Страстная неделя

Великая Пятница. Оплакивание Христа. Фреска монастыря Дионисиат, Афон. Сер. XVI в.

Ниже мы публикуем одну из глав самого крупного сочинения «Народная Русь» русского бытописателя, поэта, журналиста, переводчика Аполлона Аполлоновича Коринфского (1868-1937).

Публикация (в сокращении, приближенная к современной орфографии) по первому изданию: Коринфский А.А. Народная Русь: Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. - М.: Изд. книгопродавца М.В. Клюкина, 1901 подготовлена специально для Русской Народной Линии.

+ + +

XVIII.

Страстная неделя

Великие дни страданий Спасителя, воспоминаемые, по уставу Православной Церкви, исключительно-торжественными и продолжительными Богослужениями, на деревенской Руси отмечены особыми поверьями и обычаями. С каждым днем Страстной, - или, как обыкновенно говорят в народе, «Страшнóй», - недели связана своя, только к нему одному относящаяся примета. Простоват русский мужик, - что и говорить, - да приметлив как никто, - недаром за «краснобая-острослова» на миру слывет с незапамятных времен стародавних. Да не только приметлив он, а и памятлив: каждый старинный обычаи неписанный помнит-перенимает от дедов-прадедов.

С понедельника на Страстной неделе начинает вся Русь крещеная мыться-чиститься, ко встрече Светлого Праздника сряжаться-готовиться. «Страшной Понедельник на двор идет - всю дорогу вербой метет!», «С великого понедельника до Великого Дня (Пасхи) целая неделя, по горло бабам дела!», - говорит деревня, только встретившая с вербами (вайями) в руках Вербное Воскресенье, с которым у детворы связана память о словах: «Верба хлёст - бей до слез!» <...>

В Великий Четверг советуют старые люди подстригать в первый раз волосы годовалому ребенку («до году - грех!»). Красны девушки подрезают в этот день кончики своих кос, чтобы росли длиннее да гуще.

Всюду в обычае - приходить домой от четверговой всенощной с горящими свечами. Крестьяне, еще и теперь, выжигают принесенною «от двенадцати Евангелий» свечою кресты на дверях и потолках, думая отогнать этим злую-нечистую силу от своего крова. <...>

Завзятые погодоведы народной Руси приметили, что - если на Великий Четверг холодно, то и весна не будет особенно жаловать теплом; если на Великий Четверг дождь идет, то надо ожидать мокрой весны. «Какова погода в Страшной Четверг, таково и Вознесенье!» - замыкается цепь связанных с этим днем примет. <...>

Страстная Пятница - одна из особо чтимых в народе пятниц <...>

А там - наступает и Святая, «великоденская», «славная» и «красная» неделя, на которую умильными голосами выводят, у церковных папертей сидючи, свой стих воскресный сохранившиеся исчезающим пережитком песенной народной старины калики перехожие:

«Се ныне радость,

Духовная сладость,

Веселятся небеса,

И радуется земля

Вкупе с человеки,

С безплотными лики.

Взыграй днесь, Адаме,

И радуйся, Евва...» <...>

----

Седмице Страстей Христовых предшествовал в старину на Москве Белокаменной торжественный обряд «шествия на ослята», знаменовавший воспоминание о евангельском событии - Входе Господнем во Иерусалим. День, посвященный празднованию этого великого события, как и в настоящее время, носил на Руси название Вербного Воскресенья. Начало сведений о совершении названного обряда должно отнести к XVI-му столетию, времени - когда, под властной рукою царей, только что начала слагаться в стройный уклад самобытная жизнь московской Руси. Умилительное для русского сердца и поразительное для иноземных гостей зрелище представлял этот крестный ход во главе с патриархом, восседавшим на «осляти» (коне в белом суконном уборе), ведомом рукою венценосного богомольца - царя-государя всея Руси, возлагавшего на рамена свои - вместе с бармами - истинно-христианский подвиг смирения.

Летописные сказания современников оставили нам яркую картину того, как совершался в XVII-м веке этот безпримерно торжественный благочестивый обряд стародавних дней, отмененный в 1700-м году - одновременно с упразднением на Святой Руси патриаршества. Раным-рано начинал стекаться в Вербное Воскресенье к стенам Кремля златоглавого царелюбивый и богобоязненный московский люд: всякому хотелось протесниться поближе к Успенскому собору, дабы удостоиться «пресветлаго царскаго лицезрения». Отстояв у себя на Верху (в своих палатах) раннюю обедню, шел царь-государь в этот храм Божий - в своем праздничном выходном наряде. Державного хозяина Земли Русской окружал многочисленный сонм бояр; шли обок с ними окольничие и прочие чины. Из соборных дверей, спустя малое время, показывались хоругви, кресты, рипиды и иконы; шли между ними, по двое и по трое в ряд, чернецы, диаконы и священники. Следом за соборными иконами выступали успенский с благовещенским протопопы, а за ними - певчие, поддьяки, ключари и, наконец, патриарх в малом облачении. Обок с владыкою-святителем шли диаконы, неся - справа от него Святое Евангелие, слева - «на мисе крест золотой, жемчужный, большой да малое Евангелие». Вся священнослужительствующая Москва шла в патриаршем крестном ходу, - да не только Москва, а духовенство иных городов русских. Шествие царя-государя было не менее блестяще. Открывалось оно нижними чинами, за которыми выступали дьяки, дворяне, стряпчие, ближние и думные люди и окольничие. За последними шествовал сам венценосный богомолец. Замыкали ход бояре в богатых шубах и высоких горлатных шапках, ближайшие из ближних людей, гости, приказные, иных чинов люди и народ. Весь путь - с обоих боков - оберегали полковники стрелецкие в бархатных и объяринных ферезеях и в турских кафтанах. Возле них - также по обе стороны - шли стрельцы стремянного полку, «в один человек»: сотня с золочеными пищалями да полусотня с батожками и прутьями. За стеною стрельцов были расставлены пестрые кадки с пучками вербы, предназначавшейся для раздачи народу московскому. Оба шествия останавливались пред Покровским собором - «лицом к восходу солнечному». Царь со святителем вступали во Входо-Иерусалимский придел в сопровождении высших чинов государевых и духовенства. По обе стороны лобного места становилась вся остальная свита государева со стольниками во главе. В соборном приделе, между тем, начиналось молебствие. Во время него облачался патриарх; государь же возлагал на себя большой наряд царский еще на паперти. Во храм Божий вступал царь в «платне» из золотной ткани, отороченном жемчужным узорочьем, усыпанным каменьем самоцветным. Над челом самодержца сверкал драгоценной осыпью - алмазами, изумрудами да яхонтами - венец царский, соболем опушенный. Рамена государевы были покрыты бармами, именуемыми «диадимою»; на груди сиял Крест Животворящего Древа. Царский посох сменялся на златокованный жезл, изукрашенный богато, каменьями осыпанный. Лобное место к этому времени устилалось-убиралось бархатами да сукнами, да камкою. На возвышавшемся на нем аналое, укрытом пеленою впразелень, возлагалось Святое Евангелие, окружавшееся иконами. Путь отсюда к Спасским воротам кремлевским ограждался обитыми красным сукном надолбами-решетками. Вся Кремлевская площадь представлялась морем голов и пестрела войском «стрелецкого и солдатского строю» и народом московским.

Взоры всех собравшихся на площади были устремлены на лобное место, неподалеку от которого стоял долженствовавший изображать «осля» конь, окруженный пятью дьяками в золотых кафтанах под началом патриаршего боярина. Поблизости помещалась на обитой красным сукном и огороженной пестро расписанной решеткою колеснице праздничная нарядная «верба».

Ее представляло большое дерево, изукрашенное искусно сделанной зеленью, расцвеченное бархатными и шелковыми цветами и увешанное яблоками, грушами, изюмом, финиками, винными ягодами, цареградскими стручками-рожками, орехами. Во время шествия, под нею стояли в белых одеждах мальчики - «певчие поддьяки меньших станиц» из патриаршего хора, которые пели «стихеры цветоносию». Выходили царь со святителем из Покровского собора; благословлял патриарх возвратиться всем крестам и образам в святыню святынь московских - собор Успения Богоматери. После раздачи пальмовых ветвей и вербовых лоз государю, духовным и светским властям, а затем - одной вербы младшим государевым чинам и народу, - приступали и к самому действу. Начиналось оно тем, что архидиакон, став лицом к закату солнечному, читал подобающие празднику страницы Евангелия. В то время, как он произносил слова - «И посла два от ученик», соборный протопоп подходил с ключарем к патриарху под благословение: вместо двух учеников Христа «по осля идти». В ХI-й книге «Древней Российской Вивлиофики» Н. И. Новикова так рассказывается об этом: «...Приняв благословение, пойдут по осля ко уготованному месту, идеже привязана, и, пришед, отрешают е; причем боярин патриарший глаголет: что отрешаете осля сие? И ученицы глаголют: Господь требует. И поведут ученицы в обе стороны под устца, и приведут к патриарху к Лобному Месту, а патриарши дьяки за ослятем несут сукна, красное да зеленое, и ковер»...

Затем патриарх благословлял царя-государя и - с Евангелием в одной и крестом в другой руке - садился на подведенного к нему «осля», одетого красным сукном с головы, зеленым позади. Начиналось шествие, открывавшееся, по обычному чину, дьяками, дворянами, стряпчими и стольниками, за которыми везли на описанной выше колеснице вербу. - «Осанна Сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне!» - раздавалось из-под ее ветвей и звенело, переливаясь тонкими голосами, умилительное пение малых певчих патриаршего хора. Следом шли чины духовные, неся иконы; за духовенством - ближние люди государевы, думные дьяки с окольничими - все с вайями-вербами в руках. Наконец, шествовал, поддерживаемый двумя стольниками, государь, ведший «осля» за повод. Вместе с венценосным хозяином Земли Русской держали повод еще четверо: первостепенный боярин, государев да патриарший дьяк и патриарший же конюший старец. Пред государем несли его царский жезл златокованный, его, государеву, вербу, государеву свечу и царский плат. Обок выступал сонм бояр, окольничих и думных дворян с вербами в руках. Святитель осенял народ крестом во все время шествия. За патриархом следовало духовенство в богатейшем праздничном облачении. Медленно-медленно подвигалось шествие на осляти от Лобного места через Спасские ворота - к собору Успенскому. Весь путь государев и патриарший устилали стрелецкие дети красным да зеленым сукном; по сукну другие мальчики раскладывали однорядки цветные, пестревшиеся всеми цветами радуги.

Как только шествие вступало в Спасские (святые) ворота, над Кремлем раздавался с Ивана Великого гулкий благовест, подхватываемый кремлевскими храмами, а затем - расплывавшийся по всем сорока-сорокáм церквей московских. Плавными, стройными волнами гудел-разливался над Белокаменною могучий медный звон, усугубляя торжественность шествия. Затихали голоса колоколен только в ту минуту, когда государь со святителем входили под сень Успенского собора. Здесь соборный протодьякон дочитывал евангельскую повесть о великом празднуемом Православною Церковью событии, патриарх принимал из царских рук вербу-вайю и, благословив государя, целовал его в правую руку. Царь возвращал целование и шествовал к себе во дворец, где - в одной из церквей на Верху - совершалась в это время Божественная литургия. Действо заканчивалось. Патриарх служил литургию в Успенском соборе, а затем шел к поставленной у южных дверей храма колеснице с нарядной вербою, молитвословил пред нею и благословлял «праздничное древо». Соборные ключари, между тем, отрубали большой изукрашенный сук от вербы и несли его в алтарь, где обрезывали ветви, чтобы после отправить их на серебряных блюдах в государевы покои. Часть ветвей раздавалась духовенству и боярам. Стрельцы и народ получали остатки «древа» со всеми украшениями и привесками.

Во дворец государев подавались в этот день особые, нарочито изукрашенные вербы: для самого царя-государя, для царицы, царевичей и царевен. Эти вербы были роскошно убраны и ставились на маленькие санки, обитые червчатым атласом с галуном золотным. Бумажные листья, бархатные и шелковые цветы, разные плоды, ягоды, овощи и пряники в пестром изобилии вешались на них. У патриарха, в его Крестовой палате, были на Вербное Воскресенье праздничные столы для многочисленного духовенства всякого чина, а также для особо приглашавшихся бояр, окольничих, думного дьяка, ведшего «осля», голов и полуголов стрелецких, принимавших участие в шествии, и других чинов. Столы завершались государевой да патриаршею заздравными чашами. Святитель одаривал бояр и дьяка, лицедействовавших на шествии и, благословив их святыми иконами, отпускал с миром. Полное звено яств и питий, бывших за столами, посылалось еще с самого начала к государю и всему семейству царскому: несли их владычные сокольники в сопровождении патриаршего боярина и разрядного дьяка. Принимал царь присланные «столы», жаловал патриаршего боярина двумя подачами от этих «столов» с кубками; получал из рук царских и разрядный дьякон одну подачу и «достакан романеи».

А у папертей многих храмов Божиих на Москве раздавался в это время протяжный, проникавший до чуткого сердца благочестивых слушателей напев странников - калик перехожих, слепцов убогих, и до наших дней разносящих по народной Руси свои неведомо когда и где сложившиеся живучие песенные сказания:

«Радуйся зело, дщи Сионя:

Се Царь твой, восседый на коня...

........................................

Во Иерусалим входящу.

На жребяти седящу -

«Осанна,

Осанна, в вышних!», дети вопиют,

Младенцы сладчайше глаголют...

.................................................

Благословен сый грядый,

В Ерусалим пришедый

Спасти мир!

Ризы постилаху,

Пути украшаху,

Во граде сретаху,

Радостию пояху:

«Осанна!»

Так благоговейно готовилась старая Москва встретить великую седмицу страданий вошедшего в Иерусалим Спасителя мира, Царя царей и Владык земных.

Эта седмица ознаменовалась в Белокаменной богомольными выходами государя, посещавшего, по доброму завету предков, «узилища» - тюрьмы и богадельни. Всюду, где он ни был, щедрой рукою раздавалась царская милостыня, освобождались преступники, сидевшие «за малыя вины», оделялись деньгами неимущие, выплачивались даже долги бедняков. Среда Страстной недели была днем «прощения», на которое выходил венценосный богомолец в Успенский собор. В полночь со среды на четверг происходил тайный выход государя «для милостивой раздачи».

Вот, например, в каких простодушных чертах обрисовывает, по свидетельству Забелина, современник царя Алексея Михайловича один из таких выходов: «В 1669 году марта в 22 числе на Страстной неделе, в среду, в 6 часу ночи (в первом пополуночи) великий государь изволил идти к митрополитам к Павлу Сарскому и Подонскому, к Паисию Гаскому, к Феодосию Сербскому да в Чудов монастырь, и жаловал своим государевым жалованьем из своих государевых рук милостыню: митрополитам по сту рублев, чудовскому архимандриту Иоакиму 10 рублев. А у митрополитов и в Чудовом монастыре быв, изволил великий государь идти на Земской двор и в больницу к разслабленному, что на дворе у священника Никиты, и на Английский и на Тюремный дворы и жаловал своим государевым жалованьем-милостынею ж из своих государских рук, а роздано»... Далее подробно перечисляется все «розданное» несчастным, заключенным и убогим в этот день.

В Великую-страстную пятницу царь посещал также колодников, в субботу утром - некоторые монастыри кремлевские и всегда заходил в этот последний день Страстей Христовых «проститься у гробов» в Архангельский собор. После обедни и в субботу приносили стольники государевы во дворец из собора освященные «укруги» и «вина фряжския». Полунощница в навечерии Светлого Дня слушалась царем-государем в Престольной Комнате в его палатах покоевых.