Сибирские злаки и красные маки

Вчера разговаривал по телефону со своей брянской сестрой Татьяной. «Посмотри в интернете, - попросила она, какая будет погода на днях в Сураже. Пора сено заготавливать. Сухое как звон». Есть такой крепенький уездный городок километрах в семи от Белоруссии и в полусотне от Украины. Самая что ни на есть Русь. Древняя и молодая. Моя Татьяна Всеволодовна живёт с мужем, водителем главы районной администрации,

рядышком с райцентром. Славным тем, что некогда тут проследовала в Крым Екатерина Вторая. Заодно заглянула в ближнее село Ляличи, принадлежащее былому её фавориту - графу Завадовскому. Первому российскому министру просвещения. Генералу, кабинет-секретарю и прочая. Краеведы утверждают, что сильно осталась недовольна завистливая царица дворцом недавнего любовника. Дроли, как тут простой люд величает тайных дружков и подруг. Наверняка вспомнила недобрым словом зодчего Кваренги, посмевшего возвести для разбогатевшего вельможи палаты краше царских. Двести пятьдесят комнат с хрусталём, мрамором и малахитовыми каминами. Роскошной библиотекой. Да ещё на фоне издали блистающего архитектурного шедевра. Было чему спесивой императрице завидовать. Хоть хозяин и успел чуть не в одну ночь перед визитом порфироносной особы укутать нижние этажи нарытым и устланным дёрном холмом. Дабы царские очи не смущать.

Немало выдающихся хором настроил великий итальянец в Малороссии, юго-западная часть которой и стала после революции Брянщиной. Вот и точат теперь на неё зубы ошалевшие забугорные бандеровцы. А здешний русский мужик, уповая на укоренённые невдалеке полки мотопехотной дивизии (давно не секрет для прессы), всё равно сеет, пашет и заготавливает для коровёнок корма. При всех нескончаемых хлопотах очень любит русскую поэзию. Самого просили почитать новые стихи на одном юбилее.

И вообще, умеет любить. Именно в Сураже пару лет назад в День семьи, любви и верности открыли памятник Петру и Февронии. Видать, пылкая любовь царицы к нашему прославленному земляку Петру Завадовскому наложила в веках свой отпечаток на стремящихся к простому человеческому счастью здешних обитателей. Среди которых немало украинцев и белоруссов.

Моя сестра, можно сказать, живёт в предместье Суража, стянутом с районом коммуникациями, новыми улицами с чудными особняками, возникшими в последние лет двадцать вместо совхозного сада. Знатные там яблони росли. Чеховской грустью веет теперь от коттеджей. Не перевелись на Руси Лопахины. Чуть запахнет барышом, тут же сады, настоящие и метафорические, под корень. Помните стук топора в финале пьесы.

Видать, и от Завадовского вышедшие «в люди» земляки заразились тягой к роскоши. Село так и называется - Красная Слобода. Поскольку название здорово напоминает имя крестьянского кооператива из недавно опубликованного сказа именитого тюменского писателя Николая Олькова «Красная Поляна», то я просто обязан провести параллели между современным селом реальным и его литературным двойником.

Графов в той тюменской литературной вотчине вроде не водилось. Разве что ссыльные декабристы. Всё равно старый колхозник Антон Николаевич, стахановец и гвардеец, от лица которого писатель зачинает сказ, восторгается своей малой родиной:

Сразу оговорюсь, перед тобой, читатель, не совсем рецензия. Размышления поэта, по одному из дипломов агронома, о современной сельской жизни, непроизвольно входящей в литературу. И о современной словесности, становящейся частью жизни. Не беда, что одно селение расположено на Брянщине, а второе, в чём-то фантастическое, шумит колосьями в дальнем нефтяном и хлебном краю. Таких весей тысячи. Слишком о многом своим сказом заставил задуматься Николай Максимович Ольков. Сам природный крестьянин. После Литинститута возглавлявший одну из тюменских районок. Оттуда родом и его герои.

Аграрные реформы, давшие чаще полную разруху, а реже едва теплящиеся, погрязшие в долгах, ООО, ЗАО, КФК и СПК, в конце концов, стали спасать, хоть не везде, лоскутно, казённые и частные амбары и элеваторы. На той же Брянщине всё чаще случаются небывалые урожаи. Не знаю, уж кто и что тому порукой. Щедрые минеральные удобрения, новая агротехника, или колокольные звоны, несущиеся от недавно возведённых храмов. Особенно в местностях, где труд, не взирающий на общественные «измы», ещё по душе русскому человеку. Не могу сказать, что вчерашний колхозник в восторге от нынешних, во многом, лихорадочных преобразований, но он уже научился к ним приспосабливаться. Что ему революции и войны. Чуточку помитингует. Даст кому-нибудь под горячую руку в морду. Прольёт скупую слезу. И успокоится. Опять за работу. Пашня и луговое разнотравье не ждут. Ни одно правительство на блюдечке не притащит бесплатные разносолы. Вооружается мужичок вместо косы и грабель мотоблоком, а то и тракторной косилкой, пресс-подборщиком, тележками. Всё чаще норовит западную технику купить, о чём заметно переживает автор. Наша до нужных кондиций пока не дотягивает. Никакая конверсия не помогла.

Сейчас запасает крестьянин вволю для частных бурёнок сено. Общественного скота в том брянском селении, бывшей центральной усадьбе крупного откормсовхоза, давно нет. Гурты современных сельхозпредприятий с хитрыми именами, похожими на шифры или тавро в ушах животных, пасутся вёрст за десять. В Красной же Слободе каждая хозяйка держит свою коровку на облюбованном лугу. На привязи. А к холодам сенных тюков штук по десять (тонны три), надо накатать и уложить в сарае на подташье.

Вот и моя сестра вся в летней страде. Ловит счастливые летние деньки. Вздыхает от чересполосицы всё выжигающих солнечных дней с африканскими градусами, налетающих вслед гроз, ливней и невиданного града с куриное яйцо. Не стал бы я потчевать дорогого читателя редкими золотинками брянских диалектов, но поскольку народными сибирскими говорами талантливо блистает Николай Ольков, рискну. Тем более, на страницах его густой и необыкновенно образной прозы, нет-нет, да и промелькнёт знакомое мне с детства словечко. Ничего удивительного. При Столыпине многие наши мужики подались на обильно напитанные гумусом грунты искать крестьянское сытное счастье. Там и вросли в сибирские, по-своему благодатные края. Потомство дали. Говорить на языке предков научили. То есть, надёжно, вместе со своими традициями и привычками, застолбили русскость в потомках. Связь, как видите, между родственными по имени-отчеству селениями, разбросанными то в Европе, то в Азии, прямая. Генетическая. Оттого при нынешних планшетах-айфонах и кажется, что всё рядышком. Без всяких самолётов.

Сегодняшние сельчане, получившие ещё советское образование, уже не очень доверяют сходящему с ума в эпоху резкого изменения климата барометру и настороженному утреннему взгляду в окно с пластмассовыми шибками и переплётами. Им подавай интернет. Мало того, они вбили в сотовые телефоны специальную программу. По сельской врождённой осторожности пытаются её перепроверить через другие гаджеты, разбросанные по всей стране. Там, где обосновались родичи. Электроника, наряду с врождённой смекалкой, помогает правильно выбрать время и для окучивания картошки, и для прореживания свекловичных и морковных грядок, и удачное утро для разделки подсвинка. Что бы тут же, после печной и прочей обработки, раздать свежайшее сало и мясо понаехавшим на лето из губернских городов и столиц деткам и внукам.

Кто не понимает, усмехнётся. Да в любом, мол, городе в шаговой доступности можно купить что угодно. Вот именно, что угодно. Да не то, что надо. Попробуйте котлетки из деревенского мясца и городского, внешне красивого, но пустоватого на вкус окорока. Как трава, обычно говорят в той же Красной Слободе, отведав даров от фирменных супермаркетов. Настоящие продукты остались лишь у порядочных фермеров, да в фирменных магазинчиках кооперативов. Типа «Красной Поляны», воспетой Николаем Ольковым. Его герои вовсе не плачутся на каждом шагу, что вот новая власть всё разрушила, а взамен ничего не сделала. Чего обижаться на советских родителей, не удержавших в скользкий век прежнюю державу. Хватит вздыхать, что в родной огород в недобрый час заползают неурожаи и змеи. В прямом и переносном смысле. Не допускайте. Вспомните, что делали в таком случае старики. Новой власти тоже нужен хлеб. Народ под нею ходит тот же, достаточно родной. Как и правители, хочет сытно есть. Хоть и пытаются начальники его объегорить, обобрать при смене формы собственности (прости Господи за канцеляризм), как вчерашний председатель, а ныне целый начальник райсельхозуправления Ежовкин. Ежо*кин по-местному. Уж простите, так у Олькова. К чему тут эвфемизмы. Никто хлеборобом ныне особо не помыкает. Разве что банк, со скрежетом дающий ссуду. Хотя в литературном, а значит, и в реальном районе, «крапивного семени» меньше не стало. Ни один офис не пустует. Правду сказать, кабинетной пене не до народа. Тому же вмиг разбогатевшему «на прихватизации» колхоза Ежовкину. Свой бизнес явный и тайный надо обихаживать. Вот сам хлебороб и разбирайся со своими проблемами. Как потопаешь, так и полопаешь.

«Загудел трактор, ворвался в податливый грунт зяби, и пошла работа. Надцанов не сразу поймал прыгающее сердце: свою пашню работаю, свой хлеб буду растить. Нет, не клял колхозную бытность, при ней вовсе беззаботно жил, все за него добрые люди решали, надо было только за рычагами следить. А тут - сам. И гордо, и страшно, ведь до самой маленькой капельки знал он всю эту беспокойную стосуточную жизнь, от первого весеннего боронования, до потока зерна из бункера комбайна в кузов самосвала, и теперь ему одному придётся пройти весь этот путь»

Першит в горле от нового сказа Николая Максимовича. Даже трудно сказать, кто ещё так изумительно точно и глубоко, с лёгким дыханием и одновременно с сердечной болью, пишет о новой ломке русской деревни. Ломка та от наркотика, называемого деньги. Но для нашего мужика капиталы не главное. Болезнь подобная в деревне проходит быстро. На смену ей является напряжённый труд и неизбывная любовь к красоте. К тем же сочинским макам из сказа. Возделываемым на былой краснополянской пустоши. На той самой отдыхающей от нивы четвертине угодий. Мощный образ и не менее мощный символ. Недаром сельских красавиц всегда сравнивали с маковым цветом. Русский крестьянин, пусть он будет брянских, донских или сибирских корней, по-прежнему коллективист, общинник по своей широкой натуре.

Колхоз, увы, приказал долго жить. Повздыхали мужики, порассуждали за пельменями (без водки) и всеми правдами и неправдами, объединив паи, создали крестьянский кооператив "Красная Поляна". Не без споров, протоколов, некоторой колготы, урезониваемой партийным ешё порядком. Не столько советского смысла вкладывали в название, сколько той самой русской мечты о красоте, справедливости и честно нажитом достатке. Кооператив ныне не такая уж и редкая форма организации современного аграрного производства. Не то что фермер с его единоличными воззрениями. Потому автор к кооперативу спокойно относится. Важна не оболочка, а суть.
Сказ с самых первых абзацев по силовым линиям противостояния показался мне "Поднятой целиной" наших дней. Сжатой до максимума повестью. Даже романом. Параллелей уйма. Возьмите язык. В обоих случаях народная глубинность, сочность,мудрость. Если новый Щукарь тут и не блеснул своими перлами, то огорошил тракторист Проня Волосатов. Все фамилии персонажей с намёком: «Лучше бы на бутылку дали». Так отозвался незадачливый тракторист на вручение значка «Гвардеец пятилетки». Не зря ему тогда врезал по роже ветеран Антон Николаевич. Почувствовал, как подобные лоботрясы обесценивают символы эпохи. За которую он, дед Антон, кровь проливал. Придумали их агитпроповцы более чем достаточно: вымпелы, флажки, грамоты. Функционеры от партии и комсомола разъезжали на мотоциклах и «козликах» по полям и цепляли свои атрибуты на «передовые» тракторы и комбайны. Под открытые смешки промазученного племени механизаторов. Не стесняясь, мужики повторяли те же Пронины слова.

Хорошо подобные картинки помню, как журналист районки. Был ещё такой знак «Победитель социалистического соревнования». Русисты тогда спорили с идеологами, справедливо утверждая, что победить соцсоревнование невозможно. Как они ошибались. Прохвосты всё-таки победили сельских стахановцев. Покатился под уклон колхозный социализм, всё больше отворачивающийся от моральных символов почёта и откровенно заглядывающийся на кубышку в сберкассе. Не стоило властям знаки раздавать направо и налево. Чуть ли не мешками. Уравниловка и обесценивала истинный трудовой подвиг. Того же сто раз заслуженного Антона Николаевича парторг обошёл «орденком». Хоть и обещал.

Вот так и взрастал сор, названный в определённых кругах пофигизмом. Испорченный пустыми словесами народ уже без труда можно было разворачивать к капитализму. Об этом тоже сказ Николая Олькова.

Вон как отличился потом «гвардеец» Проня при дележе колхозного машинного парка. Возжелал не старенький им же добитый тракторишко, а вполне надёжный «Кировец». Пытался угнать питерского оранжевого богатыря из гаража. Даже дверь с петель снёс. А заодно и претендующего на того же железного силача с рычагами, столько на нём отпахавшего, Ильюху Жабина. На смерть пришиб незадачливого конкурента. Тоже, между прочим, не агнца.

Ежовкины, всегда желающие иметь под рукой замаранных шестёрок, Проню выручили. Суд оправдал убийцу. Вот тебе и Волосатов. Типаж поопаснее балабола Щукаря, которому кобель располосовал шубу при раскулачивании Титка. Сам мужичок со странным бабьим именем при первом же приближении капитала сделался кобелём, сорвавшимся с цепи, и загубил человеческую душу.

Страшно подумать, что будет, если местные идеологи капитализма, те же ежовкины, захотят поставить памятник своему времечку. Кого изваяют? Неужто Проню, убивающего Илью в борьбе за частную собственность. Бешено газующего к новой жизни и сбивающего при том, не рядового сельского тракториста Жабина, пытающегося разбогатеть, а как бы саму захотевшую перемен Россию с петель. Ради груды будущего металлолома. Презренный металл снова перегораживает светлую дорогу русскому человеку, о которой так мечтает новый хозяин «Красной Поляны» Надцонов, обсаживающий её красными маками, доставленными аж из Сочи. Будто колосья северных хлебных злаков и похожие на капли крови южные цветы запечатлены в символическом гербе «Красной Поляны». Каждый читатель может по-своему осмыслить этот союз символов.

Владимир Надцонов, возглавивший кооператив, внук первого председателя здешнего колхоза Никанора, погибшего на фронте, во многом напоминает теперешнего шолоховского Семёна Давыдова. Или своего незабвенного предка. Только не от питерского заводского станка, а от родной земли. И там, и тут народный вождь. Пусть и одного хутора или села. Даже любят их одинаково самозабвенно скромные и порядочные женщины. Косвенно своей верностью на подвиг благословляют. Вчерашний рабочий смело идёт на белогвардейский пулемёт, а сегодняшний крестьянин не боится толпы районных начальников и даже желающего прославиться молодого прокурора.

Не могу не сделать ремарку. Никанор, отобравший ради пропитания детей пролетариев корову у односельчанина, что погубило двух малых наследников «кулака», и угрожающий остальным односельчанам каторгой, сам в Отечественную погибнет на фронте. Лягут под пулями Семён Давыдов и Макар Нагульнов, ломающие через колено коллективизации Горячий Лог. Сегодня, когда епископы рассуждают о неотвратимости смерти за грехи, в том числе и «реквизиторов», начинаешь раздумывать о нравственной стороне исторических процессов, во многом сломавших русское село. Впрочем, обратный процесс, подробно описанный Ольковым, не менее трагичен.
Я уже молчу, как психологически похоже в обоих произведениях реагируют сельчане на крутые перемены. Скрытый враг Яков Островнов подсыпает вместо подстилки обобществлённым быкам песок, от чего те дохнут. А бесшабашный Сергей Барабенков предлагает в бензобак уворованной у общества бывшим председателем Ежовкиным машины насыпать сахара. Движок, мол, и накроется.
Владимир (!) Надцонов герой нашего переломного времени. Именно такие, как он, возвращают родным окраинам их вечную красоту и славные имена. Главное, чтобы он не наломал дров, как его дед Никифор. Чтобы в трафаретах для лозунгов, вырезаемых его супругой, не мелькнула открытая угроза некоторым заблудшим в политической мешанине нашего нелёгкого времени жителям Красной Поляны.

По России много городов и весей с символичным похожим названием. За погодой в одном из них, в брянской Красной Слободе, ради грядущих добрых летних дел, я слежу по просьбе сестры Татьяны. Другие, а их миллионы, ждут обнадёживающих прогнозов по всей красной, в смысле красивой, России.

Жизнь продолжается. Символично, что в день смерти старого колхозника Антона Николаевича у Надцонова родится наследник. А жену -то Владимира зовут Вестой. То ли от языческой весталки, берегущей храмовый огонь, имя, то ли от Благой Вести.