисея для него представляет лишь сплетение мифических сказаний. «Есть люди глубокой науки,– говорит он,– которые сомневаются в том, существовал ли Моисей; его жизнь, столь чудовищная от колыбели до могилы, им кажется подражанием древним арабским сказкам и особенно мифу о Валхе. Они не знают, к какому времени отнести Моисея; неизвестно самое имя царя-фараона, при котором он жил. Не осталось до нас ни одного памятника и никаких следов от той страны, по которой он будто бы странствовал. Им кажется невероятным, чтобы Моисей мог в течение сорока лет управлять двумя или тремя миллионами народа в необитаемой пустыне, где теперь едва находят себе пропитание две или три орды номадов, составляющих не более двух или трехсот человек».
Эту тираду Вольтер написал как бы в осуждение подобного рода ученых, а на самом деле в других местах уже сам повторяет то же самое, даже усиливая это отрицание. «Невероятно,– говорит он,– чтобы мог существовать человек, вся жизнь которого была сплошным чудом. Невероятно, чтобы он мог совершать столько чудес в Египте, Аравии и Сирии, не производя впечатления на всю Землю. Невероятно, чтобы никто из египетских или греческих писателей не передал об этих чудесах потомству» [Dictioninaire philosophique, art. Moise, t. VIII, p. 77]. Отсюда он делает такой вывод: «Весьма естественно думать поэтому, что вся эта чудесная история была написана долго спустя после самого Моисея (предполагая, что существовала такая личность), подобно тому, как легенды о Карле Великом были составлены через три столетия после него» [Там же, § 111, t. VIII, p. 81].
Колеблясь между отрицанием и признанием исторического существования самой личности Моисея, Вольтер уже нисколько не колеблется касательно подлинности Пятокнижия Моисеева, и прямо заявляет, что Пятокнижие написано уже после вавилонского плена. В доказательство этого Вольтер приводит то соображение, что иудеи до вавилонского плена, поставившего их в связь с народом халдейским, славившимся своею халдейскою мудростью, не умели ни читать, ни писать. «Я думаю,– говорит он,– что иудеи научились читать и писать только во время своего плена у халдеев. Мне представляется поэтому, что Ездра сочинил все эти рассказы, по возвращении из плена, а с своей стороны и Иеремия мог много прибавить к сочинению этого романа. Если и другие иудеи занимались составлением рассказов о делах и подвигах своих царьков, то это для меня совершенно то же, что и история рыцарей круглого стола, и я считаю одним из самых напрасных трудов исследование касательно того, кто написал ту или другую смешную книгу. Кто первый написал историю Юпитера, Нептуна и Плутона? Я не знаю, да и не стараюсь знать» [Examen de milord Bolingbroke, t. VI, p. 171-172].
В этом последнем отношении новейшие неверы не согласны с своим главою. Напротив, они употребляют все усилия своего критического ума, чтобы доискаться, кто именно написал не только все Пятокнижие, но и каждую главу и даже каждый стих его, причем, конечно, привлекается к ответственности целый легион и известных и неизвестных авторов, издателей, редакторов, плагиаторов и фальсификаторов. Но отступая в этом отношении, новейшая отрицательная критика до последнего времени не переставала вслед за Вольтером утверждать, что Пятокнижие не может принадлежать Моисею как автору, так как де иудеи не умели ни читать, ни писать до плена вавилонского. Но именно в этом пункте отрицательная критика теперь и потерпела самое позорное поражение.
Теперь, благодаря новейшим археологическим открытиям, с несомненностью установлен тот факт, что письменность еще до Моисея была широко распространена во всех цивилизованных странах древнего востока и что если бы один только еврейский народ, живший на торговом пути между двумя самыми образованными народами древности, не знаком был с письменностью, то это было бы чудо не менее поразительнее, как и остановление солнца Иисусом Навином.
И если отрицательная критика, для поддержания своего излюбленного основного довода в пользу отвержения подлинности Пятокнижия, вопреки всем показаниям научных открытий, предпочитает следовать за своим вождем и главою, то мы можем только подивиться, до какой степени живучи идеи невера и до какой степени слепа и упорна отрицательная критика, не желающая прямо смотреть в глаза истине [Подробнее об этом можно читать в превосходных работах известного ориенталиста Сэйса, который специально в опровержение этого устарелого довода отрицательной критики напечатал статью, помещенную в сборнике, вышедшем в свет под заглавием Lex Mosaica, edit, by Rich. V. French, 1894 г.].
Можно видеть уже из сказанного, что главным источником отрицательного отношения Вольтера к фактам Библейской истории было его полное неверие в чудеса. Воспитавшись в атмосфере чувственной жизни, он получил какое-то инстинктивное отвращение к самой мысли о чуде и потому при всяком удобном и неудобном случае старался вышучивать библейско-исторические чудеса, относясь к ним с полнейшим отрицанием. Впрочем, чудо он понимал весьма своеобразно, и, чтобы наперед сделать самую идею их невозможною, он давал такое определение чуда: «Чудо есть нарушение законов математических, божественных, неподвижных, вечных. Уже отсюда ясно, что чудо есть противоречие в терминах: один закон не может быть в одно и то же время неподвижным и нарушаемым» [Dictionnaire philosophique, под сл. Miracle, § 1, т. VIII, р. 68].
Можно быть уверенным, что никогда еще ни один богослов или философ не определял чуда таким образом, а между тем Вольтер на основании этого своего самодельного определения построял целые книги и тирады, направленные к опровержению чудес. Он же впервые высказал и то требование для удостоверения в действительности чудес, к которому впоследствии так часто прибегал его новейший ученик, Эрнест Ренан. «Было бы желательно,– говорит он,– чтобы для надлежащего констатирования чуда оно совершено было в присутствии парижской академии наук или лондонского королевского общества и медицинского факультета, притом под прикрытием отряда гвардии, чтобы сдерживать народ, который своим натиском мог бы воспрепятствовать совершению чуда» [Там же, § 11, т. VIII, р. 70].
Конечно, само по себе уже нелепо подводить чудо, как факт исторический, под одну линию с фактом или явлением физическим или химическим, которое можно констатировать посредством экспериментации в лаборатории или перед комиссией ученых: это значит смешивать две несоизмеримые величины, существенно разнородные. Но в данном случае интересно даже и не это смешение, которого, конечно, не допустит ни один логически мыслящий ум, а то, что пресловутый академик Ренан, так кичившийся своими научными методами, заимствовал нередко свои аргументы против признания чудес у Вольтера,– того самого Вольтера, над экзегетическими приемами которого он так часто издевался, как над лепетом наивного отрицателя, все сваливавшего в одну кучу.
Отрицая чудо как явление историческое, Вольтер понятно отрицал и пророчества, как чудо в области духа. Он отрицал их потому, что их де слишком много у каждого народа, а также и потому еще, что пророчество, по его мнению, есть лишь всякое изречение, смысла которого нельзя понять. «У арабов,– говорит он,– считалось сто восемьдесят тысяч пророков от сотворения мира до Магомета... Да и теперь еще есть пророки: так у нас было два пророка в Бисетре в 1723 году; тот и другой называли себя Илией. Их подвергли бичеванию, и больше уже не слышно о них. Ясно, что нельзя знать будущего, потому что нельзя знать того, чего еще нет; но во всяком случае можно делать догадки о том или другом событии» [Dictionnaire phliosophidue, art. Prophétie t. VIII, p. 163; Essais sur le moeurs, introd. § XXXI, t. III, p. 39].
Таким образом, величественный факт пророчеств, который находит себе не только философско-психологическое оправдание в науке, но и документальное оправдание в памятниках истории, низведен у французского невера на степень простой догадки о возможности того или другого события!
Всячески унижая и с целью найти пищу для своего гнусного острословия фальсифицируя Ветхий Завет, Вольтер не останавливался пред посягательствами и на Новый Завет. Так, он всячески усиливался находить противоречия в евангелиях и, хватаясь за всякое мнимое противоречие, старался опровергать их достоверность. «Евангелий,– говорит он,– насчитывается до пятидесяти четырех, а пожалуй, и еще гораздо больше. Все они, как известно, противоречат между собою, да это и не может быть иначе, так как они были сочинены в различных местах. Все сходятся в том, что их Иисус был сын Марии, или Мирьи, и был повешен, и все они приписывают Ему столько же чудес, сколько их имеется в Метаморфозах Овидия» [Examen de milord Bolingbroke, гл. XIII, t. VI, p. 183. См. также Contradictions в Diction, philosophât. VII, p. 380-382].
Таким образом, Вольтер, не имея возможности найти противоречий в евангелиях канонических, примешал к ним и так называемые евангелия апокрифические, доводя их число до пятидесяти четырех. В другом месте он ограничивается только пятидесятью.
Нельзя не обратить внимание на то, с какою наглостью он пользуется этим смешением вымыслов апокрифических книг с повествованием истинных евангелий. Постоянно обращаясь к евангелиям апокрифическим и находя в них невероятные сказания, он ничтоже сумняся ставит их в укор нашим каноническим евангелиям, которых притом и не отличает в точности от первых.
По его изложению истории канона, «из пятидесяти различных евангелий к началу III века было избрано четыре. И действительно, довольно было и четырех; но порешено ли было все остальные считать подложными? Нет, многие из этих евангелий признавались в качестве свидетельств весьма уважаемых. Прежде чем дано было предпочтение этим четырем евангелиям, отцы первых двух веков почти всегда цитовали только те из евангелий, которые теперь называются апокрифическими... [Это заявление есть наглейшая историческая ложь, к какой только способен был «старый враль»: на самом деле отцы церкви первых двух веков никогда не ссылаются на апокрифические евангелия, а только на канонические, что и служит разительным доказательством исторической достоверности канонических евангелий. См. Vigouroux. Manuel biblique, 5-е изд. 1885 г., р. 126-130] Вот безспорное доказательство того, что наши четыре евангелия не принадлежат тем, кому они приписываются... [Examen, гл. XIII, t. VI, р. 185.]. Иисус Христос допустил, что ложные евангелия смешанно употреблялись с истинными с самого начала христианства... Эти сочинения считались тогда за подлинные и священные... Четыре из них были названы автентичными в противоположность остальным, называемым апокрифическими. Оба эти греческие слова находятся в приложении к актам никейского собора, на котором будто бы отцы, сложив груду всяких и автентичных и апокрифических книг на престол, горячо молились Господу, чтобы последние упали с престола, а те, которые были боговдохновенны, остались бы на престоле, и сразу случилось так» [Collection d'anciens évangiles, предисл. t. VI, p. 478. Этот рассказ есть измышление самого Вольтера. Он ссылается на Лаббе, у которого, однако, нет ничего подобного].
Вот таким образом, по мнению Вольтера, в чем состоит различие, между нашими четырьмя каноническими евангелиями и апокрифическими. Оно ведет де свое начало от одного из тех рассказов, которые он умеет так ловко или, вернее, нагло измышлять. Четыре евангелия остались на престоле, а остальные упали с него, и вот последние стали считаться апокрифическими. Все зависало от случайности. Очень просто и наглядно!
Странно, однако, то, почему это Вольтер с такою настойчивостью усиливается сближать ложные евангелия с четырьмя истинными? Почему он свою ревность о сохранении и популяризации апокрифических евангелий довел до того, что даже издал особое собрание их? [Collection d'anciens Evangiles, ou monuments du premier siècle du Christianisme extraits de Fabricius, Grabius et autres savants, par l'abbe B***, 1769, t. VI, p. 478-536. Первоначальное издание в 8° долю и состоит из 284 страниц. В самом заглавии заключается историческая ложь. Апокрифические евангелия вовсе не «monuments du premier siècle» («памятники первого века»). Вольтер не мог не знать этого].
Причина очевидна, и она состояла в желании во чтобы то ни стало набросить и на канонические евангелия ту тень недоверия, которая справедливо отнимает всякий авторитет у евангелий неканонических; но если вообще может существовать здравая критика, то неумолимая логика требует самого строгого разграничения между ними, потому что различие между ними существенное и радикальное.
Раз глава французского неверия не считал нужным провести грани между историей и вымыслом, между каноническими евангелиями и апокрифическими, то понятно, в каком виде у него изображается и самая жизнь Иисуса Христа. Вольтер часто занимался Основателем христианства, хотя и никогда не мог составить себе более или менее определенного и устойчивого представления о Его божественной Личности. У него, очевидно, не хватало смысла для этого, и божественная Личность Богочеловека была слишком высока, чтобы ее мог постигнуть грубый и чувственный смысл французского невера. «Он не всегда держался одного и того же воззрения,– замечает по этому поводу Штраус,– смотря по обстоятельствам, по характеру и цели того или другого своего сочинения, он меняет не только тон, но и самую точку зрения и даже способ понимания» [Strauss, Voltaire, V, p. 258].
Бывали моменты, когда божественная Личность Христа, по-видимому, даже производила известное обаяние на невера, и он ставил Христа в сонм великих учителей человечества, наряду с Нумой, Пифагором, Зороастром, Фалесом и Сократом. «Я вижу,– говорит он в «Философском словаре», описывая воображаемое видение,– человека приятного и простого вида, показавшегося мне в возрасте около тридцати пяти лет. Он издали бросал взгляды сожаления на эти массы белых костей (жертв суеверия), среди которых мне позволено было пройти, чтобы войти в обиталище мудрецов... Я почти готов был просить Его сказать мне, кто Он такой. Мой путеводитель дал мне знак, чтобы я не делал этого, и сказал мне, что я не в состоянии буду понять этих возвышенных тайн. Я умолял Его только разъяснить мне, в чем состоит истинная религия.– Разве Я уже не сказал вам этого? Люби Бога и своего ближнего, как самого себя...– Но нужно ли для этого вступать в церковь греческую, или латинскую? – Я не делал никакого различия между иудеем и самарянином, когда находился на земле.– Прекрасно, если так, то я избираю Тебя своим единственным учителем» [См. статью в «Dictionn. philos». Religion, t. VIII, p. 189].
К несчастью, даже и это воображаемое почтение к божественному Основателю христианства у Вольтера было мимолетным. Он солгал перед самим собою и вовсе не сделался учеником Христа. Напротив, сочинения его так и пестрят всевозможными богохульствами, направленными против Спасителя мира. Недаром почитатели Вольтера называли его «антихристом» и этим действительно выражали сущность отношения его к христианству. Война против Христа и Его дела – вот в чем была вся суть и задача жизни французского невера.
Нет надобности воспроизводить всех диких выходок французского невера против Христа и основанного Им христианства. Это значило бы переносить на страницы духовного журнала всю ту мерзость, которою переполнены сочинения «старого враля», сделавшегося, к несчастью, вождем целого умственного движения, и теперь еще возбуждающего к себе благоговение в известной среде «интеллигенции». Для характеристики его отношения к христианству достаточно будет сказать, как он относился к самому способу учения Христа на земле.
Что может быть возвышеннее и поразительнее этих притчей, с которыми божественный Учитель обращался к своим слушателям для внедрения в их сердца истин своего учения? Однако Вольтер не мог удержать своего злого языка даже от того, чтобы не подвергнуть и притчи своему гнусному издевательству. «Иисус,– говорит он,– проповедывал по деревням, и какие речи он вел? Он сравнивает царство небесное с зерном горчичным, с дозой кваса, замешанного в три меры муки, с неводом, в который попадают и хорошие и дурные рыбы, с царем, который закалает тельцов к свадебному пиру своего сына и рассылает слуг собирать соседей на этот пир. Соседи избивают людей, пришедших звать их на обед; царь убивает тех, которые убили его людей и сжигает их города; он посылает созвать нищих, которых можно встретить по дорогам, чтобы они пришли и обедали с ним. Тут он замечает одного бедного странника, который не имел платья, и вместо того, чтобы дать ему платье, велит выгнать его и заключить в тюрьму. Вот каково царство небесное, по Матвею. В других беседах царство небесное всегда сравнивается с ростовщиком, который безусловно хочет иметь пользы сто на сто. Нельзя не признаться, что наш архиепископ Тиллотсон21 проповедует в другом вкусе» [Examen, гл. X, t. VI, р. 180].
Вполне возможно, ответим мы на это, потому что ни один, достойно носящий имя епископа христианской церкви, не будет проповедывать в том «вкусе», в каком излагал учение Христово французский невер, не остановившийся пред издевательским искажением даже священнейших бесед Спасителя мира. Для его извращенного вкуса непонятна была эта божественная простота, пред которой, однако, в благоговении преклонялись не только современные слушатели – поселяне, но из глубины которой величайшие мудрецы не перестанут до конца веков черпать назидание в истине.
Мало того, под влиянием духа неверия, Вольтер затем не в состоянии и был оценить должным образом и той стороны в учении Христа, пред которою не могли не благоговеть даже отъявленнейшие враги христианства, именно христианского нравоучения.
По обычаю, искажая и обезображивая всем известные положения в нравственном учении Христа, французский невер, притворяясь опровергающим учение вольнодумцев, сам с ядовитою настойчивостью старается убедить своих читателей, что евангелия проповедуют совершенно невозможное учение. «Если верить евангелиям,– говорит он,– то Он (Христос) учил, что должно ненавидеть своего отца и свою мать; что Он пришел в мир, чтобы принесть ему не мир, а меч, чтобы внести разделение в семейства. Его учение о принуждении войти (в царство небесное) есть разрушение для всякого общества и символ всякого деспотизма. Он только и говорит о том, чтобы бросать в тюрьмы слуг, которые не увеличили ростовщичеством капитала своего господина» [Dieu et les hommes, гл. XXXIII, t. V, p. 250].
Читая эти строки, нельзя не подивиться той грубой беззастенчивости, с которою Вольтер, искажая Евангелие, преподносил своим читателям плоды своего собственного измышления, выдавая их за подлинное учение Христа. Достаточно раскрыть Евангелие, чтобы убедиться, как нагло издевался Вольтер над своими читателями, представляя им в таком диком виде божественный закон любви и благодати. Не говоря уже о глубоко трогательном содержании Нагорной проповеди, где что ни слово, то божественная истина, возрождающая мир, достаточно привесть слова, непосредственно следующие за теми, которые в искаженном виде изложил Вольтер, и лживые измышления его рассеются как мгла.
Сказав о предстоящем разделении во время страшного суда всех людей на два стада – овец и козлов, божественный Учитель продолжал: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира. Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? Когда мы видели странником, и приняли? или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших; то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» [Матф. XXV, 31-45].
Вот Евангелие в его неискаженной подлинности и чистоте. Какую отраду разливают эти божественные слова после наглого языка неверия. Нет надобности даже задаваться вопросом, существует ли во всех сочинениях врагов христианства хоть одна страница, которая даже отдаленно могла бы быть поставлена в сравнение с этими божественными глаголами правды Божией.
В этих изречениях скрывается глубочайшая мудрость, и однако нет такого ребенка, который был бы не в состоянии понять их и почувствовать истину их всем своим существом. Так они и глубоки и вместе божественно просты: глубоки потому, что порешают вопрос о возмездии за добро и зло, причиняемое на земле, в необъятных сферах вечности, и просты потому, что глубочайший вопрос бытия преподают в нескольких вполне ясных и общедоступных положениях.
Но Вольтер, ослепленный своею ненавистью к христианству, не понимал возвышенности этого нравоучения и, все измеряя на аршин своих низменных помыслов, утверждал, что и христианство проповедует такую только нравственность, которая заботится лишь о своих-си...
Не понимая и извращая учение Христа, Вольтер, как и естественно ожидать, не понимал ни личности, ни учения величайшего выразителя христианского учения – ап. Павла. По-видимому, у него была даже особенная ненависть к великому апостолу народов и именно за то, что он так много потрудился над обращением языческого мира к христианству. Но эта ненависть только обессиливала самого невера, и его критика, направленная против ап. Павла, еще поверхностнее и легкомысленнее, если только это возможно, чем против других книг св. Писания. Он подвергает сомнению главнейшие события жизни ап. Павла, прибегая при этом к обычному приему искажений и передержек. Так он ядовито намекает, что если Савл обратился в христианство, то не потому, что «был низвергнут с своего коня великим светом в полдень», а по причине «отказа Гамалиила выдать за него свою дочь»! [Dict. philosoph, art. Paul, t. VIII, p. 118.] Как будто Гамалиил, имевший наклонность к христианству [Деян. V, 34-39], был бы очень огорчен при виде обращения в христианство своего бывшего ученика,– если бы даже вымысл Вольтера имел хоть какую-нибудь долю истины в себе!
Что касается творений ап. Павла, то, по отзыву Вольтера, «послания его так возвышенны, что часто трудно постигать их» [Dict. philos., art. Paul, t. VIII, p. 119]. И в доказательство этого он приводит несколько мест, которые остались непонятны Вольтеру. Этим он и ограничивается в своей критике против ап. Павла, как бы сознаваясь в своем безсилии вести продолжительное нападение на великого апостола народов. Чтобы помериться с этим духовным исполином, ему нужно бы обладать совсем другим талантом, глубочайшим и возвышеннейшим умом, способным подниматься на вершины человеческого умозрения; между тем как в действительности саркастический ум Вольтера не поднимался выше пошлого остроумничанья, не различавшего между добром и злом.
Таковы-то были приемы, которыми французский невер пользовался в своей озлобленной борьбе против священных книг божественного Откровения. В действительности Вольтер не был даже критиком в новейшем смысле этого слова, а просто памфлетистом.
К несчастью, он жил в такое время и среди такого общества, где именно форма легкомысленного памфлета производила наиболее сильное впечатление, и под влиянием этого рода произведений вырабатывалось так называемое общественное мнение и настроение, приносившее горькие плоды в течение нескольких поколений, и притом не в одной только Франции, а и далеко за ее пределами – вплоть до хладных финских берегов...
Если бы не это памфлетное остроумие, Вольтер никогда бы не мог оказать такого громадного влияния на умственную жизнь Европы. «У Вольтера,– говорит Шлегель,– нет ни действительной системы неверия, ни вообще солидных принципов или установившихся философских мнений, ни даже своеобразной манеры излагать философское сомнение. Подобно тому, как софисты древности блистали своим умом в том, что поочередно излагали и поддерживали с необычайным красноречием самые противоположные мнения, так и Вольтер сначала писал книгу о Промысле, а затем сам же и опровергал ее. Его ум действовал в качестве разрушителя, уничтожавшего всякую серьезную философию, нравственную и религиозную. Впрочем, мне думается, что Вольтер был еще опаснее своими идеями, которые он вносил в историю, чем своими издевательствами против религии. Сущность этого воззрения на историю, созданного Вольтером, состоит в той ненависти, которую он проявлял везде, при всяком удобном случае и под всевозможными формами, против иноков и священников, против христианства и против всякой религии. Во французском народе, говорил он, есть нечто тигровое и обезьянье; и это вполне приложимо к нему самому, так как он при своем озлобленном настроении никогда не мог обсуждать тот или другой предмет с надлежащим вниманием и строгою обдуманностью» [Schlegel, Hist. de la litter. франц. изд. Duckett, 1829 г., t. II, стр. 221-226].
Поклонники Вольтера, конечно, готовы видеть проявления гениальности в этой самой легкости его ума, с которою он умел блистать в литературе, оживляя ее искрами своего саркастического острословия и издевательства. Но в этом отношении они идут далее самого Вольтера, который в минуты нравственного отрезвления иногда высказывал и дельные мысли и, между прочим, сказал и следующее: «Шутки и блестящие картинки не заключают с себе разумных оснований. Человек, который смотрит на человеческую природу только с ее смешной стороны, не в состоянии дать человечеству почувствовать свое достоинство и свое счастье» [Lettre à Chastellux 7 juin. 1777, t. XIII, p. 407].
В этих словах Вольтер осудил самого себя и все свое дело, и это было всего за год до того момента, как он отозван был пред страшное судилище Божие для ответа за злоупотребление вверенным ему немалым талантом.
Обобщая все сказанное, можно сделать то общее заключение, что в лице Вольтера дух неверия прошлого века нашел себе самое карикатурное выражение. В качестве противника св. Писания Вольтер в действительности ровно не сделал ничего такого, чем бы могла гордиться отрицательная критика. Он даже не выдвинул, в сущности, ни одного нового возражения против Библии, какое не высказывалось бы уже раньше его.
Все, что было нового и оригинального в его полемике, это чудовищный цинизм, с которым он вторгался в святилище св. Писания и с которым налагал свою нечестивую руку на все возвышенное и святое.
Никто раньше его, даже среди язычников, не дерзал так дерзко и нагло говорить о религии, как говорил этот воспитанник иезуитов.
Истина для него была ничто, а успех в развращенном обществе – все. Если ему удавалось заронить искру ненависти и вражды к религии, он был вполне доволен.
Средств он не разбирал, и если только можно было достигнуть цели даже при помощи худых средств, он совершенно спокойно пользовался ими, очевидно вполне следуя хорошо усвоенному им правилу своих воспитателей: «цель оправдывает средства».
А цель у него была одна – осмеять все, что относится к христианству. Его выходки в этом отношении были часто совсем неприличны и позорны, потому что воображение его было испорчено; но он знал, что эти именно выходки более всего и нравились кругу его читателей, а больше ему и не нужно было ничего.
Сам утопая в грязи, он с каким-то сатанинским наслаждением хотел затоптать в грязь и все святое и возвышенное, чему только веровало человечество, как это он и сделал, например, в отношении повествования о Рождестве Христа Спасителя.
Читая его глубоко кощунственные выходки, можно подумать, что он в своих писаниях вдохновлялся богохульственным сочинением иудейского неверия, известным под названием «Толдот-Иешу». Так сходятся крайности, и блистательный французский невер в конце концов говорил в унисон с произведением самого дикого и фанатически озлобленного еврейского суеверия!
В таких-то чертах рисуется образ пресловутого главы рационализма и неверия. Печальный образ, показывающий, насколько человек способен терять свой истинный образ и свое истинное подобие!
Мы отнюдь не отрицаем, что Вольтер обладал литературным талантом и не мало, даже очень много сделал для оживления литературного движения. Талантом он обладал несомненно крупным; но тем печальнее, что он даже не зарыл своего таланта, а сделал с ним нечто гораздо худшее – пустил его в оборот для достижения самой нечестивой и гнусной цели, именно ниспровержения христианства.
Конечно, христианство, как основанное на незыблемой скале божественного предвечного совета, слишком велико, чтобы стрелы злословия какого-нибудь невера смогли ниспровергнуть его: не только стрелы злословия, но и самые врата адовы не одолеют его!
И однако грустно за народ, который, называясь христианским, не только произвел из своей среды такое чудовище кощунства и неверия, но далее и возвел его на степень своего национального гения, и еще грустнее за тех, которые, не имея даже национального родства с ним, однако и теперь еще слепо идут за ним по пути так называемой отрицательной критики, как будто и не сознавая, что он ведет в бездну погибели.
Как известно, даже теперь у французского невера не мало поклонников, которые с подобострастным благоговением взвешивают всякое слово и восторгаются всяким его кощунственным острословием.
По случаю двухсотлетия со дня его рождения не было недостатка в усилиях со стороны этих поклонников так или иначе воскресить память о своем идоле, и как за границей, так и у нас в России появилось немало хвалебных дифирамбов ему, как величайшему борцу за права разума.
Но уже поздно. Человечество настолько выросло в своем самосознании, что оно не может увлекаться подобными дифирамбами, и самый факт, что означенная годовщина Вольтера прошла весьма бледно, а для огромного большинства образованного общества осталась даже и совершенно незамеченною, ясно свидетельствует о том, что идол – навсегда умер и уже никакая сила не может воскресить его к жизни.
