Вера и верование

Ниже мы переиздаем (впервые в данном варианте) фрагмент из очерка «Православие» Д. А. Хомякова (1841-1919)  (См. подробнее о нем: К 90-летию со дня кончины Дмитрия Алексеевича Хомякова).

Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по изданию: Хомяков Д. А. (подп. Д. Х.). Православие (как начало просветительно-бытовое, личное и общественное) // Мирный труд.- 1908.-№5.- С.66-72), правилам современной орфографии, с заменой (по техническим причинам) постраничных ссылок  на концевые, подготовил профессор А.Д.Каплин. Название дано составителем. Курсив - авторский.

+   +   +

В русском языке есть два слова, происходящие от одного корня, выражающие одно понятие, но передающие два оттенка такового, которые ускользают во всех других (по крайней мере арийских) языках, и которые имеют громадное значение для точного выражения отношений человека к Церкви видимой и невидимой. Эти слова суть: «верю» и «верую». Им соответствуют существительные вера и верование. Принадлежность к Церкви невидимой, определяется обладанием веры; Церковь же видимая требует только «верoвaть»: «верую во единого Бога Отца», и т. д. Не говорится - верю, ибо, в сущности, человек про себя не может никогда сказать, что он верит[1]. Также перед принятием Св. Таин человек может про себя сказать не более как «Верую, Господи и исповедую» и т. д. Верой истинной обладает Церковь мистическая; Церковь земная, видимая, имеет и требует лишь верование^[2], потому, конечно, что она не имеет средств судить о вере, ведомо и только одному Богу. Верование выражается, конечно, не в одном призна­нии учения, но и в жизни видимо согласной с таковым; и если говорится в символе - верую в Церковь соборную, апостольскую, то, конечно, при последнем эпитете подразумевается видимую (нужно ли верить в видимое? Види­мое есть всегда оболочка невидимого, когда относится к не безусловно осязаемому: верю в силу русского народа и т. п.); таким образом, веруя в эту Церковь, я должен и жить в ней и по ее законам.

В этих ее законах есть, ко­нечно, основные и временные, ибо Церковь не может не считаться в своей дисциплине с условиями жизни народов, ее составляющих; и хотя дисциплина есть нечто «сравнительно» второстепенное по отношению к учению, но она вовсе не второстепенна в отношении жизни, имеющей выражать собою, осуществлять учение. Всякое общество, хотя бы и светское, только тогда сильно, когда оно живет дис­циплиной, выражающейся в обычаях^[3]. Общество, - кол­лективный организм, не может себя не проявлять видимо, ибо тогда оно не живой организм. Его проявление именно выражается в дисциплине, в обычае, сложившемся под влиянием учения. По сему, если человек - истинно православный, то он живет по церковному, т.е. подчиняет свой быт личный и семейный церковной практике; а таковая_, исполняемая и отдельными лицами, и семьями, конечно, на­лагает свой отпечаток на жизнь общественную, видимая: дисциплина коей служит доказательством силы ее внутреннего начала. Если некоторые, слабо держащиеся обычаев церковных (с богослужением включительно), объясня­ют эту слабость тем, что многое в обрядах и формулах отживает, по несоответствию с духом времени; то_, если это и верно, оно лишь доказывает, что церковное об­щество, не достаточно сознавая значение внешней дисципли­ны и относясь к ней вяло, само дало обычаям отстать от жизни, а не на оборот. Но раз общество, по той или дру­гой причине, дает ослабнуть своему внешнему проявлению, оно тем самым лишь обличает, что оно ослабело само; ибо иначе оно выработало бы новые или обновленные обы­чаи и жило бы ими так же, как жило старое - старыми.

Под понятие «обычаев церковных» подходит и богослужение в его обрядовой части: церковные обряды состоят из действий, из коих некоторые сакраментального (таин­ства) свойства и как таковые связаны с самой основой церковной жизни, следовательно вечны; но словесная сто­рона их, исключая тех слов, которые неразрывно связа­ны с таинством (формулы евхаристическая и крещальная) - чисто церковно-литературная. Если жизнь церковная идет правильно, и православные относятся к собраниям церковным не пассивно, то они или будут прилепляться к су­ществующей церковной литературе, или, постепенно, внесут в нее произведения, создаваемые по мере надобности (та­ковы и теперь службы новоявленным святым, молитвы на особые случаи и т. д.)[4], опуская уже внесенные, из которых многие могут быть действительно признаны отжив­шими; и это потому, что они были внесены в такие эпохи, когда художество всяческое и церковного слова также - сто­яло не высоко. Это замечание касается не одного искусства словесного, но обхватывает и все другие искусства, живопись, ваяние, музыку и зодчество.

 Сравнительно с светским художеством (богослужение есть, в сущности, только художественное выражение веры не лица, в его отдельно­сти, а всей христианской общины -Церкви) церковное - несомненно устойчивее, ибо сама Церковь есть общество, имеющее основания устойчивые по преимуществу, незыблемые. Но и в обществах менее незыблемых, постоянно эволюционирующих - и в них то, что действительно выражает человечески высокое, то не проходит во век, а все менее ценное устраняется самою жизнью. При таком отношении к церковной литературе и искусству нельзя опасаться, что церковная жизнь легкомысленно отбросит ценное. Почти всегда наилучшее в области всякого искусства создается в известные эпохи высшего одушевления известным культурным или религиозным началом. Ясно, что и Церковь видимая была совершеннее, когда была в предначатках, т. е. во времена древние или во времена тягостные[5]; и по­тому произведения этих эпох остаются навсегда безценным достоянием Церкви и будут вечно говорить уму и сердцу православных, и пользование ими будет всегда вполне удовлетворять собирающихся в храм верующих, когда оно будет сопровождаться, соответствующим техническим исполнением, которое само в непосредственной зависимости от ревности к внешнему богослужебному единению самих же верующих^[6]. Но вообще всему ритуалистическому в церковных собраниях должна предше­ствовать (и в основе его лежать) потребность единения христиан; и если таковое будет главным стимулом, то оно не даст самому богослужению замереть на повторении того, что несомненно отжило или упасть до того неудовлетворительного исполнения, которое делает неудобослушаемым даже самое прекрасное.

Единение православных может и должно выражаться не в одном молитвенном общении; но, конечно, высшее общение есть именно молитвенное; и посему значение прихода с приходской церковью так велико, что он служит именно этой высшей форме церковного начала - «да будут едины яко же и Мы» (Иоанн 17, 11). Потому м. б., приход, как группа чисто молитвенная, так плохо при­менима к исполнению других церковных целей. Для достижения таковых требуется часто нечто иное, более инди­видуальное для объединения деятелей, чем то общее моли­твенное начало, которое в большей или меньшей мере свой­ственно всякому верующему. Единение о духе выражается главным образом в молитвенных сборищах, принявших с веками внешний вид приходского объединения.

Стремление же выражать таковое в практической жизни[7], как необходимое последствие веры действенной, гораздо более приносит плода, когда не приурочивается к, так сказать, топографической группировке, возможной только на почве всем присущей потребности (молитвы) и облекается в союзы однохарактерных людей (на Западе так образо­вались монашеские ордена, имеющие там всегда практиче­скую цель, и редко, созерцательную), не стесняющихся делениями приходскими и даже с пользой могущих пере­ходить за пределы епархии, того церковного разделения, ко­торое именно основано не на молитве одной, а на полноте церковной жизни в ее земном проявлении. В этом смысле приходская организация есть выражение того высшего общения, которое составляет основу Церкви в ее даже мистическом смысле, и в которое превходит наименьшее количе­ство земных мотивов. От того в приходе водительство епископа не необходимо, а лишь надзирание его нужно, почти что в смысле лишь устранения нежелательного, не более; ибо в деле молитвенном иерархия не имеет значения, а имеет таковую только для совершения таинств и управления. Назначение епископа -руководить местной церковью, имеющей не только молиться, но и разрешать все житейские вопросы, свя­занные с бытовой стороною ее. Тут нужно для церковного корабля, переплывающего житейское море (это обычное сим­волическое изображение Церкви - издревле) кормчего, не только молитвенно назидательного, но и житейски опытного и мудрого; и таковым предполагается епископ, получаю­щий на это служение благодать сугубую. С самых древ­них же времен епископ ведал хозяйством епархии [8], которая считалась собственницей всех церковных имуществ. Это устройство вовсе не имело основанием недоверие к т. наз. автономии прихода, ни властолюбие еписко­па, - а желание дать возможность верующим прежде всего собираться в чисто молитвенные группы, отстраняя все житейское возможно дальше, дабы эти молитвенные группы могли выражать нагляднее чисто церковное, о Боге, единение, которое для Церкви есть, в сущности, Альфа и Омега ее жизни.

Но православный, дорожащий в Церкви более всего ее именно молитвенной стороною^[9], конечно, не может, без нарушения православного же понимания, относиться без­различно к деятельной жизни Церкви, сколько возможно проявляя оную и в кругу приходского братства; дабы мо­литва не оставалась чуждой делам; но, главным образом, принимая живое участие в ее обще церковной жизни, епархиальной, отечественной и, наконец, вселенской. Но при таком даже отношении к Церкви, на всех ступенях ее проявления, православный человек не будет стремиться к удовлетворенно похоти личного, хотя бы и вполне благонамеренного, участия во всех церковных делах, зная, что Церковь, вверяет внешнюю сторону своего устроения известным лицам, облеченным саном, не как исключительным, но как преимущественным руководителям ее внешних судеб. Эти лица отличаются от рядовых православных тем, что на них лежит бремя служения церковному благоустроению, тогда как берущий на себя это же бремя мирянин является, в сущности, лицом самого себя возводящим в звание «служителя Церкви». Но ведь такое различие не есть умаление прав кого-либо, а только разделение дела, (не все главы, не все руки или ноги, по Апостолу), ибо в Церкви прав нет, а есть только обязан­ности (с правами, как средством их исполнения, не более), ибо право участия каждого православного в сохранении чистоты (благочестия, по выражению Восточных патриархов в послании 1850 г.) абсолютно равное с правами епископов; но только и это - не право, а обязанность; ибо нельзя себе представить верующего, избавленного от обязанности стоять за веру. Если бы он и хотел слепо идти в этом за теми, которые могли бы возомнить себя выра­зителями церковного учения, то он не был бы лицом только отступившимся от права, но лицом подлежащим осуждению за нерадение о том, что, для верующего, всего дороже: исполнении долга. Дело епископов заседать в соборах, править паствой и т. д.; но все это настолько же их обязанность, насколько обязанность каждого принимать лишь то, что ему кажется истиной, для возможного познания коей необходимо стоять на почве христианской любви и смирения[10].

Сноски

[1]  Только по-русски выходит вполне понятно евангельское «верую, Господи, помози моему неверию!» Первое «отец» мог ска­зать о себе; тогда как о вере он мог лишь молить, чтобы она ему была дарована.

^[2] Ю. Ф. Самарин писал к бар. Э. Раден: «все, что в Цер­кви непогрешимо, то невидимо. Все что в ней видимо, то погрешимо».

^[3] Это не доказывает, что необходимые для выражения об­щественности обычаи т.е. форма, не могут обратиться в пустой и даже безнравственный формализм, когда, утратив содержание, общество живет только формой, игнорирующей всякое этическое содержание и требование.- Ср. К.С. Аксакова «о современном человеке».

[4] В одной статье в «Новом Времени» (1906 г. ноябрь) г. В. Розанов указал на стихотворение А. С. Хомякова, «К детям», как на образец современной молитвы, с успехом могущей заменить напр. псалмы, утратившие, по его мнению, пригодность. Оба эти утверждения очень оригинальны.

[5]  «Блаженны егда возненавидят вас человецы» и т. д.

^[6] Древние церковные напевы, забываемые иногда веками, опять берут верх над новшествами (даже у католиков - сильное движение к восстановлению Грегорианского, Григорием Великим учрежденного, пения) тоже и древние образцы храмов, икон и т. п. И в нашем ритуале все-таки на первом месте стоят произведения древних эпох, как напр. «Слава в вышних Богу» или «Свете тихий» - который, по мнению, напр. Бунзена, (Hyppolitus) восхо­дит к 2 веку и может быть, так или иначе, сродствен тому гимну, который певали в честь Христа, как Бога, по вечерам, вифинские христиане, по словам известного письма Плиния мл. к имп. Траяну.

[7] Вспомним прекрасную проповедь пастора Винэ, столь ценившегося первыми, так назыв., славянофилами «Le chrétien dans la vie active» («христианин, ведущий активную жизнь» - Пер. А. К.).

[8] В Риме, с самого почти начала, весь город был разделен на 7 хозяйственных округов, коими заведовали диаконы, под руководством епископа. А тогда же было в том же Риме 49 пресвитерских округов-приходов.

^[9] Особая любовь к церковному благолепию, заметная у всех православных народов (и у всех народов, в которых молит­венная сторона сильна) имеет основание в том, что они как бы этим подчеркивают преобладающее значение молитвы: дом мо­литвы всего для них дороже. Нередко приходится слышать, даже от иерархов, критические замечания на счет того, что прихожане, очень равнодушны к начинаниям церковно-общественным, туго отзываются жертвами на «общеполезные дела», а рядом с этим щедро несут лепты на украшение церкви. Хотя желательно, чтобы и эти дела не были в забытье, но ясно, что православные стоят все-таки на точке зрения: молитва - прежде всего, а ее внешний знак храм.

[10] Это отношение мирян к учительским обязанностям епи­скопов ясно выражено св. Афанасием Великим <...> De decretis Nic. Synodi. 21.