Предисловие, пролог, первая глава
Сцена 1.Полдень. На вымолах. На берегу после погрома.
Нижегородский князь Димитрий с воеводами, а также Ивор и Лепа Краб печально осматривают последствия погрома.
кн. Дмитрий: «За убитых басурмен пущай Сарамхан сам решаеть, где их
хоронить, а ваших воинов предлагаю на нашем погосте».
Ивор: «Согласен с тобою, княже Димитрий, тем более, что воины-то они
были литовские, но все крещеные в вере Христовой».
кн. Дмитрий: «Владыко Дионисий совершит панихиду о упокоении, а вы поведаете имена всех убиенных воинов». Подошел дружинник и сообщил, что-то князю Димитрию. Выслушав его, князь одобрительно кивнул головой и пристально посмотрел на Ивора. «Ивор, тольки не волнуйся, щас подгонят возок и ты проедешь на опознание. Кажись, твоего Езаса обнаружили недалече отсель с пробитой рукой. От утраты крови потерял сознание и упал с лошади, но он живой, и ему помогають добрые люди».
Ивор: «Спаси Бог тя, княже дорогой!.. А я таки готовый ужо ехать!..»
Краб: «Я тоже, Ивор, поеду с тобой, може чего и откроется...»
кн. Дмитрий: «И есчо один мой вам совет: к Мамаю глаз не казать!.. Ведомо, что Сарамхан отправил вестоношу с донесением о погроме и о вашем ограблении. Но ить без злата-серебра, вы для Мамая - серая пыль!..
Этот темник из рода Кыят-Юркин в гневе дюже страшон!
Чую, что ко мне пришлеть наказ помать разбойников и передать их ему на расправу, а вас захочеть полонить к себе в залог...
Ольгердова золота Мамайке не досталося, дык он теперича за выкуп, возжаждет литвинской вашей кровушки испить!..
Так что надежнее будет под моею охраной переждать, пока торговые мужи из Брянска свои дела у нас тут завершать. Ну апосля и вам, неплохо было бы отправиться в обратный путь...
Глубоко вздохнул. А за похищенное золото вы не печалуйтеся, други, ибо, никому оно ужо ничего доброго не прибавить. От него теперя, токо одна лишь беда будет происходить!..»
Краб: «От этого золота, вся беда и случилася с нами!..»
кн. Дмитрий: «Ну, поезжайте с Богом братья дорогие, а я распоряжуся обо
всем, што надо бы тута соделать».
Сцена 2.Перед закатом солнца. Берег реки. Недалеко от пасеки.
У Пересвета перевязаны голова и плечо. Он опечаленно смотрит, как Услюм и Арсюха устанавливают крест на могиле Андрея.
Убитый горем Данило бессильно прилип к земле... Уставившись на могильный крест опухшими от слез глазами, он неустанно шепчет:
Данило: «Господи, помилуй мя грешного, помилуй мя...»
У Яськи тоже перевязано плечо. Он выплакался до дна и, держась за молодую березку, стоит рядом с Данилой.
С небольшой корзиной и рулоном холщевой ткани для бинтов, к ним подошел пасечник Александр.
Пасечник: «Вот, Пересвет, собрал таки вам на дорожку все, што просил ты
для врачевания, да и меду вдобавок есчо положил».
Пересвет: «Спаси Бог, Александр! Меня в крещении тоже Александром нарекли. И крестный батька мой Александр во Брянске, яко и ты, на пасеке со пчелушками обитаеть... (Пауза)
Поведай, Александр Иваныч, каково будешь хорониться от ловчих?!»
Пасечник: «Ульи соберу и вывезу на заимку недалече отсель. Еже ордынцы разом не нагрянут, то стало быть все обошлось. А коли застанут
меня во расплох, то поведаю им, яко все было на самом-то деле. (Пауза)
Моей вины в оной беде нетути».
Услюм: «Сие правда есть! Да есчо им поведай Иваныч, што мы их воинов не бросили словно падаль какую, а захоронили аки подобает...
И даже место погребения им можешь указать».
Раздался свист. Дозорный замахал рукой, дабы ушкуйники выходили на берег. Пересвет затушевался и нерешительно спросил Услюма.
Пересвет: «Услюм, може мне их дождать да и поведать всю правду?
На мне ихней крови тоже нетути».
Услюм: «Дожди басурмен, дожди! Они тя и слушать не стануть! Еже тотчас главу не отсекут, то в Нижнем Городе прямо на вымолах объявят тя головным злодеем и при всем народе раздерут на части!..
Я басурменскую казьню такую, очами зрел, да не единый раз!..»
Пересвет: «А еже с вами поплыву, то это яко понимать?!»
Услюм: «Яко спасение от погибели, Пересвет!.. Ты с нами до Клязьмы дойдешь, а тама по Оке до самого Любеча доплывешь и може к своему обозу прилепишься. А здеся на Волге, на тя буде лов, яко за разбойником. Ваш етот, Езас недобитый, ужо поди всем басурменам объявил, цьто Пересвет и есть тот самый «злодей!..»
Данило: «Ежели бы мне етот Езас попалси, то я бы ему руки вывернул и узлом на спине завязал, цьтобы он никогда ужо не мог своими руками невинного человека погубить».
Услюм: «А есчо этому Езасу надо бы злато-серебро, йохушки, в рот затолкать, пущай он падла, сам нажрется до отвалу, чем ненасытному Мамаю отдавать!»
Пересвет: «А сами вы сюда зачем преплыли, неужто не за золотом?..
Сказывайте, пошто стольких людей погубили и ограбили?!»
Услюм: «За всех ушкуйников не буду сказывать, а у меня к басурменам свое памятозлобие имеетца. Изо всего рода моего тольки я один осталси. Все другие мужи нашего рода погинули в сечах с литвинами и ордынцами нечестивыми».
Данило: «У меня Андрейка тоже был единый, кто мог продолжить наш род на земле. Батю мово Тимофея Андреича литвины у меня на глазах зарубили, егда я мальчонкою был. А братья мои тоже все погинули в битвах с литвинами да басурменами погаными. Одни женки и осталися...»
Услюм: «На Руси теперя токо ушкуйники басурмен зорят да обратно вертають русское добро, награбленное за многие лета проклятого ига».
Пересвет: «У меня тоже к литвинам и басурменам особой любови нетути, но и должного толкования тому, что с нами содеялось, я не могу найти!»
Пасечник: «Не примут они твоего толкования, Пересвет. Да и вины перед ними у тя не имеется. Басурменам злато-серебро надобно да жертвенный козел для заклания».
Услюм: «Однако, твою покаянную голову нечестивые с визгом отрубят! Но апосля того, егда на кол посадят тебя, да покуражатся над русом!
А еще я ведаю, цьто некоторые басурмены аж дуреють от русской крови, особо егда она не остыла, егда кровь нашу пъють упыри, есчо теплую!..»
Пересвет с отвращением передернулся и встряхнул головой.
Данило тоже раздраженно фыркнул и перекрестился.
Все молча перекрестились и, поклонившись до земли, попрощались с тем местом, где они проводили в последний путь изографа Андрея.
Сцена 3.Сон Езаса.
По цветущему весеннему саду навстречу нам бежит Любава.
Она возбуждена и горит желанием обнять любимого мужа, сказать свои заветные слова и слиться с ним в одно целое.
На ней белоснежная исподняя сорочка вышитая цветной вязью.
Через тонкое белье просматривается стройное тело, а весь облик ее сияет от счастья и от любви.
По мере приближения к нам выражение лица Любавы меняется на более осмысленное и серьезное. Она хочет остановиться, но какая-то неведомая сила толкает ее нам навстречу...
И вот наша красавица в мужских объятьях, но мы не видим того, кто захватил Любаву и готов уже срывать с нее исподнее белье.
Оказавшись в этих объятьях, она понимает, что попала в лапы какого-то страшного зверя.
Беззащитная женщина сопротивляется, хочет вырваться, а увидя насильника, кричит от страха и падает в обморок...
Мужчина подхватывает ее на руки, страстно целует и, положив на траву начинает овладевать ею.
На плечо мужчины опускается рука, и откуда-то издалека пробивается голос Ивора: «Езас, Езас, дорогой!..»
Захвативший Любаву мужчина поворачивается к нам лицом, и мы видим, что это Езас...(Пауза)
Езас просыпается и видит Ивора и Лёпу Краба...
Сцена 4.Солнце уже закатилось за горизонт.
По реке плывут остроносые ушкуи.
На головном судне разговаривают Кистень, Анфим и Пересвет.
Пересвет: «Атаман, поведай мне прямо и без лукавства, коим путем
миркуешь возвернуться в Новый Город?!»
Кистень: «Да еже бы я знал про оборотный путь,
то все одно не смог бы те поведать!..»
Пересвет: «По причине недоверия ко мне, али что?»
Анфим: «Доверие имеется и уважение наших молодчев к тебе превеликое, но наш походный опыт нам вещует, што Сарамхан ужо засаду учинил. Вот тольки где етот змей затаился нам надо бы, все поразведать.
Да ежели зайдем в Оку и оторвемся от погони, то это будет божий промысел для всех. А ежели не сможем по Оке пройти, то тогда нам придется вверх по Волге, боль-ш-у-ю петлю делать!..»
Кистень: «На груженых ушкуях да супротив течения, сам понимаешь, по Волге особо не разлетишься. Дай Бог нам тогда вернуться во домы своя родныя, пока все реки первым ледом не охватятся!..»
Анфим: «Да еще оцэнь важно с басурменами схватки избежать и молодчев не погубить. А не то, в оборотный путь и на веслах некому будет грести!»
Кистень: «Неужто не согласен с нами, Пересвет?!»
Пересвет соглашается с ними и понимающе кивает головой в ответ.
Сцена 5.Крестьянская изба. За столом сидят Ивор, Езас и Лепа Краб.
Хозяйка дома хлопочет у печи.
У Езаса перевязана правая рука, и у него очень изможденный вид.
Краб: «Всё, что ты, Езас, поведал, похоже на хмельной бред, и я советую тебе никому более об этом не сказывать. Иначе, ежели братчики узнають, что ты оставил Пересвета в беде, да обвинил его в измене, ой, Господи!..
В лучшем случае, они отрежуть тебе за это язык, а в худшем - закопают живым рядом с твоими погибшими воинами да есчо и кол осиновый в это место вобъють!..»
Подошла хозяйка и поставила на стол деревянные чашки, тарель с хлебом и кувшин с топленым молоком.
Хозяйка: «Ешьте, чем Бог послал».
Краб: «Спаси Христос, хозяюшка!..»
Ивор: «Я тоже разумею, что об этой истории никто не должон знать. Пущай Сарамхан сам охотится за ушкуйниками, а нам бы надо в Вильну возвернуться, да и поведать Ольгерду всю правду об этом походе...
Суровая же правда такова, что у нас здеся нет никого ближе брянцев, а для Мамая, мы словно червонная тряпица для быка!..»
Краб: «Сие правда есть. Ордынцы теперя за ушкуйниками большую охоту устроят. Дай Бог Пересвету вызволиться из оной беды, а тама и прояснится, кто правый, а кто виноватый!»
Ивор: «Мы сами всегда и во всем виноваты, но немощные духом и одержимые гордынею своей стремимся обвинить во всем другого!..»
Краб: «Возможно, но Пересвет не из таких людей!.. Безмерного ратного мужества исполнен воевода Пересвет!.. И дружинники у него все готовые, за други жизнью свою положить. А потому пущай луч они думають, что Пересвет погиб во время погрома. Еже вернется, то сам и поведает всю правду. Молиться надобно о нем, и Господа просить, дабы и нас Он не оставил Своею великой и щедрой милостию».
При этих словах Езас поник головой, плечи его задрожали, и он заплакал, уткнувшись в рукав своей левой руки.
Сцена 6.Походный шатер Сарамхана. Поздний вечер. В шатре, спиной к нам стоит человек. Сарамхан, видимо, уже заканчивает разговор с ним...
Сарамхан (на кыпчакском): «Если сделаешь так, как мы догововорились, то я забуду весь твой долг передо мной и сам уговорю Хана Мамая, чтобы он отпустил твоих сыновей на свободу».
Неизвестный: «Сарамхан, я сделаю все, о чем мы договорились, но если ушкуйники не пойдут вверх по Волге, а прорвутся через вашу засаду и уйдут вверх по Оке?!»
Сарамхан: «Сквозь грозные тучи отравленных стрел они не прорвутся и повернут назад!.. А твоя задача встретить их у себя на Волге и сделать так, как мы договорились».
Неизвестный: «Хорошо, Сарамхан, я сделаю это». Человек поклонился и спиной назад вышел из шатра. Мы так и не увидели его лица.
Сцена 7.
Поздний вечер. Уже стемнело. Вдоль берега камышовой протоки стоят причаленные ушкуи. По берегу вдоль кустов идут Кистень и Анфим. Они подбадривают ушкуйников, которые, пыхтя и отмахиваясь от комаров, плетут из ивовых прутьев большие круглые щиты.
Анфим: «Молодец, Гавря, такой щиток и копием-то сразу не пробьешь».
Гавря: «Анфим Никитич, може нам в сторону от берега отойти да пару ватров запалить и кашу сварить?..»
Анфим: «Ниче, Гаврюша, потерпи цуток. Вот ежели уйдем от Сарамхановой погони, то я те сам и каши наварю, и киселю скусного!..»
Кистень: «А есчо Арсюха Пекарь обещал, цьто в первой же деревне на всю нашу братию свежего хлебушка испечеть!..»
Микифор: «Ето ты зря, атаман, ему про свежий хлебушек поведал. Теперя наш Гаврила и до утра не доживеть. Этой же ночью голодной слюной изойдет и захлебнется ею же во сне!..»
Гавря уже положил огромный плетеный щит под себя и, прикрываясь армяком, устраивался спать.
Гавря: «Главное, Микифор, цьтобы Сарамхан не услышал, аки ты, открыв рот храпети будешь. А то ежели он услышить твой храп, то нетопырем оборотится, прилетить сюды и в рот тебе нассыть!..»
Все ушкуйники и сам Микифор по-доброму засмеялись.
Сцена 8.
Ночь. Уже взошла луна. Анфим и Кистень всматриваются в ночную гладь реки и прислушиваются ко всем звукам ночи. Два раза крикнула птица, и Анфим так же по-птичьи прокричал три раза в ответ.
К берегу причалилась малая четырехвесельная ушкуя. Из нее на берег вышел Услюм и направился под ракиту, где его дожидались атаманы.
Услюм: «Плохо дело, атаман! Засада на всех проходах засада!..»
Анфим: «А скажи нам, дорогой Услюм, та протока, што за островом начинается, не обмелела ли она, да ивняком не заросла?..»
Услюм: «Не смог я этого узреть, ибо до острова мы даже не доплыли».
Кистень: «А эта протока за островом, она сквозная, али нет?»
Анфим: «Она связана с озером, а из него есть выход в Оку, но выше той дубравы, где басурмены и засели. Ведь таки, Услюм?»
Услюм: «Так-то оно, так, но и протока ета может оказаться ловушкою».
Анфим: «И такое вполне может быть...»
Услюм: «Чуйка у меня, йохушки, цьто какая-то вражина ужо оповестила Сарамхана о всех наших проходах по Оке...»
Анфим: «А ето значитца, што басурмены, зачнуть нас заманивать во свои хороводы ».
Услюм: «Ну дык мы и похороводимся восласть... (задумался) Царку я есчо не заслужил, а вот от сухаря не откажуся. Да и свой промысел, могу вам братия поведать!..»
Кистень: «Поведай, Услюм, а мы тебе и царку нальем по этому поводу».
Услюм: «Молодчи-то наши, видать, тоже оголодали совсем?»
Анфим: «Сие правда есть. Гавря с Микифором, яко лоси голодные, ужо потиху молодые осинки грызуть. Того и гляди, аки волки завоють».
Услюм: «Эх, атаман дорогой, наливай-ка ты царку Услюму, а молодчам приказывай ватру возжигать, да по заслугам кашицу варить. Пущай Сарамхан хитрожопый миркуеть, цьто мы дурни лихие да непутевые.
Ну да, пущай он сам себе падлюка, все яко хочеть, таки намиркуеть!..»
Кистень: «Будь по-твоему, разведцык ты наш, но царку получишь, егда поведаешь нам свой промысел».
Услюм: «Дык, йохушки - ясное дело!..»
Они развернулись и направились в прибрежную темень кустов, откуда доносился сокрушительный храп Микифора.
Сцена 9.
Ночь. Сильно светит луна.
На высоком лесистом берегу стоят Сарамхан и Каирбек.
Они напряженно вглядываются в ночное пространство. На другом берегу ниже по течению, где остановились ушкуйники, горят костры.
Сарамхан (на кыпчакском): «Как ты думаешь, Каирбек, ушкуйники знают,
что мы им перекрыли все проходы по Оке?»
Каирбек: «Если бы знали, то не вели бы себя так смело и костров не зажигали. А теперь завязнут там на несколько дней, пока не выпьют все вино, награбленное с греческих судов».
Сарамхан: «А потом с похмелья как лебеди они выплывут под наши тучи
отравленных стрел. (Пауза) Но, на всякий случай, надо бы еще перекрыть ту самую протоку, что выходит из зыбкого болота на Малиновую косу...»
Каирбек: «В этом году очень низкая вода, и разбойники не смогут пройти через Белое болото, даже на легких своих остроносых ушкуях».
Сарамхан: «Каирбек, а почему ты называешь это болото Белым?»
Каирбек: «Потому что там весной, по берегам зацветает белая черемуха. (Пауза) Сарамхан, а почему ты называешь эту белую косу Малиновой?»
Сарамхан: «Да потому что летом на этой косе созревает много вкусных ягод: ежевики, смородины и малины!..»
Сцена 10.Ночь. Лагерь ушкуйников.
У костра сидят Анфим, Кистень и Услюм. Над костром висит котелок с дымящимся варевом. Атаман Кистень наливает Услюму вино из походного кожаного мешка, прямо в большую деревянную чашку.
Кистень: «Давай, разведцык, поведай нам свой промысел».
Услюм: «Анфим Никитич, а помнишь то хитрое место, где Белое болото смыкается близехонько и словно бы целуется с Окой?!»
Анфим: «Да, там завсегда перемычку с Оки намываеть. А по нонешней низкой воде, полагаю, цьто тама чельная гряда образовалась».
Услюм: «Еже нашим молодчам приказать, дык они своими секирами оную гряду темной ноченькою вскроють. А далее из Оки водица, со радостью в эту белую зыбь устремитца и наполнить ее до полудня, аки атаман Услюму чашу наполнил, по самое, йохушки, не балуйся!..»
Кистень: «Ну дык а далее цьто?»
Услюм берет из рук атамана чашу с вином и говорит...
Услюм: «А далее, атаман, Анфим Никитич поведаеть тебе, какой Услюмка у вас смышленый и добрый разведцык!..»
Анфим: «Ай молодца! Ай молодца, дорогой ты наш вызволитель!»
Услюм: «Будем здравы, други». Пьет вино из чашки.
Кистень, прищурив глаз, смотрит то на Услюма, то на Анфима.
Анфим: «Белое болото некогда было озером и смыкалося оно с Окой, но выше острова и выше той дубравы, где Сарамхан изготовился нас ядовитыми стрелами попротыкать. Так вот, ежели вода в белой зыби поднимется, то можно через верхнюю протоку выйти в Оку, но выше Сарамхановой засады и прямо напротив Медвежьей косы!..»
Кистень: «А ето цьто за коса такая, и пошто она Медвежья называется?»
Услюм: «Ну еже атаман, ты и Анфиму заморского зелья нальешь, то може он и поведаеть те про дружка своего, коему в прошлом походе на этой косе медведь ползадницы откусил и не подавилси!..»
Анфим: «Ну, наливай, атаман, и мне царку, да и себе можешь плеснуть до края, ибо такой чудный замысел намирковал наш Услюм, цьто вызволение для всех нас да и только!..»
Услюм: «А, я с вашего согласия, пойду молодчев с секирами собирать, дабы вскрыть эту перемычку да из Оки водицу в белую зыбю направить!»
Услюм передал им пустую чашку и пошел к кострам, где тоже готовилось варево. Анфим перекрестил его следом и прокричал:
Анфим: «Бог в помощь, братик дорогой. Глубоко вздохнул. Эх, ежели бы наша Русь-Матушка поболе таковых молодчев взращивала, яко Услюм, да наш Данила, да Арсюха Пекарь, да брянский етот дивный Пересвет!..»
Кистень: «То мы бы ужо это злобное иго давно прогнали со своей земли!»
Анфим (сдерживая слезу): «Сие правда есть! Ну, будем здравы!..»
Они выпили вино одновременно и выдохнули вместе.
Анфим приподнялся и веткой помешал в котле дымящееся варево.
«А на косе на етой Малиновой в прошлом походе Митяй Слизень полжопы оставил в зубах у медведя. Летом коса эта изобилует ягодой разной. И ежевики там полно, и смородины, и малины вдоволь. Молодчи и залезли туды по ягоды, а тама похоже, ведьмедь воеводою был. Ну и кусанул он Митьку Слизня за задницу так, цьто тот еле выхватился!»
Кистень: «Видать, так обожрался Слизень ягодами, цьто они у него ужо оттуда выскакивали! Ну а косолапый и осерчал за ето на Митяя!.. (Пауза)
А скажи, Анфим Никитич, Сарамхан на оной косе не может затаитца, аки етот ведьмедь во малиннике?!»
Анфим: «Сие неведомо! Но похоже, Семен Николаич, што промысел смышленого Услюма - последняя возможность нам прорваться по Оке!..»
Сцена 12.После полудня. Солнце в зените.
На белой песчаной косе одиноко стоит четырехвесельная ушкуя, а в ней, прикрываясь от солнца плетеными щитами, томятся четверо вооруженных ушкуйников.
Остальные ладьи причалились к другому берегу протоки.
Над Медвежьей косой и надо всем этим пространством зависла звенящая тишина.
Неожиданно на косу выбегает Услюм со своими разведчиками.
Он машет рукой и кричит ушкуйникам:
Услюм: «Уходитя в протоку! Уходитя назад в Волгу! Здеся тоже засада!»
Один из разведчиков кричит и падает, пораженный стрелой в спину. Двое других подхватывают товарища и сходу затаскивают его в ушкую. Услюм последний запрыгивает в нее и громко командует:
«Всем накрыться щитами! Гребцов укрывать более, чем себя! Быстрее уходим в протоку йохушки, быстрее!..»
Разведческая ушкуя оградилась лепестками щитов и стала быстро удаляться от Медвежьей косы. Остальные ушкуи тоже оградились щитами и спешно уходили в заросшую протоку.
На Медвежью косу волнами выбегают ордынские лучники и с криком: «Хур-р-р-а-а!» обрушивают град стрел на ощетинивщуюся и похожую на плывущего ежа боевую ушкую разведчика Услюма.
Сцена 12.
После полудня, ближе к закату.
В синем небе неустанно кружат большие хищные птицы.
Оградившиеся щитами ушкуи плывут по камышевой протоке.
На головном струге Кистень, Анфим и Пересвет. Они напряжены.
Кистень: «Анфим, ужели Сарамхан и тута, на Волге, нам засаду учинил?»
Анфим: «Да нетушки, ему здесь новгородчев не достать.
Сарамхану на Волге нас трудно ужалить!..»
Кистень: «Тогда для молодчев надо роздых устроить во ближнем
каком городище? Да в бане попариться всем уж пора.
А то мы таки завшивеем ненароком!..»
Пересвет: «Разведчика Митрофана, коего на Медвежьей косе отравной стрелой погубили, надо бы захоронить на погосте».
Все переглянулись и, соглашаясь, печально закивали головами.
Анфим: «Согласен с вами, други. Да есчо, хорошо было бы часть нашего груза продати по сходной цене. И нам облегчение, да и местным будет пожива со трофейного товара».
Кистень: «Ну, добро, други, на том тогда и порешили!»
Ушкуи выходят из камышовой протоки на простор большой реки. Стражники убирают щиты, а гребцы с новой силой налегают на весла и гребут вверх по течению к заветному городищу.
Сцена 13.На закате. На высоком лесистом берегу верхом на красивой гнедой лошади остановился одинокий всадник. Он смотрит в речную даль, откуда вверх по реке плывут груженые ушкуи. Верхом на лошади из леса выскочил другой всадник и, увидев незнакомца, прямиком подъехал к нему.
Волоха: «Плывуть, хозяин! Прямо на наше городище плывуть!»
Незнакомец: «Да я и сам вижу, што плывуть... Надо бы таки соделать, чтобы они к нашим хуторам причалились. А потому, прыгай в рыбацкую лодью и плыви им навстречу. Да поведай ушкуйникам в точности так, аки я тебе повелел! Уразумел ли ты, Волоха?!»
Волоха: «Не боись, хозяин, я их прилеплю до наших хуторов.
Яко сластолюбивого ведьмедя, на духмяный мед заманю!..»
Волоха развернулся и поскакал обратно. А незнакомец, продолжая вглядываться в речную даль, так и не показал нам своего лица.
Сцена 14.
На закате. По Волге плывут ушкуи. На головном струге Кистень и Анфим. Они подали знак, и обоз приостановился. Внимательно смотрят, как на рыбацкой лодье один мужичек устанавливает вентерь.
Кистень: «А скажи, любезный, на вашем городище,
басурменских отрядов, нетути?..»
Волоха: «А откуда им тута быть? Они и в злые времена сюда не заходят. Но ето все потому, што у наших купцов с басурменами мир заключен».
Анфим: «А у вас и добрые купцы имеются?»
Волоха: «А у вас есть товар на продажу купцам?»
Анфим: «Да, есть таковой товар. У нас он даже в избытке».
Волоха: «Ну тогда мимо нас вам нельзя проходить!.. А купцов, еже надо, возможно и призвать на хутора. Да и на постой вашу братию примем. А коли молодцам потребно, то в баню к ним и девок-полонянок присоседим!..»
Кистень и Анфим переглянулись и одновременно посмотрели на уставшие, изможденные лица своих ушкуйников.
Кистень: «Без передыху мы таковой напряжный путь не одолеем».
Анфим: «Да и от товара надо бы избавиться, по ходу дела, и с выгодой для
наших молодчев».
Кистень: «Ну, и где же у вас тута бани устроены?»
Волоха: «А прямо за речным поворотом, недалече от берега. У нас тама и гостевые избы имеются. Обычь в них речные походники отдыхають, дабы силы набраться перед дальней дорогой».
Анфим: «А купцы откуда прибудуть?»
Волоха: «За вашим товаром они и сами прилетят!..» И подмигнул.
Кистень с атаманским прищуром зыркнул на Волоху и, пронзив его взглядом, грозно спросил...
Кистень: «А ну, сказывай, от кого про наш товар уведал?!»
Волоха не на шутку испугался, не зная, что ответить на такой вопрос.
Кистень кивнул головой ушкуйникам. Они мгновенно достали луки и, заложив стрелы, прицелились в побелевшего от страха Волоху.
Кистень: «Сказывай, а не то щ-щ-а-з из тебя ежа сделаем!»
Волоха (чуть не плача от страха): «Дык ужо разнеслося по Волге, што в Нижнем Городе басурмен зорили! А для русичей эта весть добрая, потому и купцы оживилися. Да у нас на хуторах завсегда рады походникам послужить и на етом свой куш заработать».
Кистень дал знак, и ушкуйники, опустив луки, присели на свои места. Атаман уже по-доброму зыркнул на оробевшего Волоху и спросил...
Кистень: «А величають тебя каково, братец?»
Волоха: «Володимиром окрестили, а величають обыч Волохою».
Анфим: «Ну принимай тогда, Володимир, наш походный обоз».
Волоха: «Дык, мы завсегда с радостью».
Стал разворачивать свою рыбацкую лодью.
Пересвет: «А поведай, Володимир, есть ли у вас церква окрест?»
Волоха: «Отец Феодор завсегда окормляеть нас и требы сполняеть.
А вот церквы своей у нас нетути. Но мы ходим в соседнее городище, а тама дюже добрая церква имеется, Вознесенская».
Арсюха: «Волоха, а пекарня у вас имеется?»
Волоха: «Непремен, у нас на кажном хуторе и пекарня своя имеется».
Он повеселел, подмигнул Арсюхе и лихо поплыл во главе обоза прямо к своему хутору.
Сцена 15.После захода солнца. Вечереет.
Бородатый кряжистый мужичок держит под уздцы оседланную лошадь и, видимо, поджидая кого-то, нетерпеливо выглядывает за угол избы...
С другой стороны неожиданно появился человек и остановился прямо за мужичком, а тот оглянулся и вздрогнул от неожиданности.
Мужичок: «Ого! Испугал меня, хозяин!..
Ну цё, давай грамоту, каку надо Сарамхану передать».
Незнакомец: «Грамота будеть на словах. А кому передать ее надо, об этом нихто не должон уведать, даже под страхом твоей смерти».
Мужичок: «Ну дык ясное дело - цё дело темное!..» (и захихикал)
Незнакомец: «Скажешь Сарамхану, чтобы приезжал за товаром, аки ранее
договорились».
Мужичок: «И всё?!»
Незнакомец: «И всё! Уразумел?!»
Мужичок понимающе кивнул головой, лихо вскочил на лошадь и поскакал по тропинке вдоль реки.
Сцена 16.
Услюм, Пересвет и Волоха стоят возле бани, из которой доносятся разгоряченные голоса парящихся там мужиков.
Услюм, прищурив зоркий глаз посмотрел туда, где от крайней избы вдоль реки поскакал одинокий, стремительный всадник.
Услюм: «Ох, не по сердцу мне такая наша пруха!
Есть чуйка йохушки, цьто это замануха!..»
Дверь распахнулась, и из бани выскочил разгоряченный Данило.
Данило: «Ох добре, братики! Ох, добре! И вы идите попарьтесь от души!»
Пересвет молчит и задумчиво смотрит на причаленные ушкуи, где стражники дожидаются, чтобы тоже занырнуть в баню да смыть усталость многодневного похода.
Пересвет: «Я последний раз в бане парился в Нижнем Городе вместе с Андреем, егда выкупил его из неволи... Вот ужо мы его тама выпарили, приодели апосля да накормили досыта...»
Данило тряхнул головой так, что брызги разлетелись в разные стороны.
Данило: «Ох, напьюся сядня, вдрызг напьюся. Эх, такая, видать моя доля
разбойная! По грехам своим получаем, братики, по грехам!» Зарычал, как медведь, и снова ломанулся в баню, в жгучий пар да под березовые веники.
Услюм: «И атаманы наши не трезвятся. Чак и дозоров не расставили.
Пьють тама зелье заморское с оным купцом тлетворным.
Ух, йохушки, не нравится мне етот шершень лизожопый!
Так и наровить в душу залезть, а у самого шило наготове.
Такой сзади шилом пырнеть, да есчо и оскалитца падла!..»
Волоха: «Еже вы про хозяина нашего, то сие все правда есть. Он и в плену пребывал многие лета. Бають, что тама у басурмен, аж до сотника дослужилси, а потом и вольную получил. Но его сыновья до сих пор во плену пребывають. (Восхищенно и загадочно взирает на Пересвета) Поведай, Пересвет, какою такою духмяной травой вы укрыли погибшего воина?.. Ну, того воина, что завтря на погосте будем хоронить?»
Пересвет: «Это особая трава, Володимир! Господь Бог для того и посеял ее на земле, чтобы мы своих сродников, да и всех упокоенных с миром людей, могли охранити от тления, и во родимую землю свою возвернуть!.. (Глубоко вздохнул) А называется она - погинь-трава!..»
Волоха: «Погинь-трава. Да она есть чудо Матушки Природы! (задумался) Еже надобно нам за попом отойти, то следует чичас выходить, авось ко зореньке тогда и возвернемся».
Пересвет: «Погоди трошки, Волоха, я с атаманом переговорю, и мы
пойдем с тобой на Вознесенский хутор».
Они отошли от бани и направились к большой гостевой избе.
Услюм (на ходу): «Таки уходишь?»
Пересвет: «На что мне с вами вверх по Волге мыкаться? Даст Бог, вернуся обрат на Оку, доберуся до Любеча, а там и до Брянска рукою подать.
Да мы есчо утром увидимся, егда будем Митрофана в последний путь провожать».
Услюм: «Ну ступайте с Богом, а я, пожалуй, пойду дозорных проверю».
Сцена 17.Просторная гостевая изба. На широких лавках-лежанках хмельные молодцы тискают разнузданных девиц-полонянок. Девицы игриво похихикивают, а молодцы так и норовят забраться к ним куда поглубже.
Посреди избы стоит длинный стол, на нем полно вина и закуски.
За столом спиной к нам, в обнимку с неизвестным человеком сидят Анфим и Кистень. Они все уже очень пьяные.
В избу вошел Пересвет. Он перекрестился и, поклонившись честной братии, посмотрел в тот угол, где должна была находиться икона. Иконы там не было... Кистень встал из-за стола, сам подошел к Пересвету и по-братски обнял его со словами...
Кистень: «Пересвет, дорогой, неужто решил нас покинуть?»
Пересвет: «Да, Семен Николаич, с утра по светлому пешим ходом
отправлюсь обрат на Оку, а далее, и сам ты ведаешь, яко смогу
на любимую отчину свою возвернуться».
Кистень: «Дык зачем пешим идти? Мы тебе здеся и коня добудем. Вот Анфим Никитич тута и товарища своего сретил. Они с ним во походы ходили, а есчо из ордынского плену вместе бежали. Тольки наш Анфим выхватился, а дружка его басурмены помали и шешнадцать лет во плену гнобили да мучили».
Пересвет: «Дозволь, атаман, отлучиться, за батюшкой сходить, дабы к утру возвернуться и Митрофана с панихидой захоронить».
Кистень: «Святое дело!..»
Он одобрительно кивнул головой и полез за монетами в пояс.
В это время незнакомец обернулся и мы, наконец-то увидели его лицо.
Пересвет столкнулся с ним взглядом и чуть не вздрогнул...
У незнакомца не было одного глаза, а все лицо испещрено было шрамами и пятнами от ожогов. Но тот единый оставшийся глаз смотрел на Пересвета так, что, казалось, видел всего человека насквозь.
Кистень: «Батюшку попа за панихиду мы сами отблагодарим, а тебя,
дорогой, прошу: прими ото всей моей души и от чистого сердца!..
Кистень вложил в руку Пересвета несколько малых золотых монет.
Ето не литовские и не басурменские, а мои кровные, те, цьто я из Ново-Города в поход брал на крайний случай. Ты на это и коня купишь, и даже лодью со гребцами наймеши до самого Любеча!..»
Пересвет взял монеты, поклонился в пояс и вышел из избы.
В притворе он едва не столкнулся с Пыхом.
Яська, разгоряченный с румяным лицом, схватил Пересвета за рукав и потащил его прямо к пекарне.
Яська: «Ты, цьто же ето, боярин, хотел уйти и не проститься? Да мы с Арсюхой ужо тесто замесили, а вскорости в печь загружать его бум!..»
Пересвет: «Ярослав, дорогой, не волнуйся. Мы есчо и утром свидимся!»
Не сопротивляясь, идет за Яськой, а тот не отпускает рукав и буквально затаскивает Пересвета в пекарню.
Сцена 18.
В пекарне топится печь. Арсюха раскрасневшийся с горящими глазами обмывает руки под рукомоем. Лицо и вся одежда его перепачканы в муке.
Войдя в пекарню, Пересвет глазами поискал икону. Деревянная икона Богородицы была на месте. Он перекрестился, низко поклонился в этот угол, подошел к иконе и положил золотые монеты за оклад.
Арсюха: «Пересвет, погоди цуток, може и дождешся таки хлебушка
душистого, свежеиспеченного?!»
Пересвет: «Непременно, Арсений Сергеич, отведаю хлебушка вашего, но утром, на помин души Митрофана. А теперя мне надо за батюшкой идти».
Арсюха блеснул глазом и, едва сдерживая накатившую слезу, попросил.
Арсюха: «Пересвет дорогой, помолись тамо, в Вознесенской церкви, цьтобы мы из похода вернулися живы и здравы. А я перед матушкой любимой обещание свое непременно исполню и более никогда ужо в эту разбойную дурь не ввяжуся, а буду с батянею в кузне трудитца, да хлебушек испекати со Ясею будем на радость всем добрым людям!..»
Арсюха улыбнулся от складно сказанных слов, повернулся к иконе и, перекрестившись на образ Богоматери, поклонился ей до земли.
Сцена 19.Ночь. Взошла луна.
На ушкуях, чтобы не заснуть, переговариваются стражники.
Микифор: «А кто тама на атаманской ушкуе, може дятел какой долбить?!»
Фома: «Да тама Гаврю после бани разморило, вот и клюеть он носом,
будто дятел».
Микифор: «Дык Гавря таки можеть и ушкую потопить!..
У него же не нос, а клюв! Да и не клюв, а долото вострое!»
Гавря: «Главное, Микифор, цьтобы ты сам в воду носом не клюнул.
Вот ужо водяной обрадуется. Ой, завопить, какой большой кусок помета ко мне увалилси! Дык я теперя ево кажен день буду языком лизать!..»
Все, кто слышал эту шутку засмеялись, а Микифор - громче всех.
Сцена 20.Ночь. Тропинка вдоль берега на подходе к хуторам.
По тропинке, поднимая пыль и шумно топая ногами, идет Услюм. Подходя к тому месту, где он поставил дозорных остановился, и тут же услышал сокрушительный храп.
Он подошел к сидящим лоб в лоб стражникам и, вытащив у одного из них тревожный рожок, прокричал: «Зё! Зё!..»
Стражники подхватились одновременно и так ударились своими лбами, что треск разнесло по всему берегу. Они отвалились в разные стороны и долго не могли прийти в себя от такой встряски.
Тороп (потирая лоб ладонью): «Окиш, что ето такое здеся было?..»
Услюм: «А это, Тороп дорогой, была проверка на свинство!»
Тороп: «Цьто ето есчо за проверка такая?!»
Услюм (возвращая Окишу сигнальный рожок): «Пущай тебе про ето Окиш поведаеть. А то на сладкий ваш храп, все нетопыри слетелися, да хотели поотгрызть вам, то самое йохушки, за што вас жёнки любять. (Улыбнулся) Дык я нетопырей этих злобных, отогнал оборот к Сарамхану!..»
Окиш: «Спасибо те, Услюм за попечение. Цуток задремали с устатку».
Услюм (уходя): «Бдите зорче, други дорогие, раздолбаи непутевые мои!..»
Тороп: (спросил Окиша) «Дык, а почему она ета проверка на свинство?»
Окиш: «Единожды я поведал Услюму, яко мой деда свиней усмирял...
Егда он приносил им корыто со кормом, то они бросалися скопом, опрокидывали корыто, а потома со грязью и пожирали все ето кусая друг друга. Но, егда деда единожды гаркнул на них: "Зё! Зё!" - дык они враз и опомнились. И стали потома такими смирными, цьто пока не услышать оного заклинания, к корыту не прикасаются!..» (Пауза)
Тороп: «Получается, Окиш, цьто мы с тобою хуже этих дурных свиней.
Еже што, то могли бы и сами погинуть, и братьев своих погубить».
Окиш: «Есчё бы, иш яко нас апосля бани разморило, аж до одурения.
Дык и прошлую ночь мы толком не спали».
Тороп: «Ну да, намахалися на Белом болоте своими секирами,
пока ету хренову перемычку с Оки прорубали».
Окиш: «А Сарамхан все одно нас выследил и по Оке не пропустил! Видать, тоцьно ему кто-то поведал про все наши возможные проходы!..»
Тороп: «Да и Митрофана ордынцы на Медвежьей косе погубили...»
Окиш: «Пересвет сказывал, невозможно было Митроху спасти.
Отравная, однако, стрела была да есчо и хребет ему перебила...»
Тороп: «Да, вот и все...(задумался) Неужто жизня на етом и кончается?.. Похороним Митрфана Евсеича во чуждой земле и всё што ли, конец?!»
Окиш: «Несть на Руси для нас чуждой земли. Она потому мать - земля наша, цьто на ней во плоти мы рождаемся и во прахе на этой земле остаемся. А душа наша устремляется ко Господу, аки вольная птица!..»
Тороп и Окиш переглянулись, посмотрели на бездонное звездное небо и, глубоко вздохнув, застыли, словно очарованные...
Сцена 21.
Ночь. Тишина. Стражники, охраняющие ушкуи, разожгли на берегу костры и тихо переговаривались между собой.
В узком оконце пекарни теплился свет, а дух испеченного хлеба Услюм почуял с десяти шагов. Он с жадностью вдохнул сей чудный хлебный запах, но решил не заходить в пекарню, а убедиться для начала, не успокоились ли молодцы в большой гостевой избе. Там было тихо, а мерный храп молодецкий слышался даже за пределами избы.
Услюм осмотрелся и, глубоко вздохнув, сказал с сожалением:
Услюм: «Тоже мне атаманы: расслабились, йохушки, а дозорного у входа не поставили!.. А мы чичас баню подтопим, поставим кого-нибудь тута в дозор, и апосля попаримся восласть!..
Он направился к дровяному сараю и на ходу добавил: По-доброму, и Ярослава с Арсением надо призвать да попариться в бане с устатку.
Эх, новгородчии хлебопёки наши чудные, добры-молодцы лихия!..»
Услюм подошел, открыл калитку настежь и, не закрывая ее, вошел внутрь сарая. Тут же мы услышали шум и звуки схватки с явным ударом полена по голове. Кто-то там вскрикнул, и всё разом стихло...
Сцена 22.
Ночь. Тишина. Окиш и Тороп снова клевали носом, но уже по очереди и без храпа. Тороп встрепенулся и не поверил своим глазам...
По тропинке ведущей к хуторам, бесшумно вереницей шли пешие, вооруженные люди. Окиш тоже очнулся и стал пристально вглядываться в живой поток вооруженных людей, чья обувь была обмотана тряпками. Страшная догадка о том, кто эти люди, пришла к ним в одно мгновение. Окиш достал из за пояса сигнальный рожок и приготовился к бою. Тороп сделал то же самое, успев перекреститься свободной рукой. Они переглянулись, как в последний раз, и Окиш хотел уже подать сигнал тревоги, но налетевшая на них со свистом туча стрел, не позволила никому даже вскрикнуть.
Одна стрела пробила Окишу горло, а другая попала в сердце и пригвоздила руку с рожком к его груди.
Сразу три стрелы вонзились в грудь Торопа, а четвертая позже, когда он хрипя прислонился к березке, пробила уже мертвому Торопу плечо.
Два человека подошли к убитым стражникам и забрали секиры, а третий хотел вытащить из оцепеневшей руки Окиша сигнальный рожок, но, не сумев это сделать, сплюнул, гневно выругавшись (на кыпчакском):
«На том свете трубачем будешь трубить пока не лопнешь, русская тварь!»
Сцена 23.Ночь. Тишина. У костра на берегу, где причалились ушкуи, не спят и тихо беседуют Гавря и Микифор.
Гавря: «Што-то тама не так... И смену нам Услюм не присылаеть, неужто
забыл о своем попечении?»
Микифор: «Такого с Услюмом не может и быти, еже толечки самого
не разморило апосля бани».
Вдруг Гавря насторожился и стал принюхиваться к запахам, которые донес до них легкий ночной ветерок, а далее он чутьем уже понял, что сейчас будет, и закричал во весь голос:
Гавря: «Тревога! Укрыться всем щитами!Тревога!..»
Едва успели они укрыться щитами, как на стражников обрушилась страшная туча стрел. Раздались жуткие крики.
В это время в гостевые избы врывались воины Сарамхана.
В темноте они с визгом рубили и вязали полусонных ушкуйников.
Гавря с Микифором успели укрыться щитами, после чего и впрямь стали похожи на ежей.
Тут же, на них налетела целая стая ордынских воинов. Обнажив мечи и прислонившись спинами, друзья мужественно отражали удары вражеских сабель, пока их не пробили длинными копьями. Проколотые с двух сторон они бессильно опустили свои мечи, но, не выпуская их из рук, обнявшись напослед вместе упали на покрытую искристой росою траву.
Повсюду слышались крики, сабельный звон и стоны погибающих воинов.
Когда Сарамхан верхом на коне подъезъжал к большой гостевой избе, все уже было почти закончено.
Ордынские воины зажгли факелы и выводили из домов связанных ушкуйников, собирая и усаживая их на землю спиной друг к другу.
Тут же они вытаскивали и складывали в кучу убитых, подбирали оружие, а тех, кто еще шевелился, закалывали с визгом и рубили, по ходу дела.
Торжествуя и по-звериному сверкая глазом, Сарамхан взирал на эту кровавую расправу. Со стороны пекарни донеслись крики и ругательства ордынских воинов, на что он раздраженно спросил на кыпчакском:
Сарамхан: «Что там еще случилось?»
Каирбек: «Какие-то разбойники закрылись в пекарне, не хотят выходить,
да еще и огрызаются!»
Сарамхан: «Подожгите их живьем, и пусть они сами узнают,
каково это оказаться в раскаленной русской печи!»
Каирбек: «Поджигайте пекарню со всех сторон».
Воины с факелами бросились исполнять приказ Каирбека.
Из дровяного сарая со связанными сзади руками и кляпом во рту привели Услюма и толкнули его в общую кучу.
Пекарня быстро охватилась огнем, освятив избитые лица ушкуйников. Они заворожено ожидали, что будет с теми, кто затворился в пекарне.
Первым не выдержал Анфим и закричал, что есть мочи...
Анфим: «Яська, Арсюха, не дурите - выходите к нам!
(Ушкуйники дружно подхватили) Вызволяйтесь оттуда!..»
Кистень: «Братья, не давайте им радости зрети, аки русичи в огне
погинут!.. (Другие кричат) Выходите, братья, на волю!..»
Из большой гостевой избы воины Сарамхана вынесли тяжелые сундуки с золотом и открыли их перед ним.
Пекарня уже охватилась огнем: сухие бревна трещали, а часть соломенной крыши начала проваливаться внутрь.
Изнутри пекарни поленом выбили обтянутое бычьим пузырем оконце и раздался голос Пекаря:
Арсюха: «Братья дорогие, простите нас, грешных за всё!
Ради Христа, простите нас!..»
Яська: «Не поминайте лихом, братцы! Авось еше тама и свидимся!..»
Арсюха: «Примите от нас хлебушка на прощанье».
Яська: «Ето вам наш гостинечь прощальный».
Изнутри через горящее оконце пекарни вылетел холщевый мешок со свежеиспеченным хлебом. Он упал рядом с набитыми золотом сундуками, в которых поблескивали изумруды и сопфиры.
Сарамхан высокомерно обратил взор в сторону пленников, но был удивлен тем, что никто из них его, Сарамхана, даже не замечал.
На мужественные, избитые, окровавленные лица ушкуйников легла невыносимая печать сострадания.
Пылающая крыша и верхние бревна пекарни стали рушиться внутрь, а гул огня соединился с жутким криком сгорающих заживо хлебопеков.
Страшным ревом, криком и плачем взорвались связанные пленники.
От такого душераздирающего взрыва конь Сарамхана взвился на дыбы, а он сам разразился неистовым сатанинским смехом.
Бедный Услюм, изо рта которого так и не вытащили кляп, тоже плакал, обливаясь горькими слезами и не веря в то, что с ними случилось, как безумный, мотал своей окровавленной пробитой головой.
Сцена 24.
Раннее утро. Просыпается и пробуждается Матушка Природа.
Щебечут птицы, и вот уже скоро взойдет красное солнышко.
По лесной дорожке к хуторам приближаются Волоха, Пересвет и местный священник отец Федор. У них хорошее настроение, и они разговаривают, как добрые собеседники. Возможно, поэтому наши друзья даже не заметили, как прошли мимо ордынского дозора.
Выйдя за поворот и увидя дымящиеся останки пекарни, остановились. Затаив дыхание и не веря своим глазам, они всматривались в страшную картину жестокого захвата.
Пересвет первый почувствовал тревогу сзади и, оглянувшись, увидел ордынских воинов, готовых в любой момент выстрелить из луков...
Сцена 25.
На берегу. Раннее утро. Пленных ушкуйников со связанными руками погрузили на остроносые ушкуи. Вооруженные ордынские воины сидят на веслах, а часть из них - бдительная стража, готовая к отплытию.
Все внимательно слушают Сарамхана.
Сарамхан: «Мне плевать, кто там из вас атаман, а кто разбойник. Отныне вы мои, и я отдаю свою добычу брату Челумхану. Он и будет вашим хозяином».
Конвой подвел к Сарамхану Волоху, Пересвета и о.Федора.
Сарамхан оглянулся, и один из конвойных сказал ему:
Конвойный: (на кыпчакском): «Мы их захватили на подходе к хуторам.
У раненного в плечо воина был вот этот меч». Он показал меч Пересвета и положил его у ног Сарамхана.
Сарамхан: «Вот и хорошо, у Челумхана появится еще один трофейный русский меч и будет на три пленника больше!.. Его кузнецы закуют и посадят вас на цепь. Но кому-то повезет, и они умрут раньше, ибо Челумхан любит пить русскую кровь, пока она еще теплая...
Он дал знак, и воины стали вязать новых пленников.
Одноглазый незнакомец подошел к Сарамхану и сказал ему что-то на ухо, а тот выслушал, кивнул головой и, показав на Волоху, дал знак, чтобы его отпустили.
Пересвет: «Сарамхан, за что ты нас захватил? Мы же не соделали тебе
ничего худого!»
Сарамхан: «Тогда почему вы здесь, среди этих разбойников?»
о.Федор: «Мы здесь, чтобы совершить обряд погребения нашего
брата русича».
Сарамхан зыркнул на одноглазого незнакомца, и тот опять сказал ему что-то на ухо. Выслушав его, он презрительно посмотрел на отца Федора и злобно произнес.
Сарамхан: «Ежели вы хотите захоронить разбойника и называете его братом, значит вы сами такие же братья-разбойники, и вас тоже посадят на цепь!..»
Он дал знак воинам, и они стали выкручивать руки и связывать отца Федора и Пересвета.
За всем, что происходило на берегу, внимательно следил Услюм и на безмолвный вопрос Анфима он тихо, но очень грозно сказал...
Услюм: «Ну цьто, догадал, Анфим Никитич, кто есть твой одноглазый
товарищ, и какое у него имя?!»
Анфим вперил свой жуткий взгляд в одноглазого незнакомца и, скрипнув зубами, грозно прохрипел: «Иуда!..»
Сцена 26.На вымолах. Ближе к закату.
Нижегородский князь Димитрий смотрит на вымола, где разобрали последствия погрома, и куда прибыли уже новые торговые гости.
Рядом с ним стоят Ивор и Лепа Краб.
кн. Дмитрий: «Ну вот ужо и купцы пребывають из иноземных далей... Да, братья дорогие, жизня наша продолжается!..
Ивор согласно кивнул головой, а Лепа Краб, сильно выдохнул воздух и уронил голову себе на грудь. Не печалуйся, Леха. Верую, что Пересвет живой, но куда его занесло, об этом один Господь Бог наш и весть...»
Краб: «Надобно молиться Божьей Матери, чтобы она не оставила
Пересвета в беде и оградила его ото всякой напасти!..»
кн. Дмитрий: «Егда мыслите возвертаться во домы своя родныя?»
Краб: «На гредущей седмице наши купцы торговлю свою завершать,
тогда и мы отчалим во родимые края».
кн. Дмитрий: «Ведають, что в ваших краях черный мор начался...
Бають, будто перед мором преподобным инокам знамение открылось:
«Яко месяц был крови подобен...» Сие не к добру есть...»
Подошел молодой воевода, поклонился князю и спросил:
Воевода: «Дозволь, княже Димитрий, важную вестю поведать?»
кн. Дмитрий: «Ведай братец не таясь».
Воевода: «На дальних хуторах Сарамхан полонил ушкуйников. Многих тама порубали прямо на хуторах, во время изгона. Остальных повязали и Сарамхан отправил полоняников брату своему Челумхану Кровавому, что из племени поганого Бон-по. Стан его стоить на Волге выше Городца».
кн. Дмитрий (Яростно сверкнув глазом): «Когда же эти нечестивые напьются русской крови до конца?!»
Краб: «А тогда, княже, когда мы им этот вострый конец, в ненасытную
пастю загоним аж до самого их поганого выхода!..»
Сцена 27.Вечер. На закате.
По Волге плывут остроносые ушкуи. Ордынские гребцы лихо загребают по течению, а вооруженные стражники неустанно следят за своими пленниками. У всех ушкуйников, включая о.Федора, полный упадок сил, а на их лица возлегла печать скорби и горькой обиды.
В чистом небе кружат вольные птицы.
Пересвет устремил взор куда-то в небесную высь и вновь затеял безмолвный диалог с самой Природой. Он закрыл глаза и, улыбнувшись, стал пересохшими губами шептать любимые заветные слова.
Когда Пересвет закрывает глаза, все пространство кадра, словно в калейдоскопе преобразуется в искристый и таинственный туман.
Из тумана проясняется лицо маленького мальчика Александра...
Звучит песня «Мать-Земля»:
О дорогой мой соплеменник, не ведаю, услышишь ли меня.
Я пленник совести, я грешный пленник, хотел любовью мир обнять.
И ближнего собою защитить, и все последнее свое ему отдать.
Но недруги смогли меня схватить, и снова обо мне заплачет мать.
Она всё чувствует, земля моя родная, и всё на свете может мать понять.
Любимая, тебя я умоляю - не плачь! Не плачь, земля моя - родная мать!
Неужто сына своего оставишь погинути во страшном во плену?! Да,
Мы сыны твои исправно возрастали, и став мужами, уходили на войну.
Нас матери рожали не для сечи! Рожали в поле нас и в кузне, и в хлеву!
Все тяжести земли легли на ваши плечи, пусть вечно наши матери живут!
Они по праву это право заслужили и даже вечность мало им отдать.
Она отдаст себя за то, чтобы мы жили, моя родная мама. Наша мать...
Такую жертву от нее не примет никто на свете, и поэтому во-в-е-к
Во всей Вселенной никогда не сгинет от матери рожденный человек!..
Вновь донесутся до любого слуха для нас священные слова Творца:
Отца во имя! Сына! И Святаго Духа! Аминь! Отныне и во веки, до конца!..
Во время песни «Мать - Земля», как во сне, происходит следующее...
Мальчик Александр крестится и, наклоняясь, прикасается губами к разделяющему нас прозрачному куполу. Это похоже на то, когда в храме люди прикладываются к раке со святыми мощами.
Из тумана проясняется следующая картина:
Пленных ушкуйников, среди которых Пересвет и о.Федор, выстраивают перед Челумханом и Челубеем. Оценивая пленников кровожадными взглядами, они предвкушают близкую расправу.
Перед двумя могилками вся в слезах и в черном облачении стоит Любава. Рядом с ней мать Пересвета держит на руках Богдана.
Между детских могилок, положив голову на ту, что поменьше, прилипился к земле пес Туман.
Священник кадит, и они вместе с дядей Александром совершают панихиду о упокоении погибших от мора Олесьи и Кирилла.
Дядя Александр весь в слезах и не может оторвать взгляда от крестов на родных могилках. На погосте, где происходит панихида, много свежих крестов. Это прошел мор...
Пленных ушкуйников осматривают Челумхан и Челубей, а их воины держат наготове знамена и оружие.
Атамана Кистеня, Анфима и еще нескольких ушкуйников подводят к яме у которой стоят пеньки (плахи). Им развязали руки.
Перед тем, как опуститься на колени и положить свои головы на плахи, ушкуйники переглядываются между собой и, сорвавшись с места, нападают на ближайших воинов.
Кистеню и Анфиму удается овладеть саблями, и они бросаются на Челумхана и Челубея. Короткие мгновения боя заканчиваются тем, что обоих атаманов насквозь пробивают длинными копьями...
Остальные ушкуйники так же мужественно погибают под ордынскими саблями, но никто из них не положил свою голову на плаху.
Мать Пересвета Наталья с окаменевшим лицом стоит ночью в саду перед пылающим домом Пересвета. Рядом с ней, прижимая к себе маленького Богдана, с ужасом в глазах, бессильно взирает на пожарище Любава. Около них в отчаянии мечутся люди и верный Туман.
В тесной келье перед иконой Богородицы стоят Наталья и Любава. Они произносят слова молитвы, а за их спинами, держась за край плетеной кроватки, стоит младенец Богдан. Он взирает на Икону Богородицы, а его лучистые голубые глазки источают радостный свет...
Сцена 28.Недорогой крытый возок, запряженный парой лошадей, остановился на краю плодоносного сада, недалеко от бывшего дома Пересвета.
С возка соскочил Езас, подошел к пепелищу и с грустью осмотрел то место, где весной он с вожделением взирал на красавицу Любаву...
Езас закрыл глаза и от нахлынувших на него страстных чувств чуть ли не до крови закусил губу.
Мимо проходит женщина с маленькой девочкой на руках.
Езас: «А поведайте, матушка, где можно найти обитателей сего дома?»
Женщина: «Сам боярин и воевода Пересвет, бають, что погиб, али во полон угодил к басурменам, во время их торгового похода. Семья тоже ополовинила: двоих деток мор забрал, а Любава с малым сыном и со матерью Пересвета Натальей в монастыре обитають».
В возке кто-то сильно закашлялся, и женщина тревожно оглянулась.
Езас: «А где монастырь этот, далеко ли отсюда?»
Женщина (опустила девочку на землю): «Недалече отсель: ручей минуете и ошую вдоль ручья прямо до Десны. Она и ведет, дорожка, до монастыря. Тама и крестный батька их обретается, помогает монахам людей от мора спасать. Многих ужо вылечили они со своими пчелками. Слава Господу, что хранит на Руси таковых людей добрых, аки ети Пересветы дивные!..»
Из возка выглянул Ивор и закашлялся. Женщина повернулась, посмотрела на Ивора и спросила Езаса: «Батюшка ваш?»
Езас: «Да. Со вчерашнего дня занемог, а сегодня и в жар его бросает».
Женщина: «Похоже, что и батюшку вашего моровая болезнь захватила...
Езжайте к монахам и к Олександру, да побыстрее, а то потома
поздно будет лечить ее проклятую».
Сцена 29.Небольшая келья дяди Александра.
Иконы, книги на полках и много травы, развешенной по всей келье.
На широкой скамье лежит Ивор. Его сильно знобит.
Александр обмывает руки под рукомоем, а Езас подошел к Ивору и, заменив лучину, присел у него в изголовье на колени.
Ивор (преодолевая озноб): «Езас, Ольгерду поведай все, как мы с тобой договорились, и ничего лишнего. Ежели Бог даст поправлюсь, то сам прибуду в Вильну и предстану перед ним со докладом. Ты будь ближе к Витовту, а от Ягайлы держись подалее. Всё, Езас, езжай с Богом!»
Александр: «Будем молиться, и с Божьей помощью все возможем!..
Отправляйся, дорогой, в добрый путь, смело поезжай, Езас, со Господом!»
Сцена 30.Езас вышел из кельи дяди Александра и направился к возку, где его ждал возница Гунар...
Какая-то неведомая сила заставила его повернуться, и он заметил, как от крайней кельи с корзиной в руках отошла мать Пересвета Наталья, а за ней увязался Туман.
Езас, сильно выдохнул воздух и сказал вознице на литовском.
Езас: «Гунар, подожди немного, я сейчас!...»
Он развернулся и пошел прямо к той самой крайней келье.
В келью входит Езас.
Любава, видимо, только что уложила спать маленького Богдана.
Она с распущенными волосами и в белой сорочке, как будто явилась из того самого сна. Красавица обернулась, и даже не успела испугаться.
Не давая опомниться, Езас набросился на нее, как безумный, крепко обхватил левой рукой, а правой закрыл рот и повалил ее на пол.
Когда Любава падала, она сильно ударилась головой о край скамьи, вскрикнула и потеряла сознание...
Красивая полуобнаженная женщина, не оказывающая сопротивления, могла еще более разгорячить безумца но Езаса это наоборот остановило. Оставив ее лежать на полу, он взял плетеную кроватку со спящим в ней Богданом и направился к выходу.
Выйдя из кельи, Езас осмотрелся и убедился, что, кроме Гунара, его никто не видит. Затем он спешно подошел, поставил кроватку в возок, а вознице сказал на ходу.
Езас: «Гунар, пойдем, нужна твоя помощь, только не задавай вопросов».
Гунар соскочил с возка и они вместе направились в крайнюю келью.
С корзиной в руках, по лесу идет мать Пересвета Наталья.
Вдруг она что-то почувствовала, повернулась и сказала Туману:
Наталья: «Туман, иди до Любавы, что ты за мной увязалси?
Тама твоя служба более надобна, иди быстрее до дому!..»
Пес развернулся и потрусил обратно, а Наталья посмотрела ему вослед, и тревога еще ближе подступила к ее чуткому материнскому сердцу.
По лесной дорожке довольно-таки быстро едет возок Езаса.
За возком с грозным видом несется сторожевой пес Туман.
Возница Гунар даже вздрогнул, когда у ног его раздался страшный рык. Собаке хватило бы одного прыжка, чтобы вцепиться Гунару в ногу.
Из возка на ходу с обнаженным мечом высунулся Езас и рубанул Тумана по голове. Он рубил мечом еще и еще, пока у пса не подкосились лапы, и он окровавленный не упал на траву.
Эту сцену издалека через кусты видела мать Пересвета Наталья.
Когда Туман упал, она в ужасе схватилась рукой за сердце и, уронив корзину с грибами, припала к березке, закрыв свои ясные очи...
Иллюстрации: фрагмент обложки книги «Пересвет» и «Сон Езаса». Художник Андрей Сметанин
(Окончание следует)
