Армейские миниатюры

 

 

 

 

НАМ, ГАГАРАМ...

17 ноября 1982 года капитан Гагара, командир батареи ПВО учебной части под Харьковом, проснулся рано: позавчера страна простилась с Генеральным секретарем Леонидом Ильичом Брежневым, а сегодня надо было заменить его большой портрет над аркой у входа в батарею.

Вооружившись складной лестницей, Гагара, - широченный грек со смоляными волосами, темными глазами и трубным голосом, - снял фото почившего генсека, отдал его солдату, а на освободившееся место деловито повесил рамку с изображением нового Генерального - Юрия Владимировича Андропова.

« - Нам, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни...», - напевал он себе под нос, но так громко, что в самых дальних углах казармы можно было услышать его бас.

9 февраля 1984 года Андропов умер. Спустя неделю Гагара, мрачный и взъерошенный, - то ли от слухов, то ли от недосыпа, молча, но с видимым раздражением прикрепил на насиженное место портрет полумертвого Константина Устиновича Черненко, немного успокоился, проверив издалека свою работу, и угрожающе просипел: « - Нам, гагарам, недоступно наслажденье...»

10 марта 1985 года умер Черненко. Через три дня Гагара, уже ставший майором, возмущенно стуча сапогами по деревянному полу, приволок лестницу, снял портрет, грохоча на всю казарму: « - Вот ведь, мать, какое дело, к нам, гагарам, прилетело!..» и взял из рук прапорщика завернутый в серую бумагу прямоугольник. « - Сейчас Горбачева повесит!» - шептались солдаты, но промахнулись: майор раскрыл «новинку» - это была всем знакомая фотография Владимира Ильича Ленина. Энергичное движение рук - и вождь мирового пролетариата устремил строгий взор в сторону умывальной комнаты.

« - Ну, все!» - Гагара с облегчением выдохнул воздух, складывая лестницу и, беря ее подмышку, протрубил: « - Больше сюда лезть не придется - этот точно не умрет, всем ясно?! Будет висеть здесь вечно!» - И, подхватив из рук помощника перевернутое лицо покойного, бодро зашагал к выходу:

- Нам, гагарам...

 

ЛУНОХОД

 

5 декабря 1982 года мы приняли присягу. Ушли в прошлое домашние тапочки неумех, стиравших небрежно намотанными портянками ступни до кровавых мозолей; зажили исколотые иголками пальцы, по нескольку раз пришивавшие подворотнички; были отремонтированы шинели, сожженные снизу дрожавшими в руках спичками - бахрому убирать тоже надо уметь. Пора было идти в первый наряд.

На следующий день круглый, как глобус, старший прапорщик Бондарь выстроил в казарме одетых по полной форме испуганных и тонкошеих новоиспеченных солдат, уже сменивших поголовное лысое сияние на бодрый пушок:

- Первый наряд - как первая брачная ночь, орлы мои недоделанные! Сегодня я добрый: наряды выберете сами... Кто желает идти на ЧК?

Казарма стушевалась. ЧК... Лубянка... Дзержинский... Желающих не оказалось.

- Так, все ясно. Ты, ты и ты - шагом марш на чистку картошки.

Из первой шеренги вышли трое и нескладно зашагали к выходу.

- Кто хочет на дискотеку?

Лес рук! Все радостно вытянули серые суконные рукава в надежде оказаться в числе счастливчиков.

Все, да не все. Я не стал поднимать руку, чувствуя подвох.

- Вот ты, ты и ты; и, пожалуй, ты еще - идете в столовую мыть диски. Тарелки будете драить всю ночь!

Унылый строй ушел в том же направлении.

- Кто пойдет на луноход?

Я, встрепенувшись, решил: вот он, мой звездный час! Со мной изъявили желание идти еще двое любителей космических путешествий.

- Вам сначала в каптерку! - Прапорщик вернул нас с полпути.

«Каптеранг» выдал выцвевшее, белесое, почти прозрачное, будто вымоченное в хлорке, странно пахнущее солдатское обмундирование, вручил каждому по совковой лопате и повел нас на самую окраину военного городка.

Через десять минут мы стояли у лунохода. Это была, и впрямь, похожая на космический аппарат старая шестиколесная тележка из-под ракет, доверху наполненная содержимым... всех отхожих мест части.

Мы сели в бортовой ЗИЛ, взявший на буксир зловонное чудовище, и отправились на свалку. Целый день мы долбили и месили «лунный грунт», проклиная себя за глупость и легкомыслие. Мы уже видели картину будущего нашего позора, и не ошиблись: над нами смеялась вся батарея.

Впрочем, одно комфортное преимущество у нас было.

Обедали мы отдельно.

 

ШУРИК

 

На окраине нашей части стоял одноэтажный домик из белого кирпича. Его окна были зарешечены, а входная железная дверь закрывалась на два замка. Мы еще не знали, что это пункт военной цензуры - были заняты другим: ходили в наряды, борясь со сном и голодом, заучивали параграфы устава, занимались физподготовкой и знакомились с техникой. Первые месяцы службы - самые изматывающие.

Совсем редкими были минуты отдыха - нам позволялось сидеть в Ленинской комнате, на стенах которой висели патриотические плакаты и лики вождей, а в красном углу, - красном потому, что он был занавешен красной материей, - стоял белый бюст главного вождя. Здесь мы, сидя за столами, сочиняли письма.

Самым большим любителем сочинительства был Шурик, - солдат неизвестной национальности, нескладный альбинос в рыжих конопушках. На самом деле его звали Василий Шуряк, но прозвище вытеснило его подлинное имя. Да и как иначе: Шурик был посмешищем и тоской батареи. За что он ни брался - все валилось из его длинных крючковатых рук: картошку чистить он не умел, тарелки мыть - тоже, а к оружию его не подпускали после первого же караула - Шурик, не проснувшись, во время тревоги выскочил навстречу дежурному майору не с автоматом, а с лопатой в руке. О строевой подготовке и говорить нечего - на наши занятия приходили смотреть, как на цирковое представление. Солировал, конечно же, Шурик.

С восьми до девяти часов вечера (до программы «Время») нам предоставлялся так называемый «личный час», но не всегда - иногда начальство усаживало солдат на табуретки и проводило политические занятия прямо в коридоре.

Во время одного из таких политзанятий и произошло событие, о котором еще долго говорили в части.

К нам пожаловал сам замполит, полковник Фантик, - его фамилия была причудливой и редкой даже для Украины.

Фантик был толст, самодоволен и медлителен. Его губы, похожие на галушки, презрительно сжимались, а черные бегающие глазки невозможно было поймать взглядом.

Полковник прокашлялся, вытащил из-за пузатого кителя лист бумаги и учительским тоном произнес:

- Некоторые из вас не до конца представляют, что такое воинская служба. И потому позволяют себе...

Тут Фантик споткнулся, задумался, пожевал губами и продолжил:

- Неуставные письма.

Батарейные остриженные головы насторожились и перестали раскачиваться.

- Рядовой Шуряк, встаньте!

Шурик резко поднялся, с шумом опрокинув табуретку. Полковник, поморщившись, не глядя на него, развернул листок:

- Вот что пишет рядовой Шуряк своей маме...

По рядам пронесся легкий шелест.

- Здравствуй, мамо! Все у меня хорошо, добрая моя! Я тебе уже говорил, что служим мы в страшно секретной части - учимся сбивать самолеты, вертолеты и прочие... неразборчиво... Я уже получил первый классный разряд!

Табуретки заскрипели от ерзанья: значок первого разряда был только у старшего сержанта Молотилко - он, приподнявшись и выпучив глаза, хотел что-то сказать Шурику, но, глянув на полковника, передумал и опустился на свое место.

- После учений меня благодарил генерал Карелин - сказал, что таким снайпером часть может гордиться. Еще бы! Я сбил несколько мишеней с первого выстрела!

Солдаты не выдержали и загоготали. Полковник Фантик нахмурился, но не остановился:

- Скажу тебе по секрету, мамо: мы уже были в Афганистане, - ездили на месяц, - и там я сразу уничтожил несколько самолетов. Наверное, мне дадут орден.

Батарея хохотала уже в полный голос: солдаты, откинувшись в стороны, давились от смеха: « - Во дает!» Даже капитан Гагара вытирал слезы - у моджахедов самолеты не летали даже в сладких снах полевых командиров.

- А вообще меня здесь любят!

Кто-то упал с табурета. На Шурика больно было смотреть - он, криво опустив голову, вздрагивал плечами. Ноги его дрожали.

- В столовой мне дают три порции масла - говорят, что такому богатырю не жалко.

В казарме гремело настоящее веселье: солдаты падали друг другу на руки, сержанты ржали, а капитан Гагара даже стал чихать от смеха.

- Пока кончаю письмо. Целую, мамо!

Фантик свернул листок в трубочку и, угрожая Шурику и нам, запищал фальцетом:

- Вы у меня не смеяться, а плакать будете! Развели тут... неразборчиво... мутотень.

Полковник повернулся и в сопровождении пунцового капитана Гагары отбыл из казармы. Вслед за его тяжелыми шагами удалялось куда-то вдаль и затухающее, уже тревожное, многоголосье.

Через неделю Шурик был отправлен в Афганистан.

 

ОТПУСК НА РОДИНУ

 

Январь 1984 года выдался морозным и хмурым. Стальное небо висело над головами, никак не желая меняться. Старшие офицеры сутками не вылезали из передвижных зенитных комплексов, спрятанных в металлических ангарах - готовились к самому худшему.

В один из вечеров я пришел навестить земляка, младшего сержанта Агафонова, служившего киномехаником в клубе. В его будке, занимавшей одной стороной половину балкона, а второй - почти висевшей под потолком, на самодельной электроплитке бурлил чай, на столе валялись разбросанные журналы «Военная авиация» и «Мир космонавтики», стены были облеплены вырезанными из них же цветными фотографиями бомбардировщиков и истребителей, а в углах пылились круглые контейнеры из-под кинолент.

Агафонов, схватив меня за рукав, потащил к смотровому окошку и приложил палец к губам - мы осторожно приникли к пустой квадратной прорези.

Зал внизу был заполнен погонами, а на сцене, за длинным столом, покрытым зеленым сукном, расположились лампасы.

Командир части, генерал-майор Карелин, даже сидя, был на голову выше всех остальных - он славился в армии не только своим ростом, но и железобетонным характером.

После доклада замполита, озабоченно перечислившего грозные числа и характеристики вплотную придвинутых к нашим границам натовских «Першингов», слово взял генерал Карелин:

- Приказываю командирам всех подразделений с завтрашнего дня перейти на усиленный режим службы.

Затем, оглядев зал, он завершил речь неожиданно глухо и проникновенно:

- Война стучится в наши двери!

Через сутки зенитная часть была поднята по тревоге. Мы, наспех намотав портянки, напялили на себя шинели и загрохотали сапогами - капитан Гагара и старший прапорщик Бондарь подгоняли нас трехэтажными комплиментами. Прискакав на полевую позицию, солдаты ринулись к своим боевым машинам. В моей голове звучали генеральские слова: «- Если за сорок пять минут не приведете установки в полную боевую готовность - можете считать себя трупами!»

Машина контроля, за которую я отвечал, затарахтела быстро - дизель автономной электростанции оживил кунг за пять минут. Сидя в тепле и переключая тумблеры, я поглядывал в узкие окошки по бокам: на улице творилось что-то невообразимое. Красный, как рак, капитан Гагара, потеряв перчатки, размахивал розовыми ладонями во все стороны; старший прапорщик Бондарь, словно лев, бросался от одной машины к другой, рыча на солдат так громко, что даже мне были слышны обрывки его команд.

В батарее назревала катастрофа: не заводились трехосные ЗИЛы - у них, как назло, сели аккумуляторы.

Генерал Карелин, объезжая на своем УАЗе шеренги ПЗРК «Оса», неотвратимо приближался к нам.

В лихорадочной спешке вдруг наступила пауза - солдаты стали двигаться осмысленно. Оказывается, кто-то нашел выход: догадался соединить тросами «умершие» грузовики и прицепить их к моему ЗИЛу.

Минут через семь меня стало трясти из стороны в сторону - водитель, насилуя завывающий двигатель, тащил за собой всех остальных, стремясь успеть скрыться от всевидящих генеральских очей.

С пригорка спустился темно-зеленый УАЗик - генерал вышел из внедорожника и стал зорко всматриваться вдаль: над крышами низких кирпичных хранилищ медленно проплывали кабины наших машин.

Карелин мысленно сличил «боевые единицы» со списком и, удовлетворенный, вернулся обратно в джип.

Через несколько дней наша батарея была признана лучшей - она единственная успела уложиться в норматив. Мне, как комсоргу, был предоставлен отпуск на родину.

Все остальные молча считали себя трупами.

 

САМОКОНТРОЛЬ

 

На учебном полигоне Киевской военной зенитно-ракетной академии под Борисполем в преддверии экзаменов царило оживление: офицеры переходили от одной ракетной установки к другой, прапорщики следили за порядком, а сержанты и солдаты обслуги сбились с ног, показывая слушателям расположение жизненно важных систем.

Шел июль 1983 года. Солдаты-первогодки «дывились» пестроте офицерских мундиров: тут были негры-кубинцы, щеголявшие своей причудливой латиноамериканской формой, чехословаки в зеленых кителях и немцы из ГДР, от вида фуражек которых советские военнослужащие вздрагивали - так они были похожи на гитлеровские.

Мне, как сержанту машины по проверке ракет зенитного комплекса «Оса», предстоял нелегкий день: надо было показать «академикам» сложную техническую операцию под названием «самоконтроль».

Первыми в кунг по хлипкой лесенке поднялись кубинцы. Бортовая ленточная ЭВМ не произвела на них впечатления - они широко улыбались, сверкая белыми зубами, невпопад кивали головами, слушая мои объяснения, и веселились сами по себе.

Чехословаки говорили по-русски лучше; кажется, все понимали, даже щелкнули пару раз тумблерами на щитке.

Больше всех мне понравились немцы, - они пришли со словарями и справочниками, вникали во все детали и слушались меня беспрекословно: каждый из них провел операцию лично, и не по одному разу.

Я приободрился и даже решил показать свои знания немецкого:

- По-русски комплексная проверка называется «самоконтроль», а по-немецки: «зельбстконтролле».

Они радостно откликнулись:

- О, я, я, зельбстконтролле!

Неделя пролетела, как ракета над горизонтом. Негры продолжали веселиться и гоготать, чехи и словаки появлялись у меня урывками, а в палаточный городок приходили только ночевать - в соседнем украинском селе Старое у них завелись зазнобы. Гости из Германии продолжали грызть гранит военной науки.

Наши офицеры отсутствовали. Мое беспокойство постепенно переросло в ужас: экзамен приближался, как воздушная мишень в прицеле зенитной установки, а советских слушателей не было и в помине.

Поздним вечером накануне испытаний они, наконец, явились: помятые, рассеянные, бледные, - то ли от перепития, то ли от недопития:

- Ну, что, зема, показывай, куда тут тыкать!

Утром следующего дня грянул экзамен. Комиссия проверяла знания, а я наблюдал все со стороны, - следил за приборами.

Кубинцы веселой гурьбой были отправлены на пересдачу, чехи выглядели блекло, а немцы все как один получили хорошие оценки.

Наших офицеров было не узнать: чистые, выглаженные, подтянутые, они отвечали на вопросы быстро, четко, по-военному.

Экзамен они сдали на «отлично»...