Время с кольцами годичными

Триптих

1.Пятистенки

Николаю и Марии Ивановым

От Климова резного до Суземки,

Со звонкими янтарными лесами.

Меня не раз встречали пятистенки

Своими золотыми образами.

Особый быт родного пограничья

Соседствовал с припрятанной винтовкой.

Мне нравилась семейная привычка

Мирить сноху весёлую с золовкой.

Жгли канделябры к вечеру каштаны,

Парил орёл над гордою дрофою.

И мускулы накачивали страны,

Живущие под общею стрехою.

Тут до поры до времени от лиха

Дол укрывал раскрывшийся подсолнух.

А новый князь, отчаянный как Игорь,

Сушил на печках цезиевый порох.

Народ нырял от напастей в малинник

И от души братался под горилку.

Старался каждый бросить свой полтинник

В советскую разбухшую копилку.

Вдруг в склепе мрачном застонал Мазепа,

Поднять, пытаясь, веки у Бандеры.

Пока к нам тучи ядерного пепла

Не ворвались в распахнутые двери.

Осталось вроде всё на прежнем месте,

Лишь холст и грунт прострочен изотопом.

И постучались женихи к Невесте,

Скитавшиеся раньше по окопам.

От Климова-Погара до Суземки

Жизнь славится двойными полюсами.

Томятся у кордона пятистенки

С печальными всё больше образами.

2.Большак

Николаю Самсоненко

Киевская трасса широка,

Будто нарезалась для парада.

Николай живёт у большака

В сторону полуденного града.

Как и я, он старший лейтенант;

Не имея орденские планки,

У запаса не один талант,

Годный для войны и для гражданки.

Про себя пока что промолчу,

Мастерству внимая Николая.

Всё ему в деревне по плечу,

От греховной жизни и до рая.

Колин говорок и ясный слог

Нос утрёт любому бакалавру:

Нет таких на свете перемог,

Что б у Бога отобрали Лавру.

Мы листаем дембельский альбом;

В нём «Катюш» защитные иконки

Крестят крыльями на взлёте гром,

Рвущий у окопов перепонки.

День священный для однополчан;

Как-никак мы всё же офицеры.

И для нас ещё висит колчан,

Обнимая огненные стрелы.

Мимо опьяневшего шинка,

Вдоль шумящего от страха сада,

Сыплет трут родного большака

Искры до расхристанного града.

3.Бивуак

Какие чувственные страсти

Сжигают водку и табак.

Всё ближе воинские части

Свой разбивают бивуак.

На вертолётах генералы

Садятся грозно в звёздный круг.

Кричат сиреной арсеналы

В руках армейских повитух.

Пока развалины мирские

Глядят с тоской на пустыри,

Уже удар штабного кия

Забил казармы, как шары.

Попав в нескошенную лузу;

Под робкий местной власти взор

Грядущий Жуков и Кутузов

Не терпят лишний разговор.

Мол, всё уже давно решилось

Под сенью вышитых погон.

Проверит новый полк на вшивость

Волосья вражеских Горгон.

Из современного стройбата

Колонны катится клубок.

Вонзится в грунт сырой лопата,

И засверкает мастерок.

Коль звери самой разной масти

На нас всех вешают собак,

Всё ближе воинские части

Свой разбивают бивуак.

Медведи

Дивясь на громкий пир соседей,

Ловя чарующий момент,

Смакую сказы про медведей,

Давно достойные легенд.

Сообразительный и ловкий,

Тот зверь на кончике пера

Уж чует порох злой винтовки

И вкус железный топора.

Громит охотничьи избушки,

Вскрывает банки и чаи.

И держит ушки на макушке,

Как перед следствием чины.

Он с браконьерами не дружит

И обворовывает сеть.

В берлоге, будучи разбужен,

Готов убить и умереть.

Сумеет сделать харакири

В брюшину всаженным ножом.

О том ловцы мне говорили,

Не козыряя падежом.

Зыряне мишку всей натурой

Считают чуть ли не отцом.

Медведь и впрямь под снятой шкурой

Глядится красным молодцом.

За пояс заткнут википедий

Народный образ и восторг.

Мне жаль людей и тех медведей,

Которых выручить не смог.

Наследники Махно

Вот вам украинская картина;

Хоть теперь по ней снимай кино.

Разбегались вмиг из карантина

Будущие сменщики Махно.

У истории иные жатвы;

Что им ваш «Интернационал».

Не дававшие пока что клятвы,

Не могли попасть под трибунал.

Слишком много пьяного задора

У подсудных лишь себе салаг.

Возвращала их потом контора

На своих железных кулаках.

Заливала в форму, будто брагу,

На дрожжах бродящую, хоть пей.

Принимали спешную присягу

Сыновья разгульные степей.

Хохотало по привычке Поле,

Упираясь кавуном в Азов.

И качались прежние пароли

На чумацкой памяти возов.

У Днепра, зажатого в курганы,

То и дело, обнажалось дно.

Проступали сабли и наганы,

Бередя наследников Махно.

И опять какой-нибудь детина,

Морща чуть заметные усы,

Убегал домой из карантина

Под раскаты грянувшей грозы.

Державная игла

Питер. Старый грязный флигель.

Мрачность. Кафедра. Словарь.

Вновь немецкий кажет фигу,

Как на улице фонарь.

Тут же свет сияет горний

От проспекта через мглу.

Бьют с размаху копья молний

В мореходную иглу.

Переводы предлагаю,

Вы бы видели эффект.

С оговоркой излагаю

Нудный тезис про перфект.

Моложавая еврейка,

Слава богу, не яга.

Ей, наверное, копейка

За уроки дорога.

Я, конечно, не зеваю

И с чего, не знаю сам,

Вдруг по-русски воспеваю

Славных брянских партизан.

Мол, они тех фрицев били,

А теперь чужой язык,

Уж дошедший до Сибири,

Мне затачивает клык.

Улыбнулась. Знак зачёта.

Где война, а где мой текст.

Ведь под Брянском её тётку

Спас от немцев русский дед.

Журналисты до упаду

Роют носом словари.

Будто новую блокаду

Поджидают изнутри.

За рекой Адмиралтейство,

С фонарями Эрмитаж.

Не одно ещё злодейство

Переборет русский наш.

Кровный их возьму измором

И на стогнах, как в стогу,

Отыщу привычным взором

Я державную иглу.

Золотые имена

Моим однокурсникам в честь 25-летия

окончания Питерского журфака

Линия звенящая, проспект,

Под гранит науки особняк.

Мы, не раз дававшие обет,

Стали вдруг похожи на гуляк.

Катимся на таратайках чувств

То ль студенты, то ли бурсаки,

Под руку со Всадником на курс,

Вдоль дворцов чиновных и реки.

Нам сам чёрт васильевский не брат,

Коли он ещё тут жив и здрав.

Знаем мы - достоин наш талант

Больше, чем обязанностей, прав.

Мы берём за этажом этаж,

На котором вывесят портрет

Тех, чей ныне первый репортаж

Украшает полосы газет.

Бесшабашность бесполезный грим

Для петровской стати и красы.

Славу мы ещё уговорим

Дунуть в наши косы и усы.

У мужчин пока один лишь грех,

Каждый в мисс экранную влюблён.

Через годы даст ростки побег

Наших затаившихся имён

Над Невой богатый коммерсант

Засияет в профиль и анфас.

И издаст из золотых палат

Ректора вчерашний пом указ.

Здравствует студенческий наш дух,

Ясный как балтийская звезда.

Собрала друзей недавно в круг

Лучшая, наверно, тамада.

Как и принято среди элит,

Юбилей и скромен, и велик.

Свой Державин в уголке сидит,

Рядом победитель-ученик.

Очень скоро не один портрет

Засияет с глянцевых страниц.

Здравицы провозгласит поэт

В дюжине провинций и столиц.

У судьбы выигрываем матч;

Курс высок, столь курсов обойдя.

И, как все, успешен бородач

С золотой фамилией вождя.

Век

Век ничтожный, век злорадный,

Сгусток крови и войны.

Как Россия, я осадный

Кремль моей величины.

Мир туда, полки оттуда,

Трасс воздушных перехлёст.

И качается посуда

В лавке мелочной меж звёзд.

Скрежет буйный у границы,

В центре шум и голоса.

И выпрыгивают спицы

Из планеты-колеса.

Тут огонь, а там цунами,

Апокалипсис с конём.

Происходит что-то с нами,

Что - пока не разберём.

Суечусь порой над кручей,

Как Россия меж Корей.

Научиться мне бы лучше

Бить поклоны за царей.

За жену, родную землю,

Где живёт моя сестра.

Всё любимое приемлю,

Как основу для добра.

Век ничтожный и ехидный.

С изотопом и копьём.

Беспросветный и бесстыдный,

Ходит враг мой под окном.

Бекон

Вокруг талантов телебоссы

С горящей трубкой и в очках.

Свои лукавые вопросы

Бросают, пыхая, в очаг.

Смущают лучших в темпе блица

С усмешкой рыцари бесед.

Бросают взгляд косой на лица

И подаваемый обед.

Хвала, издёвка и сатира

В один сливаются флакон.

Подливой будут для эфира

Под политический бекон.

Тут все стремительные сразу

Хватают вилки и ножи.

Жуют красивую заразу

Из недомыслия и лжи.

Вокруг талантов вьются осы,

В лучах прожекторов, как жал.

Гудят лукавые вопросы

На весь смущающийся зал.

Родня

Сын служкой числится в приходе,

Цветком, возросшим на горе.

Дочка́ при всём честном народе

Поёт псалмы в монастыре.

Кто не присматривал за мамой,

Почти без денег, не поймёт.

С чего в семье считают манной

Козу, картошку, сад и мёд.

Наследник знает плуг и улей,

Слывёт завидным женихом.

Летает на колёсах пулей,

Как сельский праведник, верхом

Сестра в Москве из института

Ушла под кров молитв и треб.

У всех святая есть минута,

Что переламывает хлеб.

А матушка их не святая,

Доярка в прошлом, депутат.

Вздыхает: слава молодая

Проходит в церкви у ребят.

Хоть сын под старость послан кстати;

Раз в год отведывает дочь.

И лезет тихо на полати,

Слегка посапывая, ночь.

Вот так заслуженною мерой

Бог отмеряет наши дни.

Не зря назвали маму Верой

Во имя будущей родни.

Рудня

Выгнулась над речкой Сновью

Весь, как гребень петуха.

Всё в порядке здесь с любовью,

Что порой не без греха.

Нарекли былинной Рудней

В ржавых метинах холсты.

Праздник капает из будней,

Будто сок из бересты.

Огороды за плетнями,

Улок яблочный насест.

Чтут скворцы пономарями

Над домами Божий текст.

По утрам здесь рёв и топот,

Звонкий возглас молодух.

И выпрыгивает копоть

Из трубы как чёрный дух.

Печки, алые подруги,

За щекою жгут горшки.

Улетят на лес недуги,

Захватив шашки́ в мешки.

Я сумел давно усвоить

Прозу сельских идиом.

Каждый в Рудне пишет повесть,

Воспевающую дом.

Здесь поскотинные жерди

От зверья хранят гурты.

Лезет местный люд не в сети,

А в богатые бурты.

Рудня зреет не без знака

Сил душевных и трудов.

Лает в городе собака

На любовь и речку Сновь.

Пенки

Костерок. Кипит малина

В медном блещущем тазу.

От заманчивого дыма

Гонит слюнки и слезу.

Я на корточках. Коленки

Пересиливают дрожь.

Как же розовые пенки

Ожидать мне невтерпёж.

Лето дивная обложка

Книг, прочитанных мной вслух.

Сладко липовая ложка

Тройкой носится вокруг.

Перемешивает мама

Буйство ягодное бульк.

Аж оскомина у Пана

И у бабок Барабульк.

У соседей блещут окна,

С визгом вылезшие в сад.

О варенье им сорока

Натрещала у веранд.

И про маму, и про сына;

Таз, гудящий в синеву.

Пенки в ложке, жизнь малина.

Не в стихах, а наяву.

Кабардинка

Жене Вере Николаевне

Над гаванью небесная косынка

И ангел над крылатой черепицей.

Распарилась под солнцем Кабардинка,

Сравнимая лишь с южною столицей.

Спасибо, что ты мне прислала фото;

Скорей всего, под сенью кипариса.

Красавицей с борта Аэрофлота,

Стоишь в футболке с именем Париса.

Заметно и приятно загорела,

Не зря же к морю тёплому стремилась.

Моя неподражаемая Вера

И вечная божественная милость.

Я, доверяясь присланному снимку,

Где пляж и парк ногой твоей измерен.

Хотел бы написать про Кабардинку,

Но чересчур сегодня суеверен.

Надёжнее мне будет помолиться

У нашей всё прощающей иконы.

Пусть ангел над крылатой черепицей

Тебе расскажет про мои поклоны.

Переход

Светофор качается у зебры,

Аж усы вжимаются в капот.

Через все немыслимые дебри

Наших душ проложен переход.

Чёрные и белые ступеньки

То ль через дорогу, то ли вверх.

От колёс в загвоздках деревеньки

До глазастых городских телег.

Все спешат: и люди, и машины,

Друг от друга укрывая хворь.

Переход от боли до кручины

Охраняет бедный светофор.

Сутками качается у зебры,

За поводья, дёргая табун.

И невольно думает он - чем бы

Успокоить внутренний ревун.

Наступают с двух сторон мигалки,

Пост гаишный разевает рот.

Нас никто не гонит из-под палки

Совершать свой главный переход.

Ягоды

Памяти брянского земляка

Петра Проскурина

Песня старая и новая

Вдруг ударила в струну.

Голова моя садовая

В сладком то ж была плену.

Ни в одно лукошко ягоды

Те не спрячешь невзначай

Помню радости и тяготы,

Породившие печаль.

Стала ты вдовой соломенной

С тонким привкусом беды.

Годы капали оскоминой

Горькой ягоды в сады.

Время с кольцами годичными,

Диск, заезженный вконец,

Оживил Евгенья Птичкина

Голос Ольги Воронец.

Сладка ягода и горькая

Тает медленно во рту.

Жизнь у нас такая тонкая,

Оборвётся на лету.

Песня чудится бедовая,

А откуда - не пойму.

Голова моя садовая

До сих пор ещё в плену.

Женская поэзия

Памяти Юрия Кузнецова

Россия вам не Полинезия,

Попавшая в объятья тиморо́ди[1].

Не пляшет женская поэзия,

Как Айседора, в нашем обиходе.

Она красавица салонная;

Увешанная золотом в финале.

От виршей тех слеза солёная

На плат не капнет в деревенском зале.

Хотя планиду знаменитую

У нас снискали те и эти Анны.

Я участи их бабьей не завидую;

Одни воспоминания и раны.

То верные, а то не верные

Мужьям и человеческому роду.

Звучат стихи, несоразмерные

Душевности, укутавшейся в моду.

От музы получают зуботычины,

В мужицкие запрыгивая сани.

Все чувства их преувеличены,

Которые загадывают сами.

Становятся на миг Кассандрами,

Красивые и женственные барды.

Бывают поэтессы Александрами,

Да никогда не носят бакенбарды.

Россия всё ж не Полинезия,

Хотя порою и похожа вроде.

Боюсь, что женская поэзия

Не приживётся в русском огороде.

---

[1] Соблазнительные танцы юных островитянок.