*
За кухонным столом, приставленным к окну, чаёвничает супружеская пара, в годах немалых. Старик, на первый взгляд, примечателен невозможно белым «ежиком» на голове, сжатой в висках. Его «половину» иначе, чем старушкой не назовёшь, не позволит мягкое лицо, будто слепленное из улыбок. Лёгкое движение полных губ - и улыбаются влажные глаза (цветущий лён), тонкие дужки бровей, гладкий лоб, каждый бугорок на розовых щеках, округлый кончик носа. Даже подобие птичьего гнёздышка из накрученной на макушке седой косы таит в себе что-то улыбчивое. Возле этого солнечного создания, кажется, не может быть хмурых лиц. Вот и сухопарый, весь из острых углов, старик, с утра угнетённый каким-то тёмным сном, очистился светом лица напротив, стал невольно повторять его мимику. Мужу передалось настроение жены, он погружался, как в сироп, в улыбчивое состояние. Тому была причина.
В такой же майский день, семьдесят лет тому назад, Саня и Таша окончили первый класс русской смешанной школы в Самбоже. Зримым свидетельством тому событию в доме одиноких стариков был чёрно-белый групповой фотоснимок. Каждый год в один и тот же майский день, он словно бы подкарауливал своих владельцев: то высунется из семейного альбома глянцевым углом, то вместе с ним, беспричинно падая с этажерки, шлёпнется об пол, то окажется под подушками супружеской постели. Сегодня хозяйка Таша обнаружила его на подоконнике в кухне. Никто из стариков не мог объяснить, как здесь оказался этот хранитель остановившихся мгновений. Впрочем, не удивились. Привыкли. Списали на Домового. Тот был охоч растаскивать по квартире блестящие предметы, а этот картонный тяжеловес сохранил остатки позолоты на рельефных крышках.
Отставив кружку с недопитым чаем, дед Саня раскрывает потёртый от частого касания пальцев заветный альбом. Баба Таша пуще заулыбалась, за лицом последовали полные руки, плечи... Она знает, что скажет сейчас муж; он в последние десятки лет произносил одни и те же фразы, разглядывая их первую совместную фотографию.
- Неужели это я!? Сам себя не признаю. А ты... Нет, тебя узнать можно. Улыбка выдаёт.
Фотоснимок запечатлел момент, когда три десятка пар детских глаз глянули одновременно, по сигналу фотографа, в объектив деревянной камеры величиной со скворечню, установленной на треноге в зелёной части школьного двора. Действительно, улыбка одной из девочек в первом, сидячем, ряду была баба-Ташиной. Свет того далёкого дня, отражённый от лица девочки, усилил букет белых весёлых цветов на коленях выпускницы 1«б» класса. Всё улыбалось в её незавершённой ещё фигуре. У ног сидящих, в живописных позах, на траве разместились мальчишечья четвёрка и одна девочка, которой , видно, не хватило места на лавке, а для заднего, стоящего, ряда она не вышла ростом. Смуглый мальчик, оказавшийся возле неё, в тот миг отшатнулся в сторону, на его лице застыло выражение недовольства.
- Ишь ты! Не повезло молодцу, - смеётся дед Саня. - Изготовился возле тебя устроиться, а Раиса Алексеевна усадила эту... С тех пор не мог терпеть эту Зинку Завалянскую. Ну и рожу скорчил! Всё забываю число.
- Восемнадцатое мая 1949 года, - уточняет девочка, сидящая с букетом белых цветов на коленях и уступает место за кухонным столом бабе Таше..
**
Школьная пора для Сани наступила третьей послевоенной осенью. Но тогда он проучился меньше одной четверти. Помешала вдруг возникшая угроза слепоты. Озабоченная, но не потерявшая голову мама повезла сына по столичным клиникам, пробилась к одесскому светилу. Всё напрасно, мрак в глазах мальчика сгущался. К удаче обречённого, нашёлся народный целитель, живший в лесной глуши Бескид, куда вели слухи о чудесном прозрении даже слепых. В те годы вне городов новообретённого горного края Владе Совьетов противостояли вооружённые немецкими шмайсерами самостийники. Дороги были опасны. Санина мама наняла селянскую телегу, нарядилась сама и одела сына попроще, наказала ему молчать, если будут расспрашивать встречные и попутные; набралась у соседок слов местного наречия, и просёлочная дорога повела невольных путников из Самбожа в горы.
Обошлось без приключений. В истоках Днестра, за чёрными буками, открылись строения усадьбы знаменитого знахаря, колдуна и верующего в Христа одновременно.
Старый вуйко* Богдан, с выбеленными временем космами до плеч, в льняном домотканом, лечил слабых на зрение светом полной луны и звёзд, разных для каждого страждущего, снадобьями лесной растительности и минеральной водой горных ключей. Использовал, как мазь, смолу скальных трещин. Действия лекаря сопровождались заклинаниями на забытом языке кельтов, населявших этот край до вторжения славян.
Осмотрев нового пациента без помощи каких-либо приспособлений, знахарь предложил пане москальке оставить у него хлопця до лета на попечение дивчин своей большой родни в лесной усадьбе. Матери пришлось согласиться от безысходности, и старик внушал доверие. Договорились, что посыльный из этого приюта последней надежды время от времени будет появляться в Самбоже с весточками от сына, с тем же и гостинцами от мамы возвращаться.
Саня вернулся домой, когда спала вода в горных долинах и цвели сады зелёного Самбожа. Мальчик вновь различал буквы в книжках, был весел, выглядел здоровым и повзрослевшим. При последней встрече с его родительницей кудесник сказал: «Будэ бачыты, тилькы... як скризь блакытну сэрпанку». Мальчик, уже понимавший местное наречие, перевёл: «Я всё буду видеть, только в голубом дыму». - «В голубой дымке», - поправила мама. - « Да, ты сейчас какая-то... как небо. Красивая».
Но оказалось, не просто было привыкнуть к новому, хоть и красиво окрашенному миру. Лёгкая, достаточно прозрачная дымка в глазах, бывало, неприятно, даже болезненно сгущалась вокруг человеческих фигур и предметов, которые с первого взгляда были «плохими». Так стал видится каким-то грязно-синим вдруг запивший отец, пугающей грозовой синевой окуталась телеграмма, сообщившая о смерти любимого деда. Это утомляло. Хорошо, что доброго вокруг было больше.
1 сентября 1948 года Саня вновь стал школьником. Голубая дымка в глазах мальчика в тот день от приятного волнения была особенно прозрачной, солнечной. При входе во двор мама пропустила сына вперёд, и тут сбоку проскочил бывший одноклассник Эрка; с высоты своего положения бросил на ходу: «А, второгодник!? Теперь догоняй, тля!». От обиды у Сани потемнело в глазах, синяя мгла затянула школьный двор, заполненный детворой и взрослыми, и монументальное здание довоенной польской гимназии. Он попятился к маме, прижался к ней боком.
Уже все первоклассники отделились от родителей и выстраивались слева от опекунши Раисы Алексеевны в две шеренги на площадке с красным флагом на мачте, а невольный переросток всё не решался присоединиться к новым товарищам. Вдруг перед ним появилась, в рост ему, улыбающаяся девочка в пёстром платье, с толстой косой, перекинутой на грудь. Нет, не так... Сначала глаза его наполнило мягкое голубое сияние, вызвавшее ощущение небывалого покоя и уюта; в нём проявилась незнакомка.
«Идём, - сказала она, - сейчас нас поведут в класс, идём». Саня доверчиво принял протянутую руку, и дети заспешили вслед за своими одноклассниками, уже покидающими двор под звуки военного духового оркестра, нанятого для такого торжественного случая.
А потом у Сани и Таши была одна на двоих парта во все десять классов самбожской школы и один стол в аудиториях этнографического факультета в Лембергском университете, одна памирская экспедиция охотников за наречиями индо-иранских языков. Когда не стало сил карабкаться по Крыше мира, вернулись в Самбож, в вымороченный Ташин дом. В квартире Саниных родителей после их ранней смерти давно жили чужие люди. И Бог с ними!
Наследованное Ташей жильё, о двух комнатах, казалось возвращенцам на малую родину их совместной памяти просторным. Детей у них не было. Супруги жили друг для друга и для мопсюшек, которые представлялись маме-с-папой бессмертными. Ибо каждую из недолговечных, по людским меркам, дочурок белой масти с ласковыми и умными человеческими глазами на чёрной мордашке, звали Викой.
Непросто представить себе место более удобное для городской жизни и одновременно живописное, чем то, в котором коротали старость мои герои. Когда, при австрийском владычестве, Самбож стал разрастаться, новые кварталы не стёрли зелёную окраину, при рукаве Днестра. Садовые участки с домишками в один этаж в ХХ веке оказались близ центральной рыночной площади с башенной ратушей, и новая послевоенная власть согласилась с такой «смычкой города с деревней».
Особнячок наших стариков окружали вишнёвые деревья и кусты красной смородины. Варенье и наливки не переводились в доме.
Из кухонного окна через просветы в зелени открывались виды на дворец панов Самбожских, ставший Домом пионеров, и на зады театра, пониженного до статуса городского клуба. А дальше... Мы там побываем, подождите.
**
Вернёмся из прошлого в описываемый день. Небо безупречно чистое, июньское солнце уходит за Бескиды, натягивая освежающую тень через Днестр на город.
Обитатели дождливого предгорья не упускают случая воспользоваться сухой тёплой погодой для прогулок на воздухе. Вот и наши знакомцы, покончив с послеобеденным чаем, вопросительно посмотрели друг на друга. Таша, у которой вертелось на языке то же, что и у Сани, уступает первенство мужу. Тот готов выразить общее желание. Окно, распахнутое настежь в сад, зовёт наружу.
- Вредно для здоровья сидеть дома сегодня. Глянь-ка, какая голубизна!
Ташины глаза не обладают свойством мужниных, но за годы, проведённые вместе со своим избранником, от первой парты, она настолько прониклась ощущениями Сани, что они стали её собственными.. А его возле Таши окутывала голубая дымка самого лучшего качества - тонкая, не вызывающая неприятных ощущений. Поэтому он старался как можно реже удаляться от той, которая вывела его за руку из тоскливого мрака на небесный свет.
- Собираемся, - продолжил Саня.- Обойдём наши места, а?
Это был ритуал - посещение памятных им уголков Самбожа. Только маленький город весь состоял из таковых.
Вскоре старики, сменив домашнее платье на выходное, закрывают за собой калитку в заборе из металлической сетки, увитой диким виноградом. За пределами зелёного квартала их нахоженный путь пролегает сначала мимо костёла с черепичным куполом. Здесь первая всегдашняя остановка, и Санин вопрос «в стомиллионный раз»:
- Помнишь?
Таша согласно кивает. Нет, в памяти одноклассников совсем не исторический случай из 1606 года, когда с паперти этого собора ксёндз благословил ложного царевича Дмитрия Иоанновича на престол в смутной Москве. Не это волнует двух самбожцев сейчас. Совсем недавно, почти вчера (а точнее, 70 лет назад), двое неразлучных выпускников 1-б класса дали друг другу честное пионерское слово «дружить всегда-всегда». Вековые каштаны при входе во двор храма той клятве свидетели. Ветреными днями в шелесте листвы можно, при желании, услышать детские голоса.
Вопрос мужа «а помнишь?» вторично прозвучал, когда супруги, выйдя на площадь с ратушей, приблизились к магазину «Книгарня». Дети в поход за книгами отправлялись вдвоём, чтобы не тратиться на «лишние». Ведь читали произведения вместе или друг за другом сразу. И наверное предчувствовали общую домашнюю библиотеку. Под заманчивой вывеской находился и прилавок с канцелярскими товарами, к которым Саня и Таша питали слабость. Если в их карманах после приобретения приглянувшихся книг ещё позванивало, они не могли пройти мимо какого-нибудь бросающегося в глаза карандаша, мимо резинки в виде ёжика и прочих подобных драгоценностей. Однажды, не сговариваясь, дети, тайно друг от друга, купили по вещице: Саня - для Таши, она - для него. Когда обменялись подарками, оказалось, что тот и другой предмет представляет собой готовальню - деревянный футляр в чёрном кожзаменителе, с чёрным же, под бархат, нутром, содержащим чудесные никелированные инструменты. Обе готовальни дожили до преклонных лет их владельцев.
- Как не помнить, - отзывается Таша. И это не просто слова, мимика лица наполняет их чувством.
Следующая остановка на углу площади, украшенном купой цветущей сирени.
- Гляди, гляди, Таша! И сирень сегодня какая-то необыкновенная, вроде лазурная. Правда?
Кусты были облачно белыми, но Таша не стала поправлять супруга.
В школьные годы наших героев сюда к полудню 1 сентября сдобная тётя Валя, в празднично накрахмаленном халате, привозила ручной тележкой самое востребованное детворой лакомство. «Сладкий снег» набивался ложкой в жестяной цилиндрик между вафельными пластинками и выдавливался поршнем в руки нетерпеливых покупателей, отсидевших самые лёгкие уроки нового школьного года.
- Мы тогда четыре порции съели, - мечтательно произносит дед Саня.
- Нет, три на двоих.
- Точно! Ну и память у тебя! Прямо Софья Ковалевская! Вспомнил, последнюю я уступил тебе, ты полизала немножко, я доедал.
- Ты всегда был джентльменом.
- Скорее чичисбеем.
Отсюда, с градообразующего холма, уводила в речную долину улица Коперника, излюбленное место гуляния горожан. В этот предвечерний час, несмотря на будний день, на ней было людно.
Старики вливаются в нисходящий людской поток. Сначала, за жилым домом справа, открывается сквер, в глубине его - разлинеенный округлыми пилястрами фасад театра. Боковая улица отделяет это пристанище сценических муз от особняка вычурных форм за чугунной оградой. Узнаёте? Мы его видели со стороны парадного фасада из кухонного окна в доме наших стариков. Самыми памятными местами для Таши и Сани под барочной крышей нарядного здания были библиотека и читальный зал, посещаемые всегда дружной парой. С боковой стороны дворцового участка ограда полукругом обходит огромный раскидистый вяз. Говорят, ему 300 лет. Патриарх городских древес многое помнит, невольно посвящён в секреты сердец. А молодёжь доверяет ему, уверена в молчании хранителя их тайн. Поздороваться с ним издали нашей гуляющей паре мало.
Приблизились. Дерево, уверены они, узнаёт их по одинаковому выражению лиц, исполненных воспоминанием о сокровенном. Возле этого бессмертного вяза десятиклассник Саня впервые поцеловал Ташу. Она приняла поцелуй без обычных киношных ужимок наивной девушки, внимательно посмотрела во влюблённые и смущённые глаза юноши, улыбнулась одновременно солнечно и грустно, будто вслед чему-то неповторимо прекрасному, покинувшему её навсегда.
Непросто двум выпускникам самбожской десятилетки сбросить чары тех сладких минут лета 1958 года, расстаться даже ненадолго со свидетелем их первой взрослой тайны. Поможем им ненавязчиво, бережно возвратим на улицу Коперника, последуем за ними на приличном расстоянии, чтобы не отвлекать от дум, которыми с «третьим-лишним» не делятся.
Слева по ходу остаются стадион, импозантное здание городских служб, не вместившихся в ратушу; слева - игрушечные строения почты и дома брачующихся. За ними находится школа, к которой ведёт нить «святых воспоминаний».
Ворота в чугунной ограде распахнуты, зовут на пир доброй, благодарной памяти. Въездная дорога проложена между правым крылом «П»-образного строения и стеной зелени. Эта часть школьного двора запечатлена на первой фотографии Таши и Сани, что открывается сразу под потёртой крышкой заветного альбома.
За школьным зданием расположена спортивная (и для торжественных построений) площадка, отделённая металлической сеткой от сада, разбитого вокруг дворца ещё при панах Самбожских. Под оградой, всегда в тени деревьев, ждёт уставших стоять, ходить и бегать длинная скамейка, «та же самая» (!). Старики занимают «своё» место - с краю, под «тем самым кустом лиловой сирени», сидят, тесно прижавшись друг к другу молча, улыбаясь своим одинаковым мыслям.. Сидят недолго, всего-то десять школьных лет, которые лишь малая часть мига их совместной жизни.
Вечереет. Как обычно в этих местах, без солнца из зелени веет сыростью. Таша передёргивает плечами.
- Идём?
- Озябла? Давай теперь садом. Тут наш тайный путь, если не заделали. Помнишь?
- Помню...
Несколько минут спустя гуляющие и спешащие по своим делам на улице с парадной стороны самого нарядного особняка с удивлением оглядывались на пару подростков. Рослую девочку, шедшую налегке, красила улыбка, будто бы предназначенная всему солнечному миру. Тяжёлая русая коса спускалась по спине до пояса и оттуда возвращалась к затылку распушённым концом, перехваченным белым бантом. Её смуглолицый спутник, ростом вровень с ней, весь сиял, похоже, от счастья нести два крутобоких портфеля. Казалось, его глаза впитали цвет чистого неба. Но удивляли их наряды.
Девочка была в коричневом платье с белым передником; свой наряд она явно разыскала среди чудом уцелевших вещей своей бабушки. Паренёк был одет под стать спутнице: музейный ширпотреб середины ХХ века. Бросались в глаза широченные штанины , как у морских братишек из кинофильмов чёрно-белой эпохи. Оба при красных галстуках. «Репетиция, - послышался голос в толпе. - Наверное, кино будут снимать».
Юные «артисты» скрылись в пешеходном переулке, ведущем в зелёный квартал. Ещё несколько мгновений оттуда слышалось, замирая:
- Ты помнишь?
- А ты помнишь?
И пока сиял день, необычно нежная голубая дымка окутывала город, в котором живут старики с их воспоминаниями.
Примечание:
*Вуйко (русинское наречие) - дядя.
