Спряталась за палатку, чтобы покурить. Здесь, на православном молодежном фестивале «Братья», алкоголь и курение запрещены. Однако сейчас я бы не отказалась и от пятидесяти граммов: лагерь расположился на Бородинском поле, вблизи села Шевардина, в заболоченной пойме реки Колочи. Дожди льют всю неделю, под ногами хлюпает. Ночами не удается уснуть от холода, палатка отсырела.
Какой-то парень подходит ко мне стрельнуть сигарету. Ему-то, в отличие от меня, за палаткой не спрятаться: выше меня на голову. Его волонтеры засекут, приметный очень - высоченный и лохматый, длинные курчавые волосы закрывают лицо, наружу торчит только огромный нос.
Я скачу на месте, чтобы согреться, и на каждый мой прыжок Бородинское поле отвечает мне сочным «чавк-чавк».
Разглядываю горбоносый профиль незнакомца и пытаюсь понять, откуда он. Фестиваль-то международный. Может, из Грузии?
- Слушайте, а вы откуда, а?
- Отгадайте, - отвечает он с сильным акцентом. - У нас говорят: мы - это вы. Только нас намного меньше. Если быть точным, в 20 раз.
«Не грузин, - думаю я, - грузин так бы никогда не ответил. К тому же сейчас здесь грузин нет, к сожалению. Заявление, однако!..»
Молчу.
- Мы вас очень любим.
- По недавнему соцопросу, нас любит одна только Греция. Вы грек?
Незнакомец пропускает мимо ушей мои слова и продолжает:
- У одного нашего современного поэта есть стихотворение, называется «Россия».
Затягивается, припоминает, глядя на закатную Колочь.
Потом сбивчиво читает:
У Бога нет уютней уголка,
чем рубленые избы в клубах пара -
дымящее пятно среди снежка -
и никого нет преданней, чем те,
что возле рас... писного самовара
молчат у печки на глухой версте...
«Стихотворение современного поэта?.. Боже, у какого народа сохранилось еще такое сусальное представление о нас? Это, должно быть, крестьянский медвежий угол Европы...»
Стихотворение закончилось хлестким утверждением:
- У Бога нету ближе, чем Россия,
А у России только Бог и есть.
- Вы из Болгарии, - догадываюсь я.
Опять, будто не замечая моей реплики, иностранец произносит:
- У нас в стране говорят: нас и руса - 150 миллионов.
- Какая-то из стран бывшей Югославии, - говорю я. - Позвольте я, вслед за Кустурицей, назову вас «югославом»? Он ведь до сих пор себя так величает, не признал распада державы.
- Я не согласен с Кустурицей.
Как отрезал! Молчим.
Над Колочью видна тонкая, как лезвие, зеленая полоска. Опускается ночь.
- Какой у вас замечательный нос! - произношу я, не зная, что сказать.
Лицо славянина светлеет, он улыбается, хмыкает - и, наконец, заливается счастливым смехом.
- Да, один наш поэт написал даже стихи, - произносит он, успокоившись. - Называется «Ми смо народ носат».
И читает стихотворение на своем языке:
Некад су негдье, тамо они, у Гогольево вриеме
Живели и лудели и умирали льуди без носа...
Чешче, нос се губио у неком неравноправном дуелу
Од особе явно носатийе...
- Попробую прочесть по-русски, - говорит он после некоторой паузы. - Я вообще-то переводчик с русского, а не на русский, так что не суди строго.
Я своим носом горжусь,
Как и любой наш человек,
И если пристальней посмотреть,
Мы - народ носатый,
Мы - носачи.
Резюмирует:
- Наши князья, короли, цари - главным образом были высокие и носатые люди. Все еще не догадалась? Наш классик, вроде вашего Пушкина, был на приеме у Николая Первого. Царь, как известно, был богатырем, но и он удивился, когда увидел нашего поэта: Бог мой, да Вы выше меня! Поэт с поклоном ответил: Никто не может быть выше русского царя.
- Черногорцы - самые высокие в Европе люди и...
- Да, действительно, тот поэт жил в Черногории и даже был ее правителем. Но мы больше не один народ, нас разделили. Даю последнюю подсказку, - строго объявил славянский носач. - На вас во Вторую мировую пошла вся Европа - немцы, итальянцы, венгры, испанцы, румыны... И в Великую Отечественную 1812 года, вот на этом поле, где мы сейчас стоим, вас лупили немцы, французы, итальянцы. Против нас тоже ополчилась вся Европа - только это было совсем недавно. В войне против Наполеона участвовал один генерал, мой соплеменник...
- ...генерал Милорадович! - восклицаю я радостно.
И добавляю, уже в полном восторге:
- Был убит декабристами!
Серб Драган Бунарджич оказался поэтом и художественным переводчиком, сюда он приехал снимать фильм о фестивале для местного телевидения.
Через шесть часов у Бунарджича самолет на Белград, и мы обмениваемся электронными адресами: кто знает, вдруг мы сможем чем-то друг другу помочь, - два нелепых литератора.
Садясь в машину вместе с двумя здоровенными сербами-операторами, - само собой, носачами, - Драган печально говорит мне на прощание:
- В мире нет двух народов, судьбы которых были бы так трагически похожи друг на друга. На Западе нас называют «балканскими русскими». Пожалуй, с этой подробности я и начну свой фильм.
Курица на заборе
Написал Драган очень скоро - предложил вместе переводить книгу одного швейцарского политика, которого черт дернул написать роман, - да еще о России. Идиотизм заключался и в том, что переводить надо было не с подлинника, а с сербского перевода. Бунарджич переводил наших классиков, но делать переводы на русский в одиночку пока не решался. Я была готова помочь ему, а главное - осуществить свою тайную сверхзадачу: рассмотреть Сербию изнутри.
Удивляться я начала сразу - в аэробусе, зафрахтованном национальной компанией «Jet airlines». Нам подали обед, состоящий из минералки и огромного многоярусного бутерброда: шесть толстенных кусков белого хлеба с тонкими прослойками маргарина. Как впоследствии выяснилось, это было не только признаком кризиса, но и национальной особенностью сербов: каждый житель этой страны за обедом уминает целый батон, как это было некогда и в России, и запечатлено в пословице: без хлеба и соли никто не обедает.
Однако, как только мы приехали к Драгану, на открытой веранде перед домом нас ждал огромный противень с едой. На нем были бесчисленные банки с соленьями и национальной закуской - айваром - перетертым красным перцем. Между ними, как бальзаковская дама на пляже, раскинула свои золотистые лядвеи запеченная куриная туша.
- Уина принесла, - сказал
Драган, - так у нас называется жена брата матери. Они с моим дядей по матери -
уяком - живут в соседнем доме. Постеснялись беспокоить, - знают, что ты с
дороги, усталая, вот и принесли, пока нас нет, чтоб нам было чем ужинать. Вон,
видишь, это их куры ходят. Кстати. У вас тоже были эти
слова, - уяк, уина, - но вы их давно забыли.
Город Кралево, где некогда
венчались сербские короли, выглядел обычным дачным поселком. Двухэтажные домики
с красными черепичными крышами, поверх которых струился в вечернее небо печной
дым. По бокам домов - поленницы, за домами - парники и куры. Из домов через
окна и двери во дворы тек желтоватый
свет - входные двери в домах застеклены, как в Калифорнии. Тут хоть не
Калифорния, а тоже не холодно: на исходе декабря плюс двадцать.
Черный кот грелся в последнем вечернем луче, устремляя сладострастные взоры на поднос с курицей.
- Пошел вон, коммунист!
- Почему это коммунист?
- Его зовут Мяо Цзедун. Это мой кот.
Мы входим в дом. В нем несравненно холодней, чем на улице.
- Заведу огнь, - говорит Драган. - Огнь - у нас слово устаревшее. Огнь - у нас «ватра».
И затапливает печку. Ватра - имя древнеперсидского бога, хранителя очага...
Сербия отапливается дровами - электричество дорого, газа нет: «Южный поток» только строится.
- И все-таки эта курица до глубины души поразила меня, - признаюсь я.
Драган смотрит на меня удивленно:
- Тебя изумило то, что мои родственники принесли нам ужин? - он замолкает, удивленный моим удивлением. - Знаешь, в 90-х, когда мне буквально нечего было есть, - неизвестные вешали на мой забор кур, только не жареных, а сырых, - он смеется, - а я даже не знал, кто их принес. Но это были не уяк с уиной - они не стесняются занести мне угощение. Это были, может быть, соседи или друзья друзей... Годы тяжелые - а я, вместо того, чтобы пойти работать на бензозаправку, где было место, - вздумал учить русский язык. На меня смотрели как на идиота. У нас-то и в социалистические годы почти не знали русский. В начале 90-х русский ушел первым, за ним французский и немецкий. Остался только английский. Теперь вот единственная в округе школа, имеющая класс с русским языком, не может набрать учащихся. Зато в Приштинском государственном университете русский язык - самый востребованный. Надеюсь, и здесь ситуация скоро изменится: сейчас по телевизору только и говорят о «Южном потоке»...
Он скручивает в жгуты старую «Литературку» и запихивает ее в топку.
- У нас традиция такая - моба. Друг другу помогаем. Если человеку надо собрать урожай, сделать ремонт, что-то построить - приходят люди и делают. Мы - сербство. Такого понятия нет ни у одного из народов. Разве только у евреев - еврейство. Знаешь, после развода моя мать жила одна, мы с сестрой переехали к отцу. Сначала она снимала дом, потом накопила денег, купила материалы и построила вот этот дом, в котором я живу. Ей построили его бесплатно. Какие-то друзья, друзья друзей, родственники.
Курица поразила меня не только тем, что была приготовлена для меня людьми, которых я даже не знала. Она ошеломила меня вкусом, о котором я раньше могла читать только у Гоголя.
Вкус забытых человеческих отношений, вкус забытой еды...
Проделав впоследствии целый марафон по кралевским магазинам - в поисках единственного во всем городе электрочайника и единственного запыленного мешочка черного чая пополам с бечевками, - я узнала все о гастрономической жизни Сербии.
Я открыла, что весь город отоваривается на рынке, где лежат огромные, как солнце, тыквы, соленые огурцы плескаются в кадушках, как лягушата; связки глянцевых луковиц висят на продавщицах, как сиреневые бусы, модные в этом сезоне, и хурма озаряет все вокруг своим сиянием. А свинина? Свинину сербы едят каждый день, она дешевле рыбы и никогда не залеживается, - оттого мясо всегда румяное. Каймак из соседнего Чачка - знаменитый на всю Сербию - сахарно-белый, нежнее нежного и жирнее жирного. Сливки собирались хозяйкой неделю, слой за слоем, клались в деревянную кадушку и ставились в подпол. На рынке она режет каймак ножом и подает тебе бруском. Он твердый и сладкий. Съешь кусочек - и сыт.
В кафе готовят домашнюю еду, наливают самодельного самогона - шестидесятиградусную ракию из сливы или меда, айвы, винограда. Да-да, в ресторанах и кафанах чаще всего подают ракию, сваренную живущим за соседним забором хозяином, другом или родственником ресторатора, - и никаких лицензий. Это вполне законно.
- Прости, я много раз был в Москве, - еле выговаривает Драган с набитым ртом: он жует куриную ногу, помазанную айваром, и закусывает ее маринованным перцем, - но я так и не понял, как вы можете есть такое дерьмо. Какие-то коробочки с чем-то таким, похожим на мастику для окон. Знаешь, когда к нам приезжала Карла дель Понте, и в честь нее был устроен прием, она на нем буквально обожралась. Она как увидела это все: печенье, - печеньем у нас называют жаркое из поросенка, - вареная коленица с хреном, чевабы, ражничи, вешалица, пршута, плескавица!.. Эта баба Яга, наверно, никогда не видела столько мяса. Она не ела - она жрала!
В Сербии почти нет экспорта: за время блокады сербы окончательно перешли на свои продукты и, будучи и в прошлом крестьянским народом, теперь кормят и себя и других. Страны ЕС, Россию. В магазинах почти невозможно отыскать иностранные продукты.
И это - страна длиной в 600 километров.
Главный страх сербов - утратить эту самостоятельность и «быть, как Греция», как здесь говорят. После входа в ЕС она была поймана в кредитную ловушку и теперь имеет уже 300 млрд долга.
Инат
Вышли покурить на открытую веранду перед домом. Соседка, женщина пятидесяти лет, который час колет дрова. Один из брусков со звоном отскочил в нашу сторону. Мяо Цзедун вскочил на ограду - на всякий случай.
- Это след войны? - спрашиваю я Драгана, показывая на круглую дырочку в оконном стекле с брызгами по краям.
- Да нет, это Снежа, сестра моя, Снежана, - выходила замуж. У нас на свадьбах палят из пистолетов. А вот это - действительно след войны, - показывает на окна летней кухни, - я налепил во время последнего пасхального бомбометания. Странно, нас и во Вторую мировую бомбили тоже на Пасху. Братья-христиане. На бомбах было написано «С Пасхой!»
Полосы клейкой ленты на кухонных окнах наклеены в форме икса и игрека. Игрек не спасет стекло, это уже игра.
- Дурачился, да? - спрашиваю я.
- Как? - не понимает он.
- Ну, икс - это правильно, так и в блокадном Ленинграде заклеивали окна. А игрек...
- Ну да, я так смеялся. Знаешь, люди в войну собирались в кафанах, ели, пили, песни пели. Весело было! А что нам оставалось? Мы воевали с 28 странами НАТО, и эти страны были в 228 раз больше Сербии, в 518 раз богаче нас. Люди забирались на крыши зданий, мосты и кричали американским пилотам: пали, пали в меня! Вот я! Эй, янки, убей меня!.. Рядом со мной, - видишь, вон там, - военная часть, склад боеприпасов, стратегический объект. Так что большинство людей все-таки потом уехало - к родственникам, в горы. У меня тоже есть родственники в горах, но я не поехал.
Помню, иду вечером по городу - темно, ни одного огня. Шел на ощупь. Пешком, до Рибницы, - там был Культурный центр, где я тогда работал. Он был закрыт, но я зачем-то все равно ходил туда. Поговорить с беженцами, их там разместили. Улицы были пустые - мне встретилась только одна парочка, они целовались. Им, видно, было все равно. У них была своя страсть и ужас... - Драган щеголяет русской игрой слов. - И еще попалась какая-то сумасшедшая, она говорила сама с собой, по-моему, что-то о Тито. За час, что я шел от дома до Рибницы, мне не встретилось больше ни единого человека.
По дороге зашел в кафану. Там сидела пьяная актриса и жаловалась на своего режиссера, обращалась неизвестно к кому. Вот, ей уже за сорок и он не дает ей ролей. Кроме нее был только хозяин. Он налил мне ракии, выпил со мной и сказал: не надо платить. Зачем? Завтра нас уже не будет. <...>
Потом я вернулся домой и увидел своего соседа. Они с женой стояли во дворе и смотрели в небо. Я не здоровался с соседом много лет - он дал пощечину моему отцу. Он вышел ко мне и попросил прощения, я подал ему руку.
Когда горели военные склады - это в километре от меня, - я выбежал на улицу. Тогда впервые перекрестился.
- Зачем ты вышел на улицу? Почему не уехал со всеми? - спросила я.
- Потому же, почему другие сербы залезали на крыши и кричали натовцам: убей меня! Из ината.
- Ината?
- Наша национальная черта.
Упрямство, дух противоречия, то, что выработалось в нас за 500 лет турецкого
ига. Знаешь, есть анекдот: поймал серб золотую рыбку. Она ему говорит: три
желания выполнить не могу, могу выполнить только
одно. - Как одно? Что это еще такое! - возмущается серб. - Да пошла ты! Тогда
мне и одного не надо! И швырнул ее обратно в море. Или вот еще: летят на
самолете три генерала - сербский, немецкий и английский - со своими солдатами.
Немец хвалится: сейчас мой солдат прыгнет без парашюта во славу рейха! Солдат
мнется-мнется, потом все-таки прыгает. Англичанин говорит: подумаешь, мой
сейчас тоже прыгнет во славу королевы! Англичанин не хотел, но генерал дал ему
пинка. Он уже в полете. А сербский генерал говорит своим солдатам: не прыгайте,
за каким чертом вам прыгать? - Ах, так, - отвечают ему сербы, - приказываешь не
прыгать? Да пошел ты на фиг, мать твою! Хотим - и прыгнем!
На открытой веранде на столике стоит старый раздолбанный двухкассетник, включено радио. Драган прибавляет звук.
- Вот как раз песня группы «Ватрени полюбак» - «Огненный поцелуй».
Гитарное соло. Дж-дж-дж! Лау-лау-лау...
- ...И кагда су ме буду отворена вра-а-ата... и когда помочь нечу добыть ни от бра-а-ата... пева из ина-а-ата! - подпевает Драган рокерам. - Когда мне накинут петлю на шею - я буду петь из ината! Когда моя жизнь подойдет к судному часу - я слезу не пущу - наплевать! - буду петь из ината!.. Это песня 86-го года, тогда эти ребята хорошо прочувствовали то, что случится...
Дж... Дж...Дж... Жесткое гитарное соло - как сербский язык, почти без гласных, как сербский характер - в иные времена.
- Мадлен Олбрайт тогда сказала: Сербия сдастся, как хулиган в школьном дворе, после двух-трех пощечин. Еще бы - на операцию «Союзная сила» кинули 371 самолет, были и суперсовременные бомбардировщики-невидимки F-117. А у нас - только советские ракеты образца семидесятых - «Нева» и «Воин», которыми управляли мальчишки или резервисты. Одну из невидимок мы сбили уже на третий день. Вся Сербия тогда гордилась этим фактом. На улицах вывешивали плакаты: «F-117 needs viagra». Или такие: «Извините, мы не знали, что F-117 - невидимый». Помню, была еще такая растяжка: «Как Билл играет на саксофоне? Плохо. А как руководит НАТО? Лучше играет». Переделывали лозунги Второй мировой: «Смерть Клинтону - Моника народу». Или: «Меняю F-117 на «Фичу» - это у нас такая машинка была, вроде вашего «Запорожца». Был и такой слоган: «Эй, Билл, посмотри в американско-сербском словаре, что значит «инат». На одном из крупнейших зданий Белграда висел огромный транспарант с матерным выражением. Мы позаботились, чтобы американцы могли его прочесть - выражение было на английском. Буквы были такими огромными, что их, говорят, можно было прочесть не только из кабины бомбардировщика, но даже из космоса. Кстати, того парня, который сбил F-117, отправили на пенсию. Это, я считаю, уже вредительство. НАТО не удалось уничтожить нашу армию - а Тадич смог. <...>
- Наши пэвэошники были молодцами! Они все время перемещали пусковые установки, включали радары лишь на пару секунд. Стреляли частой очередью из пушек малого калибра, запускали ракеты из наплечных установок, так что самолеты НАТО не опускались ниже четырех километров. За всю кампанию натовцы уничтожили не больше десятка наших танков. Они взрывали... как это называется... не настоящие танки, а... ну, как это называется в театре...
- Муляжи.
- ...Муляжи. Бомбили ложные мосты, ложные танки. Летчик запускает снаряд в танк - а спустя несколько секунд видит, что танк - резиновый и сдулся, как баллон. Мы красили приманки камуфляжными красками, которые отдают тепло, и обманывали радары. Инат - родом из Османской империи, - объясняет Драган. - Турки называли это «райетинской особенностью». «Райей» - турки звали своих подданных-христиан. Как говорили османы, райя - то же, что трава: чем больше ее косишь, тем больше растет.
Своим терпением и упрямством сербы часто побеждали своих угнетателей, и, как писал автор «Характерологии югославян» Дворникович, «в этом есть нечто от жизненной биологии слабейшего». Не хочу спорить с признанным этнопсихологом - но как тогда назвать нас, русских? Ведь, в отличие от нас, сербы не знали крепостного права, а впоследствии, во времена тоталитаризма, Тито так и не смог толком внедрить колхозы. А если и получалось - это была все та же исконная «задруга», вид родовой общины, когда несколько родственных, а впоследствии просто дружественных семей, - объединяли свои хозяйства. Югославские крестьяне имели многогектарные участки в те времена, когда у нас сажали за украденную с общего поля картофелину. <...>
Продолжение следует
Публикуется с незначительными сокращениями
Впервые опубликовано в журнале: «Дружба Народов», №10, 2010
