Василий Розанов как Pussy Riot своего времени

В результате непрерывного ухода общекультурного процесса «влево», откровенно революционные и маргинальные для своего времени течения и проекты с течением этого самого времени выходят из подполья, легализируются, обрастают даже респектабельностью. Процесс этот носит тотальный характер, и его можно наблюдать во всех сферах человеческой деятельности. Например, еще полтора столетия назад европейская цивилизация была настолько более пуритански настроенной, что внебрачная связь осуждалась «большинством голосов» и замеченного в таковой не принимали в приличном обществе (вспомним, сюжет «Анны Карениной»). Теперь же не только прелюбодеяние является нормальным, но и содомия настолько «вышла из подполья», что даже генсек ООН вынужден демонстративно пить из одного стакана с содомитом, считаясь с новой нормой в общественном сознании. «Поднявшиеся» на колониальном бандитизме мировые империи теперь блюдут соблюдение прав человека во всем мире, а более мелкие разбойники, «отмыв» свои криминальные накопления, стали крупной буржуазией с относительно хорошими манерами. На Украине на наших глазах на волне национализма стремительно «взлетели» по общественной лестнице неонацисты и теперь массово сидят в парламенте; а еще совсем недавно они не могли бы даже выйти на улицу, открыто демонстрируя свои взгляды. Очень «периферийный» в момент своего появления романтизм (среди лидеров которого тоже были «бисексуалы», не говоря уже об уровне «естественного» блуда), стал практически синонимом классицизма. Эпатировавшие публику дебюты Элвиса Пресли и «Роллинг Стоунз» давно уже стали классикой рок-н-ролла, и не только потому, что время само по себе делает свое дело, идеализируя в сознании людей их прошлое независимо от его содержания, но еще и потому, что уровень эпатажа в самой этой субкультуре постоянно повышается: после были панк, «тяжелый металл» и другие «экстремальные» направления, на фоне которых предыдущие стали «романтическими». Именно «жертвой» этой перманентно прогрессирующей «ломки традиционных представлений» и явилась отечественная панк-группа «Pussy Riot«, которой для того, чтобы стать всемирно известной, уже не понадобилось даже записывать песен и выступать с концертами. Тут принцип тот же, что в механизме греховной страсти, подчинившись которой, необходимо постоянно «увеличивать дозу», потому что предыдущая уже недостаточно «расширяет горизонт».

Так вот, в так называемой «элитарной» культуре, как это не удивительно кому-то покажется, движущей силой «развития» является тот же самый процесс. Можно привести пример того же романтизма, имевшего выражение не только в области искусства, но и в философии, революционным идеям которой приходилось с боем завоевывать позиции в борьбе с более традиционными, христиански ориентированными или менее антиклерикально настроенными школами. Неогностицизм Шеллинга, например, критиковал даже Баадер, в то время как католицизм самого Баадера был уже весьма романтическим и новаторским. Чтобы однонаправленность этих процессов в массовой и элитарной культурах стала еще более наглядной, приведем пример Религиозно-философских собраний, проходивших в начале прошлого столетия в Петербурге и ставших катализатором культурного брожения серебряного века, сыгравших существенную роль в расшатывании традиции, закончившемся уже тектоническим культурным сдвигом революции 1917 года.

Исходя из этой маргинализации как непреложного закона существования культуры, кстати говоря, можно безошибочно определять состояние религии. Потому что истинная религия, а именно, каноническая Церковь, это единственная область человеческой деятельности, где (по причине Божественного содействия) эти естественные законы не работают, и Церковь остается незыблемой в своих основах, одной и той же во все времена (что свойственно только Божественной природе и благодати как действию Божьему). Отсюда всякие элементы концептуального, аксиологического (ценностного) развития в религии - это верный признак ее секуляризации, или признак того, что эта религия или изначально ложная, или эта конфессия уже выродившаяся, ставшая земной по духу, «от мира сего» (а если учесть, кто является «князем мира сего», то мистический генезис такой религии или такого в ней процесса получается соответствующим). Замечательным (по наглядности примера) в этом плане является то, что одним из основных принципов Религиозно-философских собраний стала именно концепция «догматического развития», с помощью которой предполагалось усовершенствовать Православную Церковь, сделать ее более отвечающей чаяниям прогрессивной общественности.

Несмотря на то, что разрешение на эти собрания были получены лично у обер-прокурора Св. Синода Победоносцева, все-таки нужно понимать, что это действительно была культурная элита того времени, и Церкви, всегда заинтересованной в диалоге с общественностью, просто не с кем больше было в этом плане иметь дело (то есть были, конечно, и здоровые элементы, но в том и дело, что они уже были безнадежно отодвинуты на задний план в общественном сознании этим мейнстримом, господствующим направлением). Между тем, чтобы понять, что это были за люди, заявившие свою правомочность творчески «развивать Церковь» путем сближения ее с потребностями человека, достаточно будет привести такое историческое свидетельство. «В мае 1905 года к Василию Розанову приехали друзья «с предложением всем завтра сойтись на собрание у Минского на квартире, с целью моления и некой жертвы кровной, то есть кровопускания <...> решено произвести собранье, где бы Богу послужили, порадели, каждый по пониманию своему, но «вкупе»; тут надежда получить то религиозное искомое в совокупном собрании, чего не могут получить в одиночном пребывании. Собраться решено в полуночи <...> и производить ритмические движения, для возбуждения религиозного состояния. Ритмические движения, танцы, кружение, наконец, особого рода мистические символические телорасположения <...> Присутствовали Вячеслав Иванов, Бердяев, Ремизов, Венгеров, Минский (все - с женами), Розанов с падчерицей, Мария Добролюбова, Сологуб... Главные лица и исполнители художественно-исторического действия, которое вошло в литературу под названием Серебряного века. Гости сидели на полу, погасив огни. «Потом стали кружиться», - сообщал Е. Иванов, подчеркивая ключевое слово. «Кружились - вышел в общем котильон. Потом Вячеслав Иванов («только благодаря ему все могло удержаться») поставил посреди комнаты «жертву», добровольно вызвавшегося на эту роль музыканта С. Этот С. был, как подробно и со значением писал Е. Иванов, «блондин-еврей, красивый, некрещеный». Он был «сораспят», что заключалось «в символическом пригвождении рук, ног». После некоей имитации крестных мук «(Вячеслав) Иванов с женой разрезали ему жилу под ладонью у пульса, и кровь в чашу...» (в другом варианте «прирезал руку до крови»). Кровь музыканта смешали с вином и выпили, обнося чашу по кругу; закончилось все «братским целованием». Такие собрания, сообщал Е. Иванов, «будут повторяться». В переписке современников о случившемся говорится именно как о «радении»; Е. Иванов употреблял глагол «порадеть». В этом эксперименте воспроизводилось хлыстовское радение, в котором видели новое воплощение дионисийской мистерии; на это указывает как употребление термина «радение», так и подражания элементам этого ритуала - кружение, жертвоприношение, общее целование.<...> Это был вихрь и готовность на всякие опыты (Ремизов, Блок, Кузмин). Собрались для мистерии. На всякий случай надели рубашки мягкие. Сели - на квартире Минского; ничего не вышло. Поужинали, выпили вина и стали причащаться кровью одной еврейки. Розанов перекрестился и выпил. Уговаривал ее раздеться и посадить под стол, а сам предлагал раздеться и быть на столе. Причащаясь, крестился. Конечно, каждый про себя нес в собрание свой смешок (писательский) и этим для будущего гарантировал себя от насмешек: «сделаю, попробую, а потом забуду»« (Эткинд А. Хлыст. Ч.1).

Одним словом, участником диалога со стороны Церкви, то есть духовенству, очень быстро стало понятно быстро стало понятно, с чем они имеют дело (правда, не всем, и некоторые, а со временем и многие, что называется, «повелись», то есть сделали некоторые уступки преобладающему в культуре течению, в том числе, увы, и прямые заимствования). Достаточным примером тут будет то, что в основе воззрений Д.Мережковского, по сути, главного идеолога Собраний, лежала классическая гностическая триада, классификация людей на три типа: интеллигенцию («живой дух России»), церковь («живую душу России») и народ («живую плоть России»), где христиане (как у валентиниан) были, как мы видим, людьми второго сорта («душевными»), а, собственно, «духовными» были сами гностики (интеллигенция), по этой причине и бравшиеся реформировать Церковь в качестве персонификации «эона» Мирового Ума.

Помимо неогностика Мережковского, другим лидером того «религиозно-философского» шабаша был упомянутый уже неоманихеец Розанов. Вот квинтэссенция его воззрений: «Вся природа, конечно, и есть "совокупление вещей", "совокупность вещей". Так что "возлюбив пот" совокупления ее ipso (тем самым (лат.)) я возлюбил весь мир. И полюбил его не отвлеченно, но страстно. Господи, язычник ли я? Господи, христианин ли я? Но я не хочу вражды, - о, не хочу, - ни к христианству, ни к язычеству. При этом противоречия не нужно примирять: а оставлять именно противоречиями, во всем их пламени и кусательности. Если Гегель заметил, что история все сглаживает, что уже не "язычество" и "христианство", а Renaissance, и не "революция" и "абсолютизм", а "конституционный строй", то он не увидел того, что это, собственно, усталая история, усталость в истории, а не "высший примиряющий принцип", отнюдь - не "истина". Какая же истина в беззубом льве, который, правда, не кусается, но и не доит. Нет: истина, конечно, в льве и корове, ягненке и волке, и - до конца от самого начала: в "альфе" вещей - Бог и Сатана. Но в омеге вещей - Христос и Антихрист. И признаем Одного, чтобы не пойти за другим. Но не будем Сатану и Антихриста прикрывать любвеобильными ладошками. Противоречия, пламень и горение. И не надо гасить. Погасишь - мир погаснет» (Последние листья. (1916г.)). Этот синтез «Христа и антихриста» в воспаленных головах творческой «элиты» серебряного века естественным образом и привлекал их к другим сектантам как религиозным извращенцам. В то время, а именно, после революции 1905 года, когда власть вынужденно была пойти на либеральные уступки беснующемуся обществу, все диссидентские и революционные силы, несмотря на все различия своих идеологий, объединялись в общей неприязни к монархии и Церкви, или (другая сторона то же самого) в желании сделать их «лучше», более «человечными» и «спасительными» для общества. Эти контакты с сектантами и прежде, конечно, имели место (в частности, у Герцена с Огаревым, тоже чувствовавших в староверии родственный дух мятежа и прелести и не скрывавших симпатий), но здесь уже просто вылились в совместные проекты (в частности, издательские).

Другое рацпредложение Розанова по улучшению церковной жизни заключалось в следующем: «...я предложил на Религиозно-Философских собраниях, чтобы новобрачным первое время после венчания предоставлено было оставаться там, где они и повенчались; потому что я читал у Андрея Печерского, как в прекрасной церемонии постригаемая в монашество девушка проводит в моленной (церковь старообрядческая) трое суток, и ей приносят туда еду и питье. "Чтó монахам - тó и семейным, равная честь и равный обряд" - моя мысль. Это - о провождении в священном месте нескольких суток новобрачия, суток трех, суток семи, - я повторил потом (передавая о предложении в Рел.-Фил. собрании) и в "Нов. Вр." Уединение вместо молитвы, при мерцающих образах, немногих зажженных лампадах, без людей, без посторонних, без чужих глаз, без чужих ушей... какие все это может родить думы, впечатления! И как бы эти переживания протянулись длинной полосой тихого религиозного света в начинающуюся и уже начавшуюся супружескую жизнь, - начавшуюся именно здесь, в Доме молитвы. <...> все это представил совершенно не так, как мне представлялось в тот поистине час ясновидения, когда я сказал предложенное. Мне представлялась ночь, и половина храма с открытым куполом, под звездами, среди которого подымаются небольшие деревца и цветы, посаженные в почву по дорожкам, откуда вынуты половицы пола и насыпана черная земля. Вот тут-то, среди цветов и дерев и под звездами, в природе и вместе с тем во храме, юные проводят неделю, две, три, четыре... <...> Они остаются здесь до ясно обозначившейся беременности. Здесь - и бассейн. Ведь в ветхозаветном храме был же бассейн для погружения священников и первосвященника, - "каменное море", утвержденное на спинах двенадцати изваянных быков. Почему эту подробность ветхозаветного культа не внести в наши церкви, где есть же ветхозаветный "занавес", где читаются "паремии", т. е. извлечения из ветхозаветных книг. И вообще со Священным Писанием Ветхого Завета у нас не разорвано. Да и в Новом Завете... Разве мы не читаем там, разве на богослужении нашем не возглашается: "Говорю вам, что Царствие Божие подобно Чертогу Брачному..." "Чертогу брачному"!! - конечно, это не в смысле танцующей вечеринки гостей, которая не отличается от всяких других вечеринок и к браку никакого отношения не имеет, а в смысле - комнаты двух новобрачных, в смысле их опочивальни» (Опавшие листья. Короб первый (1912г.)). Законченную форму это манихейщина получила в предложении Мережковского ввести в Церкви новое таинство - «таинство первой брачной ночи», то есть оскверняющее святое место несусветное кощунство.

Приведенных примеров, думается, уже достаточно, чтобы убедиться, что Религиозно-философские собрания 1901-1903гг. являются историческим прототипом «Pussy Riot«, а именно, не менее хулиганствующим гнозис-бэндом под аббревиатурой РФС с меняющимся составом (на тот момент тоже условным квартетом из Димана Мережковского, Зинки Гиппиус, Коляна Бердяева и Васи Розанова). Еще полнее аналогию делает следующее буквальное совпадение. В тексте отслуженного «панк-молебна» (который можно найти в интернете) есть такой «кондак»: «Богородица, Путина прогони! <...> На протестах с нами Приснодева Мария!» Так вот он является своего рода парафразом знаменитого окончания поэмы А.Блока «Двенадцать» («Так идут державным шагом <...> Впереди - с кровавым флагом <...> В белом венчике из роз / Впереди Исус Христос», то есть впереди Революции, «прогоняющей» Романова). Блок же был деятелем пришедшего на смену запрещенным Собраниям и продолжавшего их дело Религиозно-философского общества (1907-1917гг.), собственно, Революцией и распущенного за уже ненадобностью, по принципу «каждая революция пожирает своих детей», опять же, уходя дальше «влево». А через полтора года от голода умрет и Розанов, другой заслуженный титан эмансипации, как представитель устаревшего вида титанизма.

Сущность учения Розанова (что привлекало его в фарисействующем иудаизме) - это гностическое отрицание греховности («самое страшное, что все мы действительно умираем и не понимаем, почему умираем», в то время как «моя душа, / Як червонец хороша»). Что делает невозможным покаяние. Розанов всю жизнь самым вульгарным образом критиковал Евангелие (на уровне Ницше и «Pussy Riot«), отрицал сами принципы христианской духовной жизни: аскезу, сораспятие, крестоношение, умерщвление «ветхого человека». Розанов-мыслитель одержим иудоязыческой идеей освящения мира сего, что является лишь самой грубой сублимацией желания полной реабилитации греха (блуда, в первую очередь). Правда, действием благодати Божией, посредством Св. Таинств, на которые его уговорили воцерковленные друзья, Розанов возможно примирился с Богом на смертном одре (что только таким образом и происходит: не благодаря заслугам человека, но вопреки его грехам, и чего, конечно же, нельзя ни желать для каждого). Однако это никак не отражено в его сочинениях, писанных совсем другим духом, диалектически-лукавым, прелестно-титаническим, то хулящим христианство, то льстящим этому же богохульнику икарическими воспарениями, «потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут» (Рим 8:7)». Поэтому если примирение действительно произошло, то никто так, как душа самого Розанова, не заинтересован и не желал бы осуждения (в идеале - уничтожения, что называется, всего тиража) его духовно «ядовитого» наследия (так же как гипотетическое обращение кого-нибудь из «Pussy Riot« предполагала бы полное отречение и осуждения всего своего прежнего «творчества»).

Еще один очень характерный момент. Всякий гностик, как было сказано, почитает свой гностицизм за истинное христианство, которое искажено в официальной Церкви, в ее канонике и догматике, а себя, соответственно - за истинного христианина (такая вот последняя степень «бесовской прелести»). Отсюда и претензия на реформу. Так вот эта же самая (или все та же классическая гностическая) позиция присутствует в «сакральном» тексте «Pussy Riot«: против Бога и Богородицы они ничего не имеют, они против только церковных и государственных властей и прямо обращаются к Небесным Силам с мольбою освободить их от поработивших их узурпаторов, дескать, извративших Евангельскую весть единой корысти ради. У Розанова это ярко проявилось в протесте против отлучения Толстого: «...Синод не есть религиозное учреждение, почти не есть, очень мало есть... Бог - личен, жив, свободен, - и от Бога и именем Божиим что-нибудь сказать Синод просто не может, не умеет, не имеет формы по отсутствию в самом нем "образа и подобия Божия"... Между тем Толстой, при полной наличности ужасных и преступных его заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть - величайший феномен религиозной русской истории за 19-й век, хотя и искаженный. Но дуб, криво выросший, есть дуб, и не его судить механически-формальному учреждению... Даже бесы видели Иисуса и трепетали, но Синод вовсе не видел никакого Иисуса и похож на рожденных до Христа... не каждый отдельный член Синода судил Толстого от себя и за себя, а судило учреждение, которое ни на коллективные суждения, ни на коллективные решения помазания не имеет. Все это чувствовали, и все остались холодны к решению, безотчетно чувствуя, что в нем нет ни святости, ни религиозности...» (Об отлучении графа Л.Н.Толстого от Церкви). Эта готовность поддержать скорее самые деструктивные силы, чем официальные государственные и церковные власти, тоже черта, восходящая к гностическому эсхатологизму с его непреложной верой в свое избранничество, высшее происхождение и потому неизбежное спасение: «Он [Симон-волхв в качестве Святого Духа собственной персоны. - А.Б.] обещал, что этот мир разрушится, и что Его последователи освободятся от власти сотворивших мир» (св. Ириней Лионский. Против ересей. Кн.1, гл. ХХIII:3). Этот же гностический дух сектантства, кстати говоря, живет в украинском националистическом Майдане, где каждый, стоя по колено в собственном дерьме и по локоть в чужой крови, на самом полном серьезе воспевает самому себе и другим членам своей секты («великой Украине») аналогичною Божественной «славу».

Опять же, крайняя развращенность идеологии «Pussy Riot« (феминизм, борющийся за права секс-меньшинств) и религиозно-философское порно «богоискателей» столетней давности при всем их «праведном негодовании» - тоже типично гностическая черта. «Симон-волхв <...> становил таинства срамоты и телесных истечений, чтобы, выражусь скромнее, на таинства в какое-то срамное собрание сходились мужчины для излияния и женщины для обычных месячных очищений» (св. Епифаний Кипрский. Панарий. 1:4). «Из всех сих учений: Симонова, Менандрова, Саторнилова, Василидова, Николаева, Карпократа и Валентина, родилась ересь лжеименного ведения, которая последователей своих наименовала гностиками» (там же; 7:1). «Этот Симон самарянин, от которого произошли все ереси, образовал свою секту следующего содержания. Он, выкупив в Тире, финикийском городе, некоторую женщину, по имени Елену, водил ее всюду с собою и выдавал за первую Мысль (Ennoia), мать всех вещей, чрез которую он в начале замыслил создать ангелов и архангелов» (св. Ириней Лионский. Против ересей. Кн. 1, гл.ХХIII:2). «Они [Карпократ и его последователи] проводят развратную жизнь <...> в своем безумии дошли до того, что говорят, что им позволительно делать все безбожное и нечестивое, потому что, говорят они, только для человеческого мнения есть добрые и худые дела» (там же; кн.1, гл. XXV,3-4). «...мистические жрецы этой секты [симониане] живут сладострастно и занимаются делами волхвования» (там же; кн. 1, ХХIII:4). Таким новым Симоном-волхвом и стал Мережковский, а «Первой Мыслью», соответственно, Зинаида Гиппиус, от религиозного блудодействия которых произошли прочие «ангелы» - декадентская интеллигенция серебряного века.

Также можно отметить как отличительное свойство этой гностической религиозности во всех рассматриваемых случаях, крайний, граничащий с демотическим эгоцентризм всех этих деятелей. Гностики и манихеи, как уже было сказано, почитали себя за инкарнации божественных Эонов. «Богоискатели», как тоже уже отмечено, потому столь вольно обращались с догматами и таинствами, что имели аналогичные сверх-амбиции. Но с другой стороны, по законам диалектического трагифарса, во всем этом была какая-то безнадежная духовная маргинальность, так что трибуна, с которой звучали столь выспренние и могущие показаться (и до сих пор многим кажущиеся) «элитарными» словеса о божественном, трибуна это была не более чем подмостками для вульгарнейшего эстрадного концерта, где изящно одетые козлоногие фавны и сатиры красовались перед язычествующей публикой, демонстрируя ей свои духовные срамóты, сублимированные греховные страсти. То же самое мы видим в «концертном номере» панк-группы: они поднялись на солею (место на амвоне напротив Царских врат как вынесенная за них часть алтаря, то есть, по сути, вломились одной ногой в алтарь) именно как на эстраду, повернулись спиной к иконостасу и начали «выступать», при этом вроде бы обращаясь к Той, Которая была на этих иконах изображена, тем самым, еще и наглядно демонстрируя истинный вектор своей жизни.

«Богоискания» Религиозно-философских собраний в соответствие с Божественной заповедью «ненавидеть дела николаитов, которые и Я ненавижу» (Откр 2:6) были осуждены св. Иоанном Кронштадтским («О старом и новом пути спасения») в марте 1903 года, не нашедшим эти «искания» невинными шалостями, как иные, более терпимо настроенные и отзывчивые к веяниям времени (так же как некоторые в священном сане предлагали «по-христиански» «не хотеть вражды», как Розанов говорил, к «панк-молящимся»; хотя в «молебне», помимо прочего, было непечатное оскорбление Патриарха). Такая оценка получила поддержку в Св. Синоде, и вскоре последовало решение обер-прокурора Победоносцева прекратить эти вопиющие на небеса вакханалия мысли. Однако, как уже было сказано, в общественности, в том числе церковной, это «новое религиозное» движение нашло широкое сочувствие и принесло свои плоды означенной маргинализации, в том числе - секуляризации в церковной жизни. И это несмотря на то, что демарш Розанова и Мережковского не только по духу (что еще можно было не заметить под дурманом гуманистических грез), но и буквально, по букве (то есть самым наглым образом), попирал Церковный закон: «...не должно внутри церкви бывать так называемым "вечерям любви", ни пиршествам, ни внутри священных оград ее быть корчемнице, ни предлагать что-либо на торговлю, ни вводить без нужды животное, ни оставаться кому-либо с женою» (Алфавитная Стигманта Матфея Властаря. Раздел Е. Глава 15-я). «Тех, которые, или живя с женою, или иным образом, нерассудительно священные места обращают в обыкновенные, и небрежно окрест их обращаются, и с таким расположением в них пребывают, повелеваем изгонять и от мест оглашенным предоставленных при святых храмах. Кто же не будет сего соблюдать, Если есть клирик, да будет извержен; Если же мирянин, да будет отлучен» (97-е правило VI Вселенского Собора). Комментарий канониста Зонары: «Священными местами правило называет здесь не божественные храмы, но помещения около них, каковы суть так называемые места для оглашенных. Ибо никто не может быть до того дерзновенным, чтобы стал жить с женою внутри храма. Но в помещениях, совершенно соединенных с храмами и в местах для оглашенных поселялись некоторые, и вели себя, может быть, не скромно, небрежно относились к священным местам, и жили в них не рассудительно...» Однако, как видим, настали такие времена, что нашлись именно «до того дерзновенные», достигшие той кондиции дерзости, которой Отцы Церкви даже представить себе еще не могли.

Закончить же хочется продолжением аналогии Религиозно-философских собраний и «Pussy Riot«, как учинивших непотребство в святом месте и публично призывавших к подобному за век до этого.

Как уже было сказано, обстоятельства смерти Розанова вселяют надежду на то, что его искания, при всем их кощунстве, все-таки произвели какое-то «впечатление» на Бога милости и щедрот, человеколюбия и долготерпения крайнего. У Господа такие парадоксы порой случаются. Достаточно привести пример святого Павла, из гонителя Церкви ставшего ее Первоверховным Апостолом, потому что на кого Господь презрит - Ему Одному ведомо. Или - те великомученики из числа римских палачей, которые, «оглашенные» чудесами, бывшими при истязании ими же христиан, бросали орудия пыток и вставали рядом с истязуемыми, свидетельствуя, что они тоже хотят быть христианами, и принимали обливательное крещение собственной кровью. По свидетельству дочери Надежды Васильевны перед смертью, уже будучи тяжело больным и по плоти «умерщвленным» всеобщим голодом (то есть смиренным не молитвою и осознанным постом, как должно, но внешними промыслительными обстоятельствами), Розанов несколько раз добровольно причастился и один раз соборовался. Правда, не сказано, что покаялся и исповедовался, но от «окамененной в нечувствии» души еретика со стажем всей предыдущей жизни этого и нельзя было уже ожидать. Тут, видимо, в зачет пошли не столько «искания» и экстравагантная «любовь ко Христу» самого Розанова, сколько вера и молитвы близких и друзей, как в случае с тем евангельским расслабленным, которого для исцеления опустили к ногам Господа сквозь разобранную крышу, не имея возможности войти дверьми за многолюдством (Лк 5:18-20). Здесь же пришлось продираться сквозь стены гностицизма, возведенные в душе немощного, и сквозь толпу ожидающих ее исхода, как своей добычи, бесов. Хотя существует и другая версия, распространенная Мережковским и Гиппиус (и ими же, наверно, сочиненная) легенда о том, что после причастия Розанова якобы попросил статую Озириса и поклонился ей. Но это, скорее всего, клевета бывших соратников по борьбе за права человека, оскорбленных предательством общего дела. Истина же, вероятно, где-то посередине. А именно: Розанов примирился с Богом на смертном одре, но - в соответствии со своей дуалистической доктриной: то есть примирился так, как мирятся с человеком (или как на тех же собраниях предлагали Церкви примириться с раскольниками): оба «признали свои ошибки» и «простили друг друга». Поэтому есть некоторая парадоксальная (пусть и небольшая) надежда на то, что хотя бы в душе одной из тех панк-исполнительниц когда-нибудь благодать Божия, в сферу действия которой она невольно попала на амвоне святого храма (все-таки с «молебном» пришедшая, пусть и с молебном дриопитека), возымеет действие, и придет она неисповедимыми путями Господними в тот же храм Христа Спасителя и принесет там жертву духа сокрушенного. А остальные, как Гиппиус об обратившемся Розанове, утешатся сочиненным анекдотом о «лохушке». Но гораздо вероятнее, что не придет никто, потому что, как сказано в самом начале, «культурный процесс» идет своим чередом и апостасия от поколения к поколению прогрессирует. Тогда как нарушающие установления Божии во все времена даже безо всяких о них соборных или синодальных решений «добровольно облекаются в клятву законную яко в ризу» (Окружное Послание 1848 г.).