Маленькому Коле недавно исполнилось четыре года.
- Какой ты у меня стал большой, - сказала ему мама.
- Правда, большой? - спросил он.
- Конечно, правда.
- Совсем-совсем большой?
- Совсем ты станешь, когда подрастёшь, а пока что... - и мама задумалась. - А пока ты просто большой.
В глазах Коли появилась искорка:
- Но если я просто большой, могу я пойти гулять, без бабушки?
Мама ответила не сразу, ведь сын всегда гулял с кем-нибудь из взрослых.
- А говоришь, большой, - с грустным видом вздохнул он. - Значит, ты меня обманула?
- Ну что ты такое говоришь... Да разве я могу тебя обмануть?.. - и мама ласково потрепала Колины волосы.
- Тогда я могу пойти погулять?
- Но я сейчас занята. И папы нет. И бабушки...
- Ты же сама сказала, что я большой, - Коле уже хотелось немного покапризничать, но его останавливала мысль, что он всё-таки большой.
- Так можно? - начал упрашивать он.
Мама долго не соглашалась, но Коля упорствовал. И надо было снова кого-то просить. Когда она собралась это сделать и уже вышла на лестничную площадку, из соседней квартиры выскочил Серёжка с клюшкой в руках - вероятно, он собирался играть в хоккей. Его-то она и попросила присмотреть за сыном.
- Только около дома, - собирая Колю на улицу, напутствовала она. - И чтоб Серёжу слушался. И чтоб я тебя из окна видела...
Колиной радости не было предела.
...Во дворе не то что было безлюдно, а не было тех, с кем Коля мог бы поиграть. Но мартовский с лёгким морозцем день выдался ясным, безветренным, а искристый снег поднимал настроение.
Недалеко от дома, на тротуаре, мальчишки играли в хоккей. На детской площадке две совсем молоденькие мамы, не выпуская из рук колясок, гуляя с чадами своими, о чём-то негромко разговаривали.
Удобно устроившись на качелях, слегка раскачиваясь и щуря глаза, мальчик стал смотреть на солнце. Проникая сквозь густые ресницы, преломляясь световыми переливами и бликами, скользящие золотистые лучи начинали играть всеми цветами радуги. Иногда их свечение становилось настолько ярким, что Коля сильно сжимал веки, так сильно, что как будто бы чёрный экран на мгновение возникал перед глазами. Но даже сквозь этот экран проникал свет.
Прошло минут десять, прежде чем Коля слез с качелей. Поёживаясь, зябко передёрнув плечами, подошёл к песочнице и, взяв кем-то забытую детскую лопатку, попробовал копать, но мёрзлый вперемешку со снегом песок оказался твёрдым. На карусели кружиться не хотелось, да и не очень удобно одному. Даже не хотелось подниматься на пластиковую горку, с которой так весело скатываться. Коле просто хотелось гулять - без мамы и бабушки. Потому что он взрослый, ему уже четыре года. И сосед Серёжка, который давно уже ходит в школу и который со своими ровесниками сейчас играет в хоккей, Колю вовсе не интересует. Ну вот нисколечко...
Слоняясь по площадке и поглядывая, как Серёжа с мальчишками играет в хоккей, Коля, засмотревшись, случайно задел одну из детских колясок. Испугавшись, подбежал к макету деревянного корабля и забрался в «трюм». Но вспомнив, что мама должна видеть его из окна, вылез. Присел возле небольшого сугроба и стал ковырять игрушечной лопаткой снег, стараясь сделать что-то вроде норки.
После вчерашней оттепели и наступивших вновь морозов мартовский слежалый снег, подтаяв, покрылся твёрдой коркой, и Коле, чтобы сделать норку, пришлось сбивать наледь подошвой ботинка. Мальчик так увлёкся, что не сразу услышал маму: выглядывая в приоткрытое окно, она звала его обедать. Но ему так хотелось погулять, что он не откликнулся. И когда она вышла за ним - с непокрытой головой, в накинутой на плечи каракулевой шубке, домашних тапочках - и стала звать его снова, даже тогда он сделал вид, что не замечает её. За свою маленькую жизнь он, наверное, впервые не слушался маму.
- Покушаешь и снова пойдёшь, - обещала она.
- Не хочу, - капризничал он.
Неизвестно, как долго пришлось бы уговаривать Колю, если б не Серёжка. Оставив на время игру в хоккей, он подбежал к Коле:
- Если кортик сделаю, пойдёшь домой?
Коля поднялся с корточек и недоверчиво посмотрел на своего взрослого соседа.
- Правда, сделаешь?
- А то!
- Если кортик, то ладно, - согласился Коля.
Серёжка куда-то сбегал и уже вернулся с куском отломанного от ножовки по металлу полотна. Выбрав ровную поверхность на белом покрове, смахнув с него снежную пыль, он вонзил в корку хрустящего наста, покрытого колючей стекловидной крупой, острый конец металлического полотна и уверенно, видно, делая это не первый раз, в несколько приёмов выпилил обещанный «кортик». Из плотного слежалого снега, искрясь на солнце ледяным бисером, кортик казался волшебным.
Коля, пошевелив пальцами внутри варежек, вытянул руки и, приняв драгоценный подарок, помчался к маме.
Поднимаясь по лестнице, он мечтал, как внесёт в свою детскую комнату снежный кортик, положит его на подоконник и станет им любоваться. Но у порога квартиры мама сказала, чтобы он оставил кортик у дверного коврика, в подъезде. И если б снова не Серёжка, который зачем-то нёсся по ступенькам вверх, неизвестно, как долго пришлось бы упрашивать Колю. Оценив ситуацию, Серёжка осторожно взял кортик из рук Коли и положил его на бетонный пол, в угол стены, возле дверного коврика.
- Украдут... - Коля готов был заплакать.
- Не украдут, - заверил Серёжка и, скрывая улыбку, кому-то погрозил кулаком.
Этот довод показался очень даже убедительным.
Оставив кортик на лестничной площадке, Коля всё время торопил маму и торопился сам. Ему вдруг казалось, что она нарочно долго снимает с него куртку, ботинки, рейтузы, слишком долго ощупывает его ладони и пальцы ног, которые не такие уж и холодные. И когда, усадив его в тёплую ванну, она что-то делала на кухне, иногда погромыхивая посудой, Коля часто звал её.
- Ну что ещё? - спрашивала она, заглядывая к нему.
- Кортик... там?
- Где ж ему быть...
- Правда? Ты смотрела?
- У меня молоко убежит, - вдруг спохватывалась она. И всякий раз, когда он спрашивал о кортике, у неё неожиданно находилось что-то срочное.
Во время обеда Коля был само послушание, давно он уже не ел с таким аппетитом молочный рисовый суп и пюре с котлетой. Даже чашку кефира осилил.
- Теперь я пойду на улицу? - вылезая из-за стола, спросил он.
- Теперь мы можем пойти вместе, - ответила мама.
Коля был на пике счастья: очень уж хотелось снова увидеть свой кортик, взять его в руки и разглядывать его долго-долго. А когда уже одетым он выбежал на лестничную площадку, то не поверил своим глазам... Ему не хотелось верить в увиденное... На том самом месте, где должен был находиться кортик, остался лишь мокрый след.
- Его нет...
Коля присел на корточки, снял варежку и пальцами коснулся мокрого пятна, оставшегося на бетонном полу.
- Серёжа тебе ещё сделает, - ответила мама, - ещё лучше.
- Мне не надо лучше, - тихо произнёс Коля.
Он поднялся с корточек: его глаза были полны слёз.
- Пойдём гулять, - сказала мама, взяв сына за руку. Но он вырвал руку. Вырвал так резко, что рука ударилась о металлическую стойку перила, но Коля даже не вскрикнул. И это напугало маму.
Она присела и заглянула ему в глаза: влажные, они смотрели на неё в упор, но... смотрели куда-то в пространство, в пустоту.
- Скажи что-нибудь, - просила мама.
Но он молчал. Это не был каприз, это было что-то другое, с чем она никогда ещё не сталкивалась.
Гулять Коля отказался. Не пошёл и на следующий день. Вернее, когда мама стала собирать его на улицу, он сослался на боль в руке. И правда, запястье у него припухло. Пришлось идти в поликлинику. Однако ничего серьёзного не обнаружилось, но на всякий случай врач направил сделать рентгеновский снимок.
Всю дорогу до дома Коля молчал. На детскую площадку, где играли малыши, смотрел равнодушно. Казалось, он потерял ко всему интерес.
- Ничего страшного, - сказал папа, вернувшийся вечером с работы, - всё это капризы, пройдёт.
- Но раньше такого не было, - говорила озабоченно мама.
- Было, ты только этого не замечала.
Лишь Колина бабушка заподозрила неладное, обратив внимание на необычную вялость внука. И не ошиблась: на следующий день Коля слёг. Некогда здоровый румянец на его щеках сменился бледностью, на висках проступили синеватые прожилки.
- Покажи язык, - просила мама, щупая ему лоб.
Он покорно открывал рот и высовывал язык.
- Не скарлатина ли?..
Колю раздевали донага, осматривали подмышки, вглядывались в каждое подозрительное пятнышко, но признаков скарлатины не находили. Да и температура у Коли была пониженная.
Решили показать Колю врачу. Но ещё через день он заболел ангиной. Температура у него резко подскочила за сорок, его всё время знобило, и он почти не мог говорить, слова ему давались с трудом, и произносил он их осипшим голосом, шёпотом.
Врач, осмотрев Колю, рекомендовал госпитализацию, но мама отказалась.
Лёжа в своей кроватке под ватным одеялом, Коля часами смотрел в окно. А за окном уже вторые сутки бушевала метель, да с таким густым снегопадом, что уже в нескольких метрах всякая видимость терялась. Зима, словно опомнившись, решила не сдаваться, окутывая город снежной круговертью.
В такие минуты Коля был задумчив, ему очень хотелось побыть одному, но его всё время тревожили: то каким-то противным раствором смазывали миндалины, то заставляли пить не менее противные лекарства. Самыми же страшными, конечно, были уколы, но Коля и к ним притерпелся, к тому же мама делала их не очень больно.
Как-то после очередной процедуры, когда за окном всё ещё бушевала метель, он тихо, так как всё ещё не мог говорить, спросил:
- Мама, я умру?
- Ну что ты... - гладя его по головке, ответила она, - ты будешь долго жить. Только надо поправиться.
- А я поправлюсь?
- Непременно поправишься, - улыбалась она через силу, чувствуя, что ещё мгновение - и расплачется.
А однажды днём, когда метель стихла, и при полном затишье вдруг пошёл снег, Коля попросился к маме на руки.
- Холодно, - чуть слышно произнёс он.
Укутав в одеяло, она взяла его и подошла к окну.
За окном шёл снег.
Наверное, это был последний предапрельский снег. Он падал крупными хлопьями, ложась на ещё мёрзлую землю пушистым покровом, прикрывая белизной всю неприглядность загрязнённых улиц, что неизбежна в это время года. Лишь изредка, неизвестно откуда, вероятно, из сквозных дворов, налетал ветер и взвихривал на тротуарах снег. И позёмка заносила следы прохожих, словно с белого листа бумаги кто-то ластиком стирал ненужные штрихи карандаша.
- Когда снег растает, я умру, - совсем тихо сказал он. И это был не вопрос, а утверждение.
В первое мгновение мать ощутила в ногах слабость и головокружение.
- Даже думать об этом не смей!
- Но кортик... растаял.
- Никогда так больше не говори! - Стараясь не причинить неудобство, она сильнее прижала его укутанное в одеяло тельце к себе: - Слышишь, никогда!..
Он послушно кивнул.
- Вот и хорошо. Сейчас примешь лекарство и постараешься уснуть. А когда проснёшься...
Широко раскрытыми глазами он смотрел на маму, стараясь не пропустить ни слова.
- А когда проснёшься, - повторила она, - всё будет уже по-другому, всё будет хорошо...
- А кортик?
- Будет и кортик, - твёрдо сказала мать, глядя сыну в глаза.
- Такой, как Серёжка сделал?
- Лучше.
- А он не растает?
- Конечно, нет.
- Тогда я не умру.
В этот раз Колю не пришлось уговаривать принять лекарство. И очередной укол он перенёс мужественно. И хоть эта была не первая бессонная ночь, для всех она стала как бы и первой, ибо этой ночью наступил ожидаемый кризис.
Но ещё раньше, днём, когда чувство тревоги достигло наивысшей точки, предчувствие чего-то неотвратимо-трагического уже не давало покоя, Колина бабушка сходила в церковь. И вечером на спинку детской кроватки прикрепили две иконки, так, чтобы малыш видел лики святых.
...Коля то лежал пластом, неподвижно, выпростав руки вдоль тела, то беспокойно ворочался.
Иногда казалось, что он просыпался, но тут же впадал в забытьё. Повторялось это снова и снова.
Порой Коля сбрасывал с себя одеяло. Опасаясь разбудить, мама вновь его накрывала, поправляла подушку, чувствуя его горячий лоб и затылок, и беззвучно молилась.
Присутствие мужа придавало ей сил, позволяло не впадать в панику и отчаяние. Угнетала неопределённость. Может, поэтому минуты ожидания становились долгими, казалось, что они будут длиться бесконечно.
Ближе к утру, сморённая дремотой, мать уснула, склонившись над детской кроваткой. Проснулась она от ощущения, что кто-то смотрит на неё.
Коля лежал с открытыми глазами. Лицо его было спокойным. Мать коснулась ладонью его лба: жар прошёл. Было ясно, что болезнь отступила.
- Мама, меня дедушка этот согрел, - показал он вдруг на одну из иконок, что висели на спинке кровати. Голос у Коли словно прорезался, но был ещё слабым; осиплость исчезла, и говорил он легко, без напряжения.
Она взглянула туда, куда показывал сын. Это была небольшая икона святителя Николая.
- Кортик! - вновь негромко воскликнул Коля. - Там кортик! - замахал он ручонкой в сторону окна, откуда падал солнечный свет. - Дедушка мне кортик обещал, - просился он на руки.
С необычайной лёгкостью мать подхватила его из кроватки, словно боясь, что с ним может что-нибудь произойти, что он вдруг снова впадёт в забытьё и весь ночной кошмар повторится.
...На подоконнике лежал кортик. Он был даже лучше первого, который так предательски растаял. Белый ромбовый клинок, осыпанный клейкими крупицами прозрачного стекла, сверкал на солнце всеми цветами радуги. Рукоять была оплетена тонкой золотистой проволокой и тоже блистала. Но главное было в том, что Коля знал наверняка: кортик этот никогда уже не растает. Не знал только, что, по просьбе мамы, кортик из твёрдого пенопласта сделал Серёжка и утром, когда мама с Колей ещё спали, передал его папе.
1. Re: Кортик