Ниже мы переиздаем фрагмент из очерка «Православие» Д. А. Хомякова (1841-1919) (См. подробнее о нем: К 90-летию со дня кончины Дмитрия Алексеевича Хомякова).
Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по изданию: Хомяков Д.А. (подп. Д. Х.) Православие (как начало просветительно-бытовое, личное и общественное) // Мирный труд.- 1908.- № 3, правилам современной орфографии, с заменой (по техническим причинам) постраничных ссылок на концевые) подготовил доктор исторических наук, профессор Александр Дмитриевич Каплин. Название дано составителем. Разрядка заменена курсивом.
+ + +
От определения и выяснения отношений православного к государству прямой переход к таковым же отношений православного к тому, что называется «социальные вопросы», т. е. - к взаимоотношениям составных элементов народа, как основам государственного здания. Учение христианское о братстве всех людей, как будто, предрешает таковой в смысле безсословности, или, по крайней мере, в том смысле, что не должно быть ни высших ни низших, а все равны. Но этому несколько противоречит то обстоятельство, что самые первонасадители христианства как-то очень равнодушно относились не только к вопросу о равенстве классов, но даже к такой общественной язве, каково рабство, на что охотно указывают те противники христианства, которые желают доказывать, что оно не есть нечто пропитанное само тем началом, которое оно будто бы кладет в основу своего строя видимого; и что им проповедуемое братолюбие есть только мираж, из которого оно само ничего серьёзного сделать не умело, а, пожалуй, и не особенно хотело. От того, де, и история народов, именуемых христианскими, так мало представляет попыток осуществления братского равенства, до того времени, когда самый девиз братство и равенство был, наконец, выдвинут анти-христианской Французской революцией и затем усвоен как незыблемое основание анти-христианским социализмом XIX и нашего веков. Эти нападки однако не могут ослабить того утверждения, что Христианство вполне эгалитарное учение; то есть, что оно не допускает и мысли о том, что люди стоят выше или ниже одни других по их абсолютному значению перед высшим началом абсолютной справедливости; и что могут быть какие-нибудь основания для превознесения одних перед другими между верующими в «братство о Христе». Но если Христианство (Православие) признает государство как неизбежное, так сказать, «природное» явление, истекающее из природы от века искаженного человечества, то оно же признает, что группировка людей по отношению их к созиданию и охранению государства истекает из идеи государства, как органического целого, у которого есть и различные органы, необходимые для жизни и действия этого организма. Не всем быть головами, руками или ногами, говорить Апостол, иначе не было бы цельного организма. Следовательно, группировка людей в классы, наследственность таковых и даже привилегированность одних перед другими, не может нисколько смущать православного, если только это взаимоотношение не основано на духе превознесения и не утверждает такового, помимо непосредственной цели государственного строительства. Чистая привилегия, как результат «исторически приобретенных прав», не может быть терпима с той точки зрения, при которой все общество должно строиться только на основании несомых обязанностей и которые допускает права только, как средство для исполнения обязанностей. Этот взгляд в православном понимании настолько основной, что как в самой Церкви права различных степеней членов оной истекают исключительно из несомых ими обязанностей (право совершать таинства истекает из возложенной Церковью обязанности совершать таковые, что раскрывается фактом признания за мирянами способности совершать таинство Крещения, когда нет лица, специально к сему приставленного, так как тогда она делается обязанностью, за невозможностью совершить таинство иначе), так и «в мире», для православного разнообразие прав, связанное с различием в обязанностях, не представляет никакого соблазна. И посему он не может гнаться за уравнением внешним, если неравенство истекает из законного, по его понятию, источника; если же эти два не всегда могут быть поставлены в «строгое» соотношение одно с другим, что действительно не вполне возможно опять-таки по несовершенству человеческому, то таковое несоответствие оценивается им в настоящую его цену. Но, с другой стороны, православный никогда не возведет в принцип идею о неравенстве людей, основанном на ином начале[i], например, на наследственности исторически приобретенных прав; ибо права без обязанностей совершенно ему не понятны. Посему русскому православному народу совершенно не понятны законы вроде дворянской грамоты Екатерины II-й и он до последнего времени продолжал почитать дворянство в действительном смысле служилым сословием; а, напр., почетное гражданство потомственное было и осталось для него совершенно не понятным[ii]. Такое понятие особенно вытекает из общего, основного учения православного об органической внутренней связи людей, образующих из себя одно живое тело. Конечно, христианство полагает эту органическую связь людей между собою в начале сыновности в Боге и братства во Христе, но это есть уже завершение того единения органического, которое почитается главным фактором всякого общежития. Общество органическое должно состоять (и состоит, ибо, где нет формальных сословий, есть группы, состояния) из членов не только единичных, личных, но и постоянных-коллективных, органически его образующих. Пока это разделение основывается на действительном функционировании этих органов, - частей - они вполне правильны и вовсе не противоречат учению о равенстве и братстве, хотя бы одни стояли на, высшей, а другие на менее высокой ступени, сообразно с совершаемым делом. Но, если это разделение обращается в простую привилегию, только оправдываемую тем, что «наши предки Рим спасли», то эти самые органы обращаются в мертвые пережитки, которые, как все мертвое, несовместимо с учением живым и животворящим и подлежит отрицательному к себе отношению всех истинно православных людей. (Древо, не творящее плода добра, посекается)... В тесной связи с неравенством общественного положения находится и другое явление общественной жизни, еще более исконное в мире, чем только что рассмотренное - это неравенство достатка, те - «бедность и богатство», «недостаток и избыток», которые особенно резко оттеняют жизнь людскую по грехопадении. Если были и есть страны, в которых сословные и классовые различия минимальны, то не было и нет страны, где бы бедность и богатство не были явлением постоянным[iii]. Это такая несомненная язва человечества, что вполне понятно, почему испокон века не прекращались жалобы обездоленных и малоимущих; и почему в наше время, когда неравенство в отношении стяжания достигло небывалого развития, так усилились (и даже перешли от слов к делу) учения, желающие водворить в мире равенство достатка путем императивной регламентации[iv]. Православный не может не признавать, что гражданское общество должно, раз оно в лице государства призвано заботиться о благе своих сочленов, устранять все условия, дающие возможность богатеть одним в ущерб другим; должно заботиться о том, чтобы государственные тяготы падали на обывателей равномерно их достатку. Он может даже признать, что государство или всякое иное человеческое общество, властью облеченное, по существу имеет право даже властно так распределить пользование всеми естественными ценностями, чтобы никто не был более другого благоприятствуем. Но он же не может в действительности допускать «таких уравнений», которые основаны были бы на начале антихристианском «отрицания последствий грехопадения», отнявших у человечества возможность быть совершенным во всех своих членах, каковым человечество вышло из рук Творца. Человек по грехопадении утратил навсегда не только фактическое личное и душевное, и умственное, и физическое совершенство, но и потенциальное (на земле). Хотя искупление открыло человеку горизонты, которых оно не было удостоено, при : своем создании, тем не менее они все уже сверхмирные; а все чувственное подчинено закону несовершенства и след. неравенства, который и есть самый, так сказать, осязаемый результат утраты человечеством его первоначального блаженно-однородного земного совершенства. Людям теперь дана надежда на высшее, на небесное совершенство; земное же невозвратимо и след. не возможно никакое абсолютное качество, как напр., равноспособность к пользованию даже земными благами, вследствие безконечной разности в формальных качествах, необходимых для сего. На первом месте в понятия православного стоит вопрос: что человек делает из своего свободного времени, на что употребляет свои способности, на что - свои средства? Так как мы знаем, что качество занятий людей вовсе не зависит от степени обеспеченности, то ясно, что для православного не может быть исключительным вопросом - достижение благ внешних. Он знает, что одному свободное время и материальная независимость - полезны, другому безразличны, а третьему прямо вредны; один может вполне собой руководить, а другой нуждается в руководителе, иначе он впадает в такую бездну зол, что лучше бы ему никогда не видать никакой свободы [v]. Следовательно, православное понимание человеческого благосостояния не может связываться с понятием только о материальном равенстве - равенстве в имуществах; и по сему, меры, имеющие целью уравнять всех в этом отношении, для православного представляются настолько фальшивыми, что он не может ни при каких условиях сочувствовать этому, хотя бы в принципе он вовсе не отвергал законности уравнительных мер по отношению особенно обладания тем, что не есть произведение труда, а суть ценности, природой данные. Если бы он в этом уравнении видел действительное благо общее, то ни что не могло и не должно бы препятствовать совершению такового; но он не только не верит в это, но наоборот думает, что если бы материальное обеспечение равным достатком было возможно, то оно привело бы к проявлению страшной нравственной нищеты, пока прикрываемой необходимостью так называемой борьбы за существование. Самое неравенство материальное есть результат душевной анормальности людей, а не причина его. Чем выше стояли бы нравственно люди, тем менее они терпели бы существование абсолютной нищеты рядом с возмутительным избытком. Если они его терпят, то потому именно, что они стоят на почве абсолютного же эгоизма. Если же этого чувства не вытравили из душ доселе, то как же можно верить, что оно не проявится во всей силе и впредь?! И, следовательно, процесс уравнения пришлось бы повторять, так сказать, ежечасно, ибо ежечасно его подтачивал бы не вымерший человеческий эгоизм, которому главным помощником всегда явилось бы неравенство умственное, нравственное и физическое людей. Закон неравенства проникает весь видимый наш мир. - Ужели возможно равенство в одной области, когда оно не существует ни в одной... Даже в тех естественно, так сказать, механических организациях низших животных, каковы пчелы и муравьи, при всем кажущемся уравнении входящих в них индивидуумов, неравенство проглядывает постоянно, хотя бы в том, что работа очень посильная одним, является непосильной другим. Если на это скажут, что эта непосильность происходит от того, что эти общества основаны на начале максимального труда, а человеческие должны иметь основу в минимальности труда (что верно), то именно в человеческих обществах, состоящих из существ, признаваемых высшими против самых передовых насекомых, непосильность, конечно, должна проявиться не в несении минимального труда, а в «утилизации максимальной праздности». Когда Библия рассказывает, что труд был поставлен в неизбежное следствие грехопадения, то в этом надо видеть не только наказание падшему человеку, а «благодетельное» для него установление; ибо без этого труда его падшая натура пала бы еще ниже, будучи предоставлена постоянной праздности, вполне законной при условии состояния нравственного совершенства - райского. Из этого можно бы вывести заключение, что государство, нормированное православным пониманием, должно препятствовать установлению таких имущественных порядков, которые допускают развитие классов, поощряемых к праздности избытком богатства; и, конечно, таковое не будет заботиться о споспешествовании образованию излишнего, к праздности располагающего богатства; но богатых всегда менее, чем небогатых, и поэтому количество праздных (хотя богатство, в известных, редких, правда, случаях, не всегда влечет за собою праздность: мускульную почти всегда, но умственную, художественную, душевную - не всегда) при строе неравномерного богатства меньшее, чем если всем людям обеспечится праздность поголовная. Хотя нельзя опасаться достижения такого состояния на деле, но и в принципе его нельзя делать целью, если только стоять на точке зрения православной, т. е. той, что человек «осужден на труд, для избавления от непосильного для его нравственного существа избытка обеспечения». Таким образом, как не выражайся в отдельных случаях строй имущественной неравности, он для этики менее вреден чем «обеспечение общей праздности», каковой желают достигнуть сочинители проектов материального облагодетельствования человечества. Забота о возможном улучшении положения тех, которые обременены не в меру, или обделены не в меру, есть обязанность для общества, построенного на началах истинно православного понимания; но обращение всех в богатых, - а богатый есть именно «имеющий право на безделие», не может быть задачей тех, которые верят в слова Евангелия о том, что богатому труднее войти в Царствие, чем верблюду пройти через игольные уши. Такой взгляд на худшее, в нравственном отношении, положение богатого, против бедного, должен заставлять истинно-православных людей, и особенно пастырей, более скорбеть о богатых и на их нравственное исправление обращать всю силу проповеди и духовного воздействия; тогда как мы, наоборот, слышим воззвания к усиленной деятельности между низшими классами, что, конечно, тоже очень желательно, но в деле домостроительства церковного несравненно менее важно, чем проповедь богатым о покаянии и исправлении. Бедные более нуждаются в духовном утешении; но им не угрожает, как таковым, неисправимые последствия от их земного положения: тогда как богатые находятся под страшною угрозою евангельского слова и спасать их именно есть прямая задача Церкви.
Но к этому надо заметить, что проповедь между богатыми гораздо труднее вести, чем между бедными и задача эта менее благодарна и более рискованна: бедный в крайнем случае, только глух к проповеди истины, а богатый, всегда почти надмевающийся богатством, ответит проповеднику не одним затыканием ушей и невниманием. Особенно острым является в деле имущественного неравенства вопрос о пользовании землею. Конечно, все вышеизложенное относится и к поземельному делу; но в этом деле есть особый фактор усложнения - это несомненное «естественное право» на землю «каждого земнородного». Нельзя не признавать за человеком, без его спроса поставленного в земную обстановку, возможности работать на земле, - ставить между ним и землею преграды. Но это право, если постараться его осуществить в пределах известной ограниченной области, прямо не осуществимо иначе, как если бы ежегодно переделять землю, да и это только возможно в воображении, если, конечно, проводить эти положения неукоснительно в подробностях. Всякое же применение его только приблизительно уничтожает самое основание, или опять возникает вопрос, какая приблизительность терпима, какая нет; и в конце концов станет ясно, что если теперешнее неравномерное отношение к земле, но восполняющее свой основной недостаток некими побочными, для обойденных, выгодами, - заменить мнимо правильным применением принципа, но в сущности тоже не совершенным и к тому же уничтожающим все побочные выгоды от заработков, технических запросов и т. д., то получится обратное ожидаемому. Но все эти возражения не изменят основного положения: к земле доступ должен быть открыт всем, но путем не внезапно-насильственного передела уже занятых земель (хотя, конечно, вполне желательно усиленное же содействие к уничтожение латифундий), а путем заселения пустых земель, коих на свете еще весьма достаточно.
Конечно, этого разные страны могут достигать не одинаковыми путями. Одни могут и должны заселять свои пустыри, другие колонизировать земли пустые в чужих странах, и, конечно, на начале воспособления пропорционально уступке права на подручную землю в пользу первозахватчиков. Пока это понятие нигде не усвоено народами самыми культурными и, наоборот, чем страна внешне культурнее, чем она богаче, тем менее в ней желают способствовать утверждению такого естественного понятия о законности прав на землю, главным образом потому, что так называемая внешняя культурность есть вместе поклонение золотому тельцу, а таковое тесно связано в наше время с образованием и поддержанием пролетариата, как дающего капиталу рабов-рабочих, при других порядках имеющих от него ускользнуть.
Если бы большая часть, ныне государствами изводимых, средств были употребляемы на колонизацию, то, наверное, лучше бы людям жилось во всем мире. Но не следует ли опасаться скорого иссякания земельного мирового фонда? Человечество, де, все умножается, а земля не умножается. Это возражение очень слабое: чем дольше допускается существование мира, тем менее можно признать это возражение основательным. Если даже при 7000-летней жизни человечеству не удалось заселить всю землю, то, конечно, предполагая таковую бесконечно более долгой, опасность заселения в мгновение ока становится всё фантастичнее. Не будь в видах Промысла уравнивать среднее количество обитателей земного шара (также точно как Промысел полагает предел размножения животных), то вероятно уже давно на земле стоять было бы негде. Мы же видим из истории, что центры населенности движутся с места на место. Ныне заселенные густо земли были некогда пустынны, а некогда заселенные обратились в пустыни. Расы очень плодущие в одной стране, теряют плодовитость в других странах[vi]; болезни, войны, катаклизмы умеряют размножимость, а без этого будущность всего рода человеческого должна бы представляться в ужасающем виде. Оставляя общую мировую нормировку человечества на всеблагую волю Промысла, доселе явно оную строго блюдущего, можно смело сказать, что на обязанности человеческих обществ, в лице старших поколений, завладевших землями подручными, лежит обязанность пристраивать новые поколения на новые земли (конечно наблюдая, чтобы и на старых местах не было бы неравномерности сверх неизбежной) и этим путем разрешать все более и более обостряющуюся поземельную ненормальность, которая как все «земное несовершенство» неустранимо радикально, при искаженности самого человека; но оно должно быть сознано «как таковое» и умеряемо всеми возможными средствами, доступными людям. Хотя, конечно, вовсе не одним поземельным распорядком определяется благосостояние, а таковое составляет, конечно, цель земного благоустроения, но ничто так наглядно не представляет ложность всего земного строя, как неравномерное распределение землепользование. Личная, абсолютная земельная собственность по существу своему нелюба истинно-православной душе: и как таковой - душе русской; от того она так крепко льнет к общинному строю, который, - правильно понятый, есть ничто иное, как попытка, более или менее совершенная, совместить устойчивое пользование землею, даже наследственное[vii], с отрицанием ее закрепощения в абсолютную собственность.
Когда выводят экономисты различные доводы против общины, то все они почерпнуты из фактов, взятых из состояния той искалеченной общины, какая осталась в России от сорокалетнего ее терзания; но даже экономические доводы утратили бы всю свою силу, если бы принять во внимание не формы искаженного общинного строя, а его органическую схему, бывшую в силе до 1861 года. Вопрос об отношении к земле не только экономический: он имеет в себе глубоко-этическую основу; поэтому, так называемые, славянофилы придавали ей именно такое значение. Они могли, конечно, и ошибаться в этом своем понимании; но оно показывает, однако, что есть тесная связь в этом вопросе, как и во всех вопросах, как будто бы самых отдаленных от вопросов веры и истекающей из нее этики, с основной верой и этикой народной, с душою народною. Если допустить, что народу присуще чувство христианского братства, то естественно, что он будет стараться вносить его и во весь свой обиход житейский. Н.П. Семенов говорит, что русская община разрешила на деле задачу самого равномерного, к потребностям житейским приспособленного, распределения земли (конечно, община не искаженная)[viii]. А в этой задаче, конечно, в основе лежит «нравственный запрос». Если допустить (с большими оговорками), что общинное владение было некогда у всех народов и даже у не христиан, то, во-первых, никто не будет же отрицать у человека и не возрожденного христианством прирожденных этических запросов; а, во-вторых, здесь важно не то, что в младенчестве у всех народов были общие черты (опять с оговорками относительно тождества), а то, что одни народы сохранили эту черту или черты и в зрелом возрасте, а другие утратили оные. В развитии отдельных лиц мы видим, что не все равномерно сохраняют младенческие черты с годами; а также видим, что некоторые сохраняют такие черты, которые желательно было бы видеть утраченными. Желательность сохранения детской и юношеской непосредственности в вере закреплено евангельскими словами: «Если не будете как дети - не можете войти в Царствие Небесное»[ix]. Блаженны народы, сохранившие «младенческую веру» в желательность и возможность уравнения в пользовании земными благами, каковое, в сущности, возможно только при умалении до крайних пределов начала личной собственности на то, что «дано природой», а не создано непосредственно трудом людей. Здесь очень уместно остановить внимание на том обстоятельстве, что в понятиях православного человека, ни один акт житейский не изъят от начала нравственного, хотя бы в минимальной степени (конечно, акты волевые). В то время, когда даже христиане, но утратившие православную основу, учат, что познание высшей правды независимо от нравственного уровня познающего (папская непогрешимость), русский народ чутьем христианства истинного утверждает, что всякое малейшее несовершенство в деле вовсе не этического свойства, причастно началу этическому. Оттуда слово «погрешность, огрех» и т. п., не переводимый на языки тех народов, которые не имеют этого представлений. Действительно -недосмотр, невнимание, небрежность свойственны только природе греховной и их вышеназванные проявления, поэтому самому, причастны греху: они не ошибки только, а - погрешности, грехи. Неправильное распределение земли -есть погрешность и исправление оной есть нравственная обязанность.
Иллюстрация: картина Г.В. Васильева (Сороки) (1823-1864)
[i] Полезно познакомиться с трактатом Паскаля Sur 1е réspect que l'on doit aux grands. Все, что мы излагаем здесь, как православный взгляд, вытекает, конечно, лишь из отрицательной стороны Православия, а не из положительной; и потому вполне может совпадать с понятиями, разделяемыми и не православными. Дело в том, что для не православных и иные взгляды и понятия возможны, а для православного эти понятия, так сказать, императивны, не потому что бы они были православны сами по себе, а потому, что другие понятия противны православному мировоззрению.
[ii] Любопытно и достойно примечания, что в старой Руси даже наименее проникнутое русским духом служилое сословие, в законе о местничестве выработало нечто твердо построенное на понятии о правах как истекающих из обязанностей и падающих от «не несения» таковых, ср. Д. А. Валуев. Симбирский Сборник 1844 г.
III В одном только древнем Царстве инков (Перу) была сделана и осуществлена попытка социалистического государства, но результат выразился - несостоятельностью государства сего.
[iv] В прежние времена богатство было - достояние людей власть имевших, и составляло в глазах народа естественную оных принадлежность: оттого не было такого, как теперь, отношения к богатству самому по себе. В Англии до сих пор богатство лордов представляется связанными с их государственной ролью и поэтому, оно им не ставится в вину, а самое лордство на столько народное нечто, что Гладстон (либерал) говорил, что при выборе между лордом и простым человеком, ceteris paribus, англичане всегда выберут лорда. Если бы богатство и теперь было неким атрибутом власти, - власть есть общественно-служебная сила - то не было бы к нему отношения такого, какое ныне господствует, говорить Карлейль, которому и принадлежит замечание, с которого начинается это примечание.
[v] Кто не знает как мало людей способных вынести испытание богатства?! От того в Евангелии и сказано, что - «удобее есть вельбуду сквозь иглины ушы проити, неже богату в Царствие Божие внити». Можно ли пожелать всем богатства после этого?! Конечно, денежное богатство уже потому не может быть всеобщим, что оно этим себя бы упразднило само. Но абсолютное обеспечение, при бесконечно малой обязательной работе, сделало бы людей богатыми праздностью, а это еще опаснее богатства денежного, ибо, собственно, деньги лишь дают - право на праздность. А она то и губит.
[vi] Напр., в Северной Америке очень замечают неплодовитость европейских колонистов. На это обстоятельство было обращаемо внимание властей и интеллигенции Сев. Ам. Штатов и т. д.
[vii] Истинная исконная форма землепользования общинного чужда позднейшей системы переделов, которая есть результат прекращения Правительством переселений. Истинная община основана на тягловой системе со скидкой и накидкой, а нынешняя есть бездумная казенная эволюция первоначального типа, в котором переделы были не нужны по избытку земли, когда опустелые дворы и участки всецело переходили новым работоспособным семьям. Недостаток земли подручной должен был бы восполняться содействием к переселениям.
[viii] В записке о крестьянском землевладении, представленной С. Ю. Витте в особое совещание о сельскохозяйственной промышленности говорится, что община искажена вмешательством правительственным. Это признание заведомого антиобщинника весьма важно. Но хотя мы - апологеты общины, и противники многих правительственных актов при эмансипации и после нее, но должны сказать, что при упразднении переселенчества (в этом, конечно, правительство виновато) даже и без вмешательства властей - община не могла бы долго устоять. Точно так же и крестьянское землеобеспечение не общинное, ибо то и другое есть явление живое, а не мертвый, кристаллизованный институт. Вместе с ростом населения должна расти и отводимая ему земельная площадь. Община есть форма землепользования, а не компания для землеприобретения. Она отвечает на вопрос как использовать, по возможности равномерно, землю, а не как и где бы ее заполучить.
[ix] Но до конца, среди волнений трудных
В толпе людской и средь пустынь безлюдных
В нем тихий пламень сердца не угас!
Он «сохранил» и блеск лазурных глаз,
И звонкий детский смех, и речь живую,
И веру гордую в людей и в жизнь иную.
(Лермонтов на смерть Одоевского).
