Ко дню памяти (7 ноября / 25 октября) великого русского патриота, неутомимого собирателя народного творчества, мыслителя, источниковеда, архивиста, историка, этнографа, знатока иностранных языков, переводчика, критика, одного из основоположников «классического славянофильства», Петра Васильевича Киреевского (1808-1856) мы переиздаем фрагменты из сборника «Калеки перехожие» (Вып. 4) замечательного продолжателя его дела - собирателя, хранителя, исследователя русского народного песнотворчества Петра Алексеевича Безсонова (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?»)
Публикацию специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Безсонов П. Калеки перехожие. Сборник стихов и исследование. [Ч. 1-2]. Вып. 1-6. - М, 1861-1864. [Ч. 2]. Вып. 4. - Тип. Бахметева, 1863. - XIVIII, 252 с.) (в сокращении) подготовил профессор А. Д. Каплин.
Орфография приближена к современной. Деление на части и название - составителя.
+ + +
Калеки перехожие
Но есть еще слой рукописей, третий после показанных выше двух, совершенно особый и однако же, хотя большею частью безсознательно, связанный с двумя предыдущими, даже с известною нашею литературою XVIII века, с тогдашними и последующими стихотворениями.
Дело в том, что помянутые произведения, достояние высших слоев, письменности и печатной литературы, не могли же по частям своим не проникать к народу: они случайно слышались, иногда даже намеренно читались или пелись перед народом и для народа, попадались ему в рукописях, в печатной книжке. По случайности и частности сих явлений, во всеобщее употребление народа они не проникли; при резком различии своем, не вытеснили у народа подлинных его Стихов, не переделали их, даже не связались с ними: не обладая соблазном чувствительных романсов и сочиненных нежных песен, сильно распространяющихся через дворню, солдат, фабрику, шарманку и т. п., они остались для народа «особою статьею».
Но тем не менее, по самой религиозности своего содержания, по крайности по близости к нему, особенно когда попадались в рукописи и одежде церковно-славянских букв, они привлекли внимание народа, затронули его любопытство, принимались к сведению, исподоволь проникали ив употребление.
В употребление устное проникли из них весьма редкие: редкие в массах народа, в устах слепых певцов, Великорусских Калек Перехожих.
Но в рукописях - дело другое: в рукописях они распространялись, читались и читаются, а некоторые, благодаря обстановке, о которой сейчас скажем, поднимались на голос, запевались, поются.
Эти-то рукописи, как третий слой того же самого дела, которое видели мы выше, необходимо нам описать, по возможности характеристическими чертами. Откуда они по своему происхождению, - дело очевидное из самого их содержания и из наших предыдущих указаний: но теперь положение и вид их таковы.
Встретите вы их, отрывочно и по частям без нот, без тщательности в переписке, у многих крестьян; более, полнее и тщательнее - у ремесленников, на фабриках, при заводах, лавках, заведениях; еще значительнее у мещан и в огромном количестве у купцов.
У последних почти в каждом богатом и старинному по крайности не оторвавшемся от старины, доме, а в старообрядческом - еще скорее: здесь они тщательно, иногда отлично переписаны, переплетены, отделаны, иногда в двух, трех экземплярах; блюдутся как святыня, добыть их для прочтения трудно, купить почти невозможно; чем лучше рукопись, тем скорее в ней ноты; знатоки поют по этим нотам, другие перенимают с голоса, переимчивость быстро и сильно распространяется, поют понаслышке и привычке не только все приюты раскола, у коего Стихи имеются еще особые, но и прислуга их, и православные, церковные люди целыми хорами, Великим постом, под праздники, иногда круглый год, на посиделках, за работами, на фабриках и заводах, в калачной, слесарной и т. п., даже в «модных магазинах».
Что они по этим источникам поют и как поют, - это дело весьма любопытное. Повторяем, что мы не берем здесь в расчет Стихов чисто-народных, распространяющихся и употребляемых часто теми же совершенно путями и средствами; не имеем в виду и тех многочисленнейших Стихов, кои составляют особую принадлежность для каждого разветвления в расколе.
Мы берем такие рукописи, а в них такие произведения, кои связаны тесно с предыдущими, показанными двумя отделами и потому должны войти в наше издание. Во-первых, лучшие из этих рукописей на Крюках, то есть наших древних нотах, хотя и с позднейшими кинварными пометами, указывающими на отношение Крюка к ноте Итальянской: но это никак не признак исконной древности.
Не указывает на отдаленную древность и то, что наиболее тщательные из них переписаны полууставом и вообще письменами церковно-славянскими. То и другое могло быть делом всего народа, у коего еще хранится значительная память о Крюковом пении, а церковно-славянские письмена наиболее любимы и привычны.
Но если рукопись по другим признакам оказывается довольно позднею, то мы можем предположить с достоверностью, что эти Крюки и полуустав - заботы старообрядства, с благодарностью принятые и остальным народом.
Однако повторяем, над чем же так они заботились и что хранится у многих как святыня, воспринимается, пускается в оборот употребления?
Называются чаще они известным нам именем - Псальмы и Канты: это уже показывает связь их с знакомыми нам произведениями; то же подтверждается заглавиями киноварными - Концерт, Хор и т. п.
Но, в уверенности, что все это древнее и родное, заманивая себя и других, переписчики надписывают: Стих, «умилительный», «душеполезный», «зело полезный», «зело умилительный», если уже слишком не подходит содержание - «веселой» и т. д.
Раскрываем и читаем этот Стих: под письменами полуустава, кинварью и золотыми заставицами, оказывается знакомая нам Псальма или Канта, разумеется с некоторою переделкою на русский склад, с заменою непонятных слов великорусскими, на пример вместо «вырок (приговор)» - «урок», вместо «декрет» - «доклад» и т. п.
Содержание иногда вовсе не умилительно, а вычурно: но благочестивый великорусс, возводя все это к древности, старается уверить себя в противном и очень удивляется, что Стих иногда выходит как будто веселым, благодаря соли юго-западных острот и малорусскому юмору.
Некоторые серьезные певцы, особенно из старообрядцев, бывшие там уставщиками и головщиками (регентами), привыкши к строгости древнего великорусского церковного пения, обращались иногда ко мне с вопросом: «Что это значит, нота крюковая, сложена в старь, а нам как-то чудно петь, как будто какая плясовая (на пример в Псальме о Входе в Ерусалим, «Лазаря воскреси во едином словеси»)?»
Я выслушивал примеры, сличал пением по крюкам с нотами Псальм и Кант, и получал разгадку: из уважения к рукописям Псальм и Кант, досужие знатоки нашего пения переводили итальянские ноты и целые концерты, здесь встречавшиеся, на крюки; таким образом под крюками оказывались композиции наших певчих, студентов и школ XVIII века, а эти последние истекали из малорусских и белорусских, а те из польской и прямо западной музыки, ибо на Юго-западе Руси и на Западе Славянства, гораздо раньше еще наших Турчаниновых, стали черпать музыку духовных концертов из католических и протестантских партитур, из композиций Моцарта, да еще хорошо, если Моцарта.
Случается также в рукописях, о коих идет дело, что музыка, напев Псальмы заняты из той же книги, откуда и текст, только с маленькою ошибкою: заняты из Кант, полусветских и близких ко всякой песни. И вот почтенный знаток нашего древнего пения естественно ломает голову,- как это под крюки и полуустав попали плясовые песни, несходный с пением древним, церковным, великорусским.
Какие странности случались в этих переходах, поучительно привести примеры.
Так западный напев «Stabatmater», при переводе этого Стиха на малорусское и белорусское наречие, получил большую известность и распространился в школах: занесенный в наши семинарии, он употребляется доселе, им поют как латинский Стих, так и переводы. Когда этот напев, вместе со школярностью, проник к южным славянам, там на него положили сочиненный народный Оды.
Между тем, Стих, как известно, выражает страдания Богоматери при кресте, при разлуке с Сыном. До чего, при благих однакоже целях, простиралась профанация, допущенная русским Юго-Западом в деле Стихов, видно из того уже, что этот напев «Stabatmater» не задумались приурочить сочиненной, т. е. не созданной народным творчеством, известной украинской песни, описывающей разлуку дивчины с козаком, «Ехал козак за Дунай», песни, перешедшей и к нам с изменениями в языке.
Но, под тем же влиянием выходцев возникшее наше стихотворство не отстало от своих учителей и пошло еще далее: тот же самый напев распространен на сочиненную песню о разлуке любезной с пастушком, «В час разлуки пастушок, Слезный взор, склоня в поток, Говорил своей любезной, - Нет, тому не быть!» Самый размер песни и склад строфы приноровлен к Стиху «Stabatmater».
Спрашивается, наше народное творчество, наши Стихи с их напевами, чтившиеся всегда как дело священное, могли ли дать какой-либо повод к такой, безобразной профанаций, прикрывавшейся еще сладостью романтического чувства, и могла ли Великая Русь, по типу своему, истории и преданиям, без помощи и примера выходцев пуститься на подобную проделку?
Также точно, по образцу Стихов и Псальм, в конце XVIII и начале XIX века сочинены у нас в переделке на светский и романтический лад многие стихотворения: Стих о пыстынножительстве переделан в сочиненную песню, столь же известную, «Я в пустыню удаляюсь от прекрасных здешних мест» и напев прямо взят из духовного песнопения, распространенного в итальянских нотах через Псальмы и Канты.
Знал ли Россини, бравший в свои оперы некоторые напевы позднейших искусственных русских песен, что он берет русские извращения той же западной религиозной музыки и что «Чем я тебя огорчила» обязано своим происхождением тому же источнику?
Но рукописи, о коих идет у нас речь, благодаря серьезности великоруссов, стараются это дело поправить, и обратно превращают подобные стихотворения в свои Стихи, пишут полууставом, поют по крюкам. Так помянутая, искусственная песня переделывается в рукописях: «Я в пустыню удаляюсь, От мирских бегу сует, И той мыслью занимаюсь, Что спасенья в миренет». Так довольно фривольная, сочиненная песня «Заря утренняя взошла, Ко мне Катенька пришла», по рукописям переделана в Стих «Заря утренняя взошла, Мне святая мысль пришла». Подобная же, романтическая песня «Взвейся выше, понесися, Сизокрылый голубок» превращена в Стих - «Взвейся выше, понесися, О безсмертный, чистый дух».
В одной рукописи, на тех же крюках и в полууставе, нам случилось видеть даже известную оду Анакреона, переведенную Ломоносовым, «Ночною темнотою Покрылись небеса», только вместо «Купидона» является посланник небес: эта ода зашла сюда тем же, помянутым путем; она доселе служит любимою песнию духовных училищ, с напевом Псальм.
Подобным образом встречаем: «Где ты, Агница, сокрылась, Та, которую люблю (разумеется душа)».
Как бы в доказательство действительной связи Псальм и Кант с Одами XVIII века, мы также безпрестанно находим в рукописях, на крюках и под церковно-славянскими письменами, духовные Оды Ломоносова и Державина, их Переложения псалмов и т. п., «Хвалу Всевышнему Владыке Потщися дух мой воспевать», «Безсмертных тварей обладатель, Правитель небу и земли», «Господи, кто обитает В светлом доме выше звезд», «Блажен, кто к злым в совет не ходит», «Кто принесет хвалу достойную Твоим, о Боже, чудесам», «О Ты, пространством безконечный», и т. д., иногда с естественными переделками и объяснениями, иногда просто целиком.
Что мудреного, если читая все это в полууставе, в рукописях с кинварью, заставицами, архаическим кожаным переплетом и застежками, распевая по крюкам, старики и почтенные люди, особенно из купечества и еще более старообрядцы, покачивают головами и только пожимают плечами?
А делать нечего, вся видимость дает делу характер исконной древности. Для старообрядцев бывают при этом случаи еще неожиданнее: так почти во всех их рукописях помещается весьма уважаемый Стих «Взирай с прилежанием, тленный человече, Како век твой приходит и смерть недалече».
Что, если бы чтители старины догадались, что этот Стих сложен (хотя на древней основ в) Стефаном Яворским, сочинителем знаменитого «Камня веры», и для кого же? На погребение Св. Димитрия Ростовского! - Конечно, это случай.
Но мы не склонны смеяться или шутить там, где дело вытекало из высочайших и серьезнейших основ: тем стыднее ему, если в развитии своем оно попало совсем на иную дорогу; тем еще хуже, если последствия довели его даже до комизма, переходящего здесь в горькую истину.
В самом деле, если вы подумаете, что подобное содержание рукописей, по тексту ли, или по напевам, облекается в одежду священной древности, ставить в тупик или прямо обманывает весьма почтенных и серьезных людей, проникает в своей фальши и с фальшивым тоном в семьи, кружки, сборища, артели, в серьезный занятия серьезных дней, напрягает фальшивым напряжением силы, расположенные к действительной молитве и сердечному умилению, отучает их от других подлинных духовных песнопений инародного творчества, приучает к искусственности натянутого, несвойственного выражения, несознаваемым и непонятным словам, и так далее, и так далее: какая же фальш в источнике всего этого, какая нестерпимо-фальшивая нота во всей подобной деятельности, какая пропасть фальши накопляется на длинном пути её!
Тогда лишь, когда мы взвесим все это, мы убедимся, что, при всей благой деятельности выходцев, в корне её, при отношениях к великорусскому народу, таилась доля лжи и неправды, разросшаяся после в широкое раздолье.
Так всякое прекрасное дело, как бы ни было оно прекрасно, если скрывает в себе при самом начале хотя малейшую долю неправды, платится за нее дорого в своих последствиях: кривда кривит и косит - чем далее, тем более, ложь все дальше сверлит и точит, и разъедает, и тлить плоды.
Это орудие землемера, в начале допускающее, неверностью глаза, малейшую линию уклонения, но за то, чем дальше от орудия, тем все более и более расширяется угол, а угол захватывает собою громадное пространство.
Одно средство спасения - вскрывать эти уклонения и разъяснять их причины: слава Богу, что в настоящую минуту мы созрели до сознания их.
Вскрывать и печатать, ставить дело в истинном свете: истина нашего народного творчества, когда оно сопоставлено с уклонениями, не только обличит, но и поправит сии последние, и победит их, и выйдет к торжеству общественного признания.
От того мы придаем такое значение народным Стихам, от того твердо верим в благие плоды нашего издания.
<...>
