Калеки перехожие

Ко дню памяти (7 ноября / 25 октября) великого русского патриота, неутомимого собирателя народного творчества, мыслителя, источниковеда, архивиста, историка, этнографа, знатока иностранных языков, переводчика, критика, одного из основоположников «классического славянофильства», Петра Васильевича Киреевского (1808-1856)  мы переиздаем фрагменты из сборника «Калеки перехожие» (Вып. 4) замечательного продолжателя его дела  - собирателя, хранителя, исследователя русского народного песнотворчества Петра Алексеевича Безсонова (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?»)

Публикацию специально для Русской Народной Линии (по первому изданию:    Безсонов П. Калеки перехожие. Сборник стихов и исследование. [Ч. 1-2]. Вып. 1-6. - М, 1861-1864. [Ч. 2]. Вып. 4. - Тип. Бахметева, 1863. - XIVIII, 252 с.) (в сокращении) подготовил профессор А. Д. Каплин.

Орфография приближена к современной. Деление на части и название - составителя. 

+ + +

Калеки перехожие

Нужно сказать, что прочие православные, южные славяне, болгаре и особенно сербы, в последние века до новейшего времени, были гораздо больше связаны с Малой Русью и Киевом, чем, как ныне, с Русью Великой и Москвою. От того у них, где только коснулось школьное образование, замечаем следы того же, Юго-западного русского творчества. Стихи, воспеваемые на пример в сербских городах, особенно в Белграде, там изданные и отчасти приведенные нами, явно все заняты из Псальм и Кант, с самым поверхностным применением к сербскому языку; проникли туда, как увидим пример ниже, и разные напевы Юго-западных русских Стихов: но все это впрочем осталось там пришлым, легко отделимым наплывом и пока еще не подорвало нисколько истинного народного творчества.

Гораздо сильнее было влияние в другую, ближайшую сторону: читатели могут себе представить, что произошло с Русью Великой, когда, при её глубочайших отличиях, в известную всем эпоху, во второй половине XVII века, вместе с освобождением Белой Руси и присоединением Малой, двинулись отсюда массою все влияния, все выработанные результаты, все главные и ревностные деятели, шедшие на Москву питаться от неё и питать ее своим образованием.

Это мирное нашествие просвещения, едва ли уступавшее в силе; грозному нашествию врагов, мы один раз уже характеризовали, издавая сочинения Юрия Крижанича (Русск. Беседа. 1859 г.), а современная литература, особенно в духовных журналах и монографиях,  разъяснила до такой степени, что нам остается только повторить некоторые выводы.

Выходцы несли с собою короткое знакомство с образованностью Западных краев, горячую ревность по её благе и процветании на Руси,- но в то же время совершенное невежество во всей предыдущей истории Великой Руси, в особенных способах, средствах и направлениях её просвещения; близкое понимание Польши, на которое тогда силен был запрос, опытность в обращении с Европейскими соседями, более тесные связи со Славянами Западными,- и совершенное незнание Великорусского народа, его недостатков и слабостей, его нужд и требований, даже презрение к нему, как массе невежественной, подобно тому, как эти выходцы смотрели и дома на свой народ с высока: готовность к самым тяжким трудам и работам, но не во имя народа, а пред лицем тех, к кому пришельцы поступали на верную службу, кого величали своим патроном и меценатом; смелость логического вывода, не бледневшего ни пред каким застарелым преданием Великой Руси, столь дорогого при начале каждой реформы, подготовлявшего реформу Петра, готового ломать всю окружавшую жизнь во имя логики,- и совершенное отсутствие практического смысла, который умел бы сочетать поступание вперед с законным уважением к прошедшему, который понял бы, что всякое истинное развитие состоит лишь в сем непременном соблюдши последовательных моментов от корня до плода; увлечение некоторою свободою мысли и общечеловеческой идеею,- но там лишь, где приходилось рушить вековые оплоты Великорусской народной жизни, а там, где нужно было созидать, там затаенную привязанность к своим местным и узким воззрениям, насиженным  в уютных кельях Малой и Белой Руси, там узкость своего козачества или школярства, мелочность, формальность и схоластику, не подходившие к широте Великорусской, ее теснившие, ее деспотически в угодность себе подавлявшие.

Белоруссы еще были не так односторонни, не так упорны в проведении своих целей, как малоруссы, не так тупы перед великорусскими требованиями,-и в этом их несомненное превосходство; наконец, несли с собою оборотливость характерного и витиеватого слова, закаленного диалектикою в долгой полемической борьбе с навязчивостью Польши и деспотизмом латинства, - но слова нестрого уснащенного латынью, и полонизмами, и местными юго-западными оборотами, всегда стремившегося подделаться под язык церковно-славянский, всегда пренебрегавшего языком народным, и во всяком случае хитросплетенного, более или менее туманного, щеголявшего иностранными словами или фразами, игравшего значениями слов и сыпавшего остроты, долго чуждого нашему народу, только рядами усилий к нему втеснившегося.

При дворе, в обществе верхних слоев, в литературе, выходцы скоро заняли если не первое, то важное и - еще более - широкое место: вспомним господство белорусского говора, которым некоторые ученые объясняют даже московское о, сменившее собою древнее и характеристическое о в выговоре; вспомним вернейших помощников реформы XVIII века, проводников и излагателей её предначертаний, и множество их произведений, и целую полемическую их литературу, направленную равно и на католиков, и на предания великорусского народа, и на раскол.

Подобно ихнему малорусскому козачеству, на Великой Руси выходцам потребовались такие же шанцы, какие были у них на родине, в роде тамошних Братств, Школ, особых ученых приютов при монастырях и архиерейских домах, откуда бы действовать против врага, хотя собственно здесь, на Великой Руси, такого врага, как на Юго-западе, вовсе не имелось. Однако здесь почва была совсем иная: она приняла терпеливо все действия выходцев, усвоила их, переработала по своему, обратила в свое питание, породила из того со всем иной, своеобразный плод, по своему образу и подобию.

С современной высоты мы можем смотреть на все это уже как на былое и миновавшее, достояние прошедшей истории, подлежащее суду спокойному и безпристрастному. С этой высоты мы видим, что единственно вредные последствия от белорусских и малорусских выходцев были те, что они проложили торную дорогу иностранцам, их сменившим: все остальное пошло на добро, превращено Великой Русью в добро и как добро же может быть ею помянуто.

Уклонения выходцев к привычкам, всосанным от латинства и Унии, во время обличены, встретили противодействия и русских, и греков, а уклонявшимся - к сожалению - стоили иногда даже жизни. Славяно-Греко-Латинская Академия, первая в собственном смысле Школа на Великой Руси, тип разветвлявшихся от неё всех прочих духовных училищ, созданная и долго содержанная выходцами,- своею латынью, схоластикой или школярностью, своими притязаниями на господство перед училищами всеобщими и народными, своим тоном и духом, истекавшим с Юго-запада, конечно условила собою все недостатки, кои понесли на себе и отчасти несут доселе духовные училища: но деятели мало по малу сменены истыми Велико-Руссами, характер деятельности постепенно изменялся на Велико-русский лад, приближаясь к древнему Великорусскому типу, пока наконец ныне духовная образованность Северо-востока совершенно покоряет себе Юго-западную, несет свой свет, вместе с прочими Велико-русскими отличиями, и на Белую Русь, и в Киев.

 Образованность, переведенная временно в исключительное владение духовенства, по самой неисключительности нашего местного духовенства, опять перешла в общее достояние, и в университеты, и в гимназии, и в народные училища, сообразно древности, когда наше духовенство влияло на образованность народную, но никогда не брало ее в свою монополию.

То же перерождение на великорусский лад, согласное с характером древней Руси, мало по малу совершилось и в значении ученых, писателей, всей литературы, а также в администрации, занесенной выходцами, при воздействии на нее духовенства местного и местных церковных преданий: мы можем теперь следить здесь влияние уже другое, от иностранцев, от иностранных элементов в реформе Петра,- но следы выходцев белорусских и малорусских, повторяем, почти все заглажены.

Наша ближайшая область, творчества народного и Стихов, имела ту же судьбу, то же временное насилие от выходцев и то же высвобождение. Народное песнотворчество в цельном составе своем не имело прямого прикосновения к новому движению, наступившему на Руси с половины XVII века: если ему изменили верхние слои общества, то оно за то не было ими извращено, скрылось к слоям низшим, к крестьянству, бережнее сохранилось здесь и ныне снова привлекает к себе все общество до самых высших представителей.

В частности Стихи были столь же счастливы. Выходцы не могли переносить с собою тех произведений и представлений, который тесно связывались с местными особенностями народного творчества Белой и Малой Руси, - ни колядок-стихов, ни щедривок, ни стихов тамошних обрядовых, ни Вертепов и прочих представлений: не могли переносить к народу, ибо литература и просветительная деятельность выходцев до народа в ту пору не достигала, а потому он остался совершенно свободен от сих влияний, и разве только изредка, при больших городах, занес к себе чужие две-три черты, и то совершенно переделавши на свой лад.

Колядки у нас существуют только как песни, не как духовные Стихи. Обрядовых Стихов почти нет, а если есть, то лишь вытекающие из доисторической древности; духовных народных представлений и подавно. Мистерии были к нам принесены и в первое время, с последней четверти XVII-го до второй четверти ХѴIII-го, полвека, были в большом ходу, но исключительно лишь при Дворе, у Царя Алексея Михайловича, Софии, Царевичей и Петра: известны сочинения в семь роде Симеона Полоцкого и других писателей; содержание то же, что в Стихах, об Алексее Божьем Человеке, Лазаре, Иосифе, грехопадении Адама, Блудном сыне; даже «Комедия - страшное изображение Второго Пришествия Господня на землю» и т. п.

Но они скоро потеряли успех и при Дворе, благодаря особенно появлению иностранных актеров, а после того перешли в XVII веке только к духовным школам и подворьям. Вообще, отличаясь складом белорусским и малорусским, отчасти с влиянием Польши, они, при недостаточной подделке под народный лад, остались достоянием узкой литературы и народу вовсе неизвестны.

То же самое почти произошло с заносными и сочиненными Стихами. По счастью, выходцы считали для себе низким, так, как делали на своей родине, обращаться к Великорусским народным Стихам: почти не видим, чтобы они их обрабатывали; напротив, продолжали обработку Стихов, правильнее Псальм и Кант, с собою принесенных, вообще - продолжали свое творчество на письме, в литературе.

Так, при переводной Истории Варлаама, Иоасафа, сложена в Стихах и напечатана Молитва Иоасафа (у нас вып. 1); известны Стихи, сочиненные Симеоном Полоцким, его переложения псалмов, месяцеслов в стихах и т. п.: но все это оставалось в литературе и нисколько не мешалось с устным творчеством народа.

Тот же Алексей Михайловичу покровительствовавший Симеону Полоцкому, держал, как сказано, при себе народных певцов, певших ему в праздники народные Стихи и за то получавших содержание.

Литературные стихи, дело выходцев, распространены были лишь в верхних слоях общества и в течение XVIII века перешли всего более к духовенству. Здесь обстановка совершенно благоприятствовала их развитию: те же, каких мы видели на Малой и Белой Руси, студенты, с упражнениями в стихах, введенными Рацеями и обычаями славить; Певчие; грязные полы школ, покрывавшиеся в праздники и рекреации подмостками для представлений, для мистерий; руководители - сначала те же выходцы: наконец покровительство власти, происходившей часто родом с Юго-запада.

Но какое вместе с тем различие, добытое веком великорусской жизни! Сравните белорусские произведения Симеона Полоцкого, не успевшие вполне подделаться под церковно-славянский язык и великорусский лад, а потом -Стихи, сочиненные Св. Димитрием Ростовским, Стихи молитвенные, проникнутые высоким и теплым чувством, изложенные прекрасным языком, уже самою церковнославянскою стихиею близкие к народным.

Изменения, последовавшие далее, были еще разительнее: последний, кажется, Владыка, любивший этого рода Стихи, пение их, Рацеи, представления, был уже чистый великорусс и русский человек в полном смысле слова,- это Платон Левшин. Вся помянутая обстановка, которою любил себя окружать он, была исполнена жизни, свежести, даже изящества и несомненного благотворного влияния как на духовенство, так и на окружавший народ.

Тем не менее, таких исключений было не много, и большинство произведений сего рода, как сказано, осталось в письменности и литературе, без отношения к живому народному творчеству. Здесь, после первого слоя Псальм и Кант, возникших на Белой и Малой Руси, мы имеем второй слой рукописей, родившихся уже на Великой Руси и уцелевших в достаточном количестве. Все они писаны исключительно в духовных школах, т. е. в академиях, семинариях, уездных и приходских училищах, частью при архиерейских домах, реже при монастырях, и именно тех, где когда-либо жили Владыки малорусского или белорусского происхождения: самый почерк уже Великорусский!

Содержание - известные нам Псальмы и Канты, с тем, впрочем, различием, что первые в роде духовных Стихов, вторые - более светского содержания. Между кантами, переходящими в песни (вспомним семинарскую «Канту прелюбезну»), особенно замечательны некоторые, совершенно в роде позднейших од: к Петру, Анне, Елисавете, Екатерине, на разные победы и бедствия, на приезд нового Владыки и т. п. Наконец Рацеи и праздничные концерты для славлений, для певчих.

Народных велико-русских Стихов здесь никогда почти не встречается; чисто-польские Псальмы, Кантычки редки; гораздо более целиком малорусских и белорусских Псальм и Кант; но еще более их - уже в переделке, в применении к великорусскому складу и языку. Переписчики, как и простой народ, часто затрудняются особенностями или фразами польскими, малорусскими, белорусскими, иностранными словами и оборотами: коверкают их, уродуют, более счастливые - переводят и осмысляют.

В результате трудов получаются иногда произведения довольно хорошие, изложенные порядочным церковно-славянским языком, или великорусским тогдашним письменным, даже с иными оборотами народными, так что неопытный взгляд может, пожалуй, их счесть записанными народными устными Стихами.

Наше собрание заключает, а издание приводит не мало подобных образцов. Если вообще сравнить их с собственными Псальмами и Кантами, то есть белорусскими и малорусскими, мы увидим уже гораздо менее фривольности, острот, игр словами, напротив гораздо более серьезности, хотя, говоря правду, самая эта серьезность искусственного пения, искусственно-сложенных песнопений, серьезная для развившего ее кружка, несколько смешна при сличении с великорусским характером и народным употреблением.

Наконец ноты - исключительно здесь итальянские, для одного, двух, трех и четырех голосов, для целых хоров и хоральных концертов, с напевами, конечно, не народными, с искусственною композицией, нередко довольно изобретательной, еще более странной своими вычурами. Подобные Псальмы и Канты отчасти доселе еще поются по преданию в некоторых захолустьях духовных школ; доселе еще ноют их московские певчие на свадьбах, по уцелевшим тетрадкам; издание цельного сборника их в печати сделано у нас, кажется, впервые Я. Добрыниным, в Москве, 1799 г. («Духовные и торжественные Псальмы»; издатель, по великорусски, читал «Псальмы, Псалмы» и во многом по своему их подправлял ).

Мы не в состоянии восхищаться всеми этими заносными произведениями, и даже такие стихи, как стихи Феофана Прокоповича, усердно печатаемые нынешними почтенными малоруссами и начинающиеся словами - «За честь твоего солоду лобызаем твою бороду», не производит на нас ни малейшего увлекательного впечатления; с другой стороны, относясь ко всему этому с полным безпристрастием, как к прошлому в нашей жизни, не позволяем себе, для глумления, выписывать из рукописей мнимые остроты, шутки, тонкости и ловкости фраз, ибо нам, великоруссам, они кажутся совершенными дикостями, странностями, даже неприличием в столь высоком деле у как Стихи.

Но мы не можем забыть, что источник всех этих произведений был в своей местности крайне важный, а перенесенные к нам и у нас возделанные, сопряжены они с обстоятельствами весьма значительными, с деятельностью нашего просвещения. Не проникши в народное употребление целиком и по всем слоям, не связавшись с народным творчеством, эта литература однако же была сильно распространена в высших классах и между духовенством, а сохранившись большею частью в рукописях, мало известная в печати, она представляет любопытнейшее явление для второй половины XVII и для всего XVIII века, никем еще доселе не об исследованное, тем не менее влиятельное в свою пору и богатое последствиями.

Дело в том, что, по ходячему мнению, заносное из Польши через Русь Малую и Белую стихосложение силлабическое признается у нас для известной поры господствующим и потом вдруг оказывается Ломоносов изобретателем нового - тонического, без промежутка, без средины и переходов.

Также точно, после литературы XVII века, после отделения творчества народного, Реформа Петра представляется и здесь переломом, за коим следует пустыня, пока вдруг являются Ломоносов, Державин, Сумароков, Княжнин.

Ни то, ни другое не справедливо: была средина, были постепенные переходы, и все это находим мы в произведениях и рукописях, о коих идет дело. Стихосложение их совсем не силлабическое, и, если Ломоносов много зависел в своем творчестве от простого народа, из коего вышел, то не нужно забывать, что он вышел также из Заиконоспасской школы, знал наизусть Магницкого и стихотворную Псалтирь Полоцкого.

Псальмы и Канты, в духовном и светском своем роде, суть прямое начало и объяснение творчеству Ломоносова и Державина, их настроению, их предметам, в частности Одам светским и духовным, переложениям Псалмов, стихотворным Размышлениям и, т. д.; первые наши драмы, хотя бы Комедии,- хотя бы даже до Фон-Визина, не далеки еще от Комедий-Мистерий.

Приведем одно разительное явление: название Стиха, Стихотворения, Стихотворчества, Стихотворцев и т. п., усвоенное известной деятельности письменной литературы. Оно явно истекает из Стихов, в чистоте соблюденных у народа, отозвавшихся в Псальмах и Кантах; сим последним, не смотря на различие, Великая Русь, судя по рукописям и теперешнему употреблению, придавала также имя Стихов, имя более знакомое и привычное. А содержание Стихов во всех этих видах, совпадающее с содержанием первых наших Стихотворений, несомненно указывает на связь и последовательность того и другого.

Стихотворения, господствовавшие за тем в конце XVIII и начале XIX века, сочиненные или подделывавшиеся под народный склад, также точно близки - к сожалению, не с народными, древнейшими Стихами, а с Псальмами и Кантами, известными на Великой Руси в тогдашнем употреблении: их связь и зависимость, обоюдные подражания и подделки, - все это несомненные данные, в которых убедятся читатели при дальнейшем ходе нашего издания.

Наконец, композиции певческие, усердно и со славою распеваемые нынешними певчими, особенно в их духовных концертах, кроме прямых заимствованы из западной музыки, ведут последовательно свое начало от нот при Псальмах и Кантах.-

Потому-то, до появления в печати подробного нашего изследования, говоривши прежде уже не мало и в «Заметках» при разных изданиях народных памятников, и в особых статьях, о певцах и Стихах чисто-народных, Великорусских, древнейших и современных, мы сочли благовременным ныне напечатать в подробности и Стихи Младшие, Псальмы и Канты с их разветвлениями; а чтобы все это, при сравнении с нашим чисто-народным творчеством, не показалось для читателей странным, утомительным или излишним, мы вынуждены были в подробности разъяснить все эти явления, с самого происхождения до современной наличности, и надеемся, что, прочитавши беглый наш очерк, всякий убедится в неоспоримой важности и многознаменательности такого дела.

Ничем так не оцените вы нашего народного творчества, как сопоставлением и сличением его уклонений, или прихотливых путей соответствующей литературы.

Чисто-народные Стихи наши живут в устах народа и в употреблении, отсюда истекающем, то есть в пении и слушании; записываться в рукописях начали они чаще с XVII века, записывались и после, но все в низших слоях народа; собирать их стали гораздо позднее; собирать и записывать для литературы, для печати - еще позже, а печатать их, после попытки Добрынина,- в самое лишь новое время: ни подобных рукописей, ни значения их в литературе, ни Стихов чисто-народных и Старших, попадающихся отдельно между всякими Псальмами и Кантами, на Руси Белой, Малой и Великой, всего этого не ставим мы предметом нашего настоящего очерка.

(Окончание следует)