«Я считаю себя по умонастроению православным человеком»

Завтра, 22 июня, исполняется 75 лет постоянному автору «Русской народной линии», выдающемуся русскому историку, профессору Санкт-Петербургского государственного университета, доктору исторических наук Игорю Яковлевичу Фроянову. В связи с этим юбилеем Игорь Яковлевич дал «Русской народной линии» пространное интервью.

«Русская народная линия»: Игорь Яковлевич, Вас знают, прежде всего, как выдающегося русского историка. В связи с этим хотелось бы Вас спросить, когда Вы приняли решение стать историком и пойти по научной стезе, кто или что повлияло на принятие этого решения?

Игорь Фроянов: Стимулом к принятию этого решения послужила монография Бориса Дмитриевича Грекова «Киевская Русь». Прочитав ее, понял, что по некоторым вопросам можно иметь и несколько иные представления, чем в этой книге. Я заметил также, что в отдельных случаях Греков недостаточно убедителен, а порою его построения не согласуются с источниками и даже противоречат им. Это касалось, прежде всего, истории зависимого населения Древней Руси. Разделы книги Грекова, посвященные челяди, холопам, смердам, мне показались недостаточно обоснованными. Тогда обратился к источникам, и эта работа меня увлекла. Будучи студентом историко-филологического факультета Ставропольского пединститута, я написал реферат, посвященный челяди и холопам в Древней Руси, где развивал несколько иные идеи, нежели у Грекова. Борис Дмитриевич стоял на той точки зрения, что Киевская Русь - это феодальное общество, в котором рабство сокращалось, и, не имея никакой перспективы для своего поступательного развития, уходило в прошлое. Я же, работая с источниками, убедился, что это не так, что те социальные категории, которые Греков не хотел относить к рабам, на самом деле являлись рабскими категориями. Его идеи насчет интенсивной феодализации Древней Руси тоже показались мне более умозрительными и схематичными, чем обоснованными историческим материалом. В этой полемике с концепцией Грекова и завязался мой интерес к средневековой русской истории, усиленный вскоре чтением знаменитого Курса лекций В.О.Ключевского.

Когда был на последнем курсе института, случилось так, что в декабре 1962 года в Москве проходило Всесоюзное совещание историков, на которое был приглашен мой учитель - Виктор Александрович Романовский, принадлежавший к киевской школе российских историков. Накануне первой мировой войны он закончил исторический факультет Киевского университета и был оставлен, как тогда выражались, для подготовки к профессорскому званию. Все у него шло хорошо, но грянул революционный 17-й год, многое в жизни людей перемешавший, а в конце 20-х - начале 30-х годов над ним стали сгущаться тучи. На Украине большевики обнаружили какое-то националистическое общество, «едва не потрясшее здание». Дело кончилось тем, что Виктора Александровича, как и некоторых других украинцев, обвинили в национализме и отправили в места, по известному выражению, не столь отдаленные - в карагандинский лагерь ГУЛАГа. Потом Виктор Александрович шутливо называл себя «сталинским стипендиатом». Но я убежден, что эту «стипендию» он получил незаслуженно, попав, так сказать, «под общую гребенку», как тогда это нередко бывало. Когда закончился срок заключения в лагере, В.А.Романовский какое-то непродолжительное время работал Карагандинском педагогическом институте, а потом переехал в Ставрополь, поскольку в Киев ему было решительно запрещено возвращаться. Правда, сперва ему пришлось преподавать студентам известного почитателям вина Прасковейского винодельческого техникума в Буденновске и лишь затем удалось перебраться в Ставрополь, защитить докторскую диссертацию по истории государственного хозяйства Украины в XVII в., стать заведующим кафедрой истории Ставропольского педагогического института. Я его застал в расцвете творческих сил, на вершине научной карьеры. Он руководил моей подготовкой в Ставропольском педагогическом институте. Благодарю судьбу, что она сподобила встретить на жизненном пути Виктора Александровича Романовского - личность яркую, утонченно интеллигентную, благожелательную, честного труженика на ниве исторической науки, подающего пример бескорыстного ей служения.

Так вот: Виктора Александровича Романовского пригласили на Совещание историков страны. Он предложил мне поехать с ним, я не видел причин для отказа, тем более что в Москве еще ни разу не бывал. На дворе был декабрь, когда мы приехали в Москву, стоял лютый холод. От этого холода у меня, одетого в легкий студенческий плащ, осталось незабываемое воспоминание. Среди москвичей у Виктора Александровича было много знакомых из старой профессуры и, в частности, он находился в дружеских отношениях с Николаем Каллиниковичем Гудзием. Гудзий являлся членом-корреспондентом Украинской Академии наук, работал в МГУ, на филологическом факультете заведовал кафедрой. Виктор Александрович собрался посетить Гудзия дома, который проживал на улице Грановского, и взял меня к нему в гости. Нас приняли очень хорошо. Гудзий расспрашивал меня, чем я занимаюсь, каковы мои интересы, с кем бы из историков хотел, если хочу, встретиться в Москве. Я сказал, что хотел бы повидаться и познакомиться с Александром Александровичем Зиминым. Это был молодой, сверкающий талантом и уже признанный ученый. К тому же Зимин, помимо прочего, занимался проблемами социальной истории Древней Руси. Николай Каллиникович тут же набрал номер телефона, и я понял, что он говорит с Зиминым, которого просит принять меня и переговорить со мной. Эта встреча состоялась в здании Института истории Академии наук СССР на улице Дмитрия Ульянова. Я привез на просмотр Александру Александровичу свой реферат. Зимин, прочитав его, высказал ряд критических замечаний, но в целом одобрил. Это меня окрылило. Должен сказать, что в идеях этот реферат потом вошел в мою кандидатскую диссертацию. Так что уже в реферате я нащупал верную линию. Во всяком случае, такое ощущение у меня возникло после встречи А.А.Зиминым.

Положительная оценка Зимина меня вдохновила, и я решил идти в аспирантуру. Предполагал пойти учиться к Зимину, и летом 1963 года после того, как получил диплом об окончании Ставропольского педагогического института, поехал в Москву. Но в Институте истории Академии наук СССР обстановка оказалась неблагоприятной. Приема по специальности «История СССР» не было. Зимин предложил мне поступать в аспирантуру Историко-архивного института, но сразу предупредил, что туда поступает и его ученица. Он обещал быть объективным и взять того, кто «перетянет». Мне показалось, что не стоит поступать в аспирантуру этого института, поскольку, там профиль несколько не тот: нужно было заниматься вспомогательными историческими дисциплинами, к чему у меня особой склонности не было, к тому же мне не хотелось соревноваться с ученицей Зимина - заниматься чем-то вроде «перетягивания канатом». Для очистки совести заглянул в МГУ на исторический факультет; время было каникулярное, факультет пустой. На месте был тогда известный позднее историк, заместитель декана исторического факультета МГУ и ныне покойный Анатолий Михайлович Сахаров. Он мне сразу заявил, причем с некоторой неподходящей к случаю веселостью, что мне не стоит даже пытаться поступать в аспирантуру МГУ, что все равно ничего у меня из этого не выйдет, что прием осуществляется только по специальности «Историография», что набор производится только среди «своих» и «чужие» им вовсе не к чему. Подкупающая откровенность!

У меня было письмо от Виктора Александровича Романовского к некоему Кантору, с которым он сошелся в карагандинском лагере, где они вместе когда-то познавали, почем фунт лиха, а потом, освободившись, поддерживали добрые отношения. Виктор Александрович на всякий случай дал мне письмо к Кантору, в котором просил бывшего солагерника помочь мне советом. Я решил пойти к мудрому Кантору посоветоваться. Он тогда работал в Министерстве просвещения РСФСР. И вот Кантор посоветовал мне отправиться попытать счастья в Ленинград, мотивируя свой совет тем, что Ленинград - это не Москва, которая похожа на проходной двор, что в Ленинграде живут и работают крупные ученые-историки, и он в стороне, на отшибе, поэтому там нет такой сутолоки, как в Москве.

Летом 1963 года я приехал в Ленинград. Зашел на исторический факультет ЛГУ, там никого не было, была лишь одна работница, в одиночестве коротавшая время в деканате. Спросил ее, кто работает на факультете. Она назвала мне имена преподавателей-ученых факультета, многие из которых оказались мне известны: Владимир Васильевич Мавродин, Сигизмунд Натанович Валк, Александр Львович Шапиро, Сергей Леонидович Пештич, Семен Бенцианович Окунь... «Хватит?», - спросила она. «С избытком», - ответил я и пошел в отдел аспирантуры университета, чтобы сдать документы для поступления. Но там выяснилось, что есть только одно место, и на это место претендует ученица Шапиро. Надо же: в Москве мне пришлось бы тягаться с ученицей Зимина и в Ленинграде придется делать то же с ученицей Шапиро. Для порядка побывал еще в Государственном педагогическом институте имени Герцена, а там пять мест и ни одного заявления. Меня стали приглашать сдать документы, но я, подумав о том, что не у кого там учиться, решил отказаться от этого «заманчивого» предложения и поступать (будь что будет) все же в аспирантуру ЛГУ. Сдал документы и уехал в Ставрополь. Через некоторое время получил вызов и поехал сдавать экзамены. Гораздо позже мне стало известно, что Александр Львович Шапиро, которому поручили прочитать мой реферат, пришел к Мавродину и сказал, что «этого парня надо брать». Специально для меня выхлопотали второе место, и я был принят в аспирантуру. Сдавал вступительные экзамены комиссии под председательством Семена Бенциановича Окуня, который оповестил меня, что буду я заниматься не Древней Русью, а освободительным движением XIX века, и моим руководителем будет Наум Григорьевич Сладкевич. Таким известием я был буквально ошарашен. Тогда мне опять помог совет, но уже Сигизмунда Натановича Валка. С ним Виктор Александрович Романовский тоже был хорошо знаком еще с конца 20-х годов. У меня к нему также было письмо с просьбой помочь советом, если возникнет необходимость. Я и пошел к Валку. Он мне тогда сказал: «Соглашайтесь. Главное забиться в щель, а там будет видно». Я согласился, поехал за «пожитками» домой, затем пришло письмо, извещающее меня, что зачислен в аспирантуру ЛГУ.

Вернулся в Ленинград уже на учебу. К удивлению и счастью моему, ситуация переменилась: о Н.Г.Сладкевиче никто уже не заводил со мною речь, но не был еще определен мой научный руководитель. Тогда я пошел к Александру Львовичу Шапиро просить его взять эту роль на себя. Он согласился, но сказал, что мне придется заниматься чем угодно, только не Древней Русью, ибо эта область изучена, по его выражению, «вдоль и поперек», и там «ничего нового не придумаешь, не изобретешь». Мне было некуда деваться, и я согласился, решив заняться историографией, тем более, что тему по историографии мне раньше подсказал Зимин. Малоисследованной была проблема, связанная со скептической школой в русской историографии. Эта проблема и поныне остается недостаточно исследованной. Я решил заниматься скептиками. Шапиро одобрил мою идею. Потом я пошел знакомиться с заведующим кафедрой и деканом Владимиром Васильевичем Мавродиным. Наш с ним разговор закончился тем, что он рекомендовал мне заниматься и далее Киевской Русью. На что я ему сказал, что Шапиро возражает против этого. Мавродин продолжал настаивать на том, чтобы я занялся Киевской Русью. Из его кабинета я вышел с надеждой. Через короткое время появился ректорский приказ о назначении В.В.Мавродина моим научным руководителем. С этим человеком меня связала судьба и по жизни и по науке. И надо сказать, что то был огромный ее подарок, потому что Владимир Васильевич необыкновенно мудрый, все понимающий, теплый, я ему всем по существу обязан. Он был мне вторым отцом. Именно так я его воспринимал. Под руководством Владимира Васильевича я написал кандидатскую диссертацию, посвященную зависимому населению на Руси IX-XII веков (челядь, холопы, данники, смерды). В 1966 состоялась защита кандидатской диссертации, а в 1973 году - докторской, посвященной характеристике социально-экономического строя Киевской Руси в целом. Затем жизнь сложилась так, что в 1982 году я стал деканом исторического факультета ЛГУ, а в 1983 году Владимир Васильевич Мавродин передал мне кафедру истории СССР. Воспринимал это как великую для себя честь по двум основаниям: во-первых, потому, что получил кафедру из рук Владимира Васильевича; во-вторых, что сам В.В.Мавродин наследовал ее от своего учителя Б.Д.Грекова. Деканом я был 19 лет, а заведующим кафедрой - 20 лет. Но случилось так, что настали времена, когда мне пришлось покинуть и деканство и заведование кафедрой...

РНЛ: Игорь Яковлевич, Вы занимались в основном изучением Древней Руси, которая, казалось бы, никак не связана с современностью, но, тем не менее, Ваша научная и общественная деятельность не всегда встречала понимание во властных кругах. С чем были связаны Ваши весьма непростые отношения, как с советской властью, так и с демократической элитой, захватившей власть после развала СССР?

ИФ: Что касается моих научных занятий, то они только кажутся далекими от современности, а на самом деле это не так. Мои оппоненты, мои противники, этим, собственно, и пользовались. В советское время меня упрекали в отходе от марксизма. Представители школы Грекова, многие из которых были вооружены академическими званиями, - Б.А.Рыбаков, В.Т.Пашуто, Л.В.Черепнин - очень ревниво относились к тому, что писали и утверждали. А тут вдруг в исторической науке нежданно-негаданно появился новый человек, который начал все ими написанное (горы книг!) переиначивать, поворачивать дело так, что их идеи теряли монополию в науке. Но они считали, что все должно быть так, как у них, что существует созданная ими единственно правильная марксистско-ленинская концепция истории Киевской Руси, отходить от которой ни в коем случае нельзя. Моя докторская диссертации три года «висела» в ВАКе, ее не утверждали, обвиняя меня как раз в отходе от марксизма. А.М.Сахаров, которого я уже упомянул, являлся тогда в ВАКе председателем экспертной комиссии. Я его спрашивал, какие претензии к моей работе. Он отвечал, что дело в отходе от ленинской концепции. Это - нелепая претензия, особенно если учесть тот факт, что Ленин всего два или три раза высказался по поводу древнерусских сюжетов, причем мимоходом и вскользь. Главное, однако, недовольство моих оппонентов заключалось в том, что я отрицаю классовый характер древнерусского общества, наличие в нем в нем классовой борьбы. И государство у меня доклассовое, что противоречит марксистско-ленинской теории. Мои работы были интерпретированы таким образом, что если я и не порвал с марксизмом, то отошел от него, по известному выражению, на «дистанцию огромного размера». Именно на этом мои оппоненты и строили борьбу со мной, подключив к ней Отдел науки Центрального комитета КПСС, оттуда пришло даже указание исключить меня из партии. В те времена исключение из партии влекло за собой увольнение из университета. Но местные партийные органы оказались самостоятельными и непослушными и не сделали того, что требовала Москва в лице заведующего сектором истории Отдела науки ЦК КПСС некоего Кузнецова. Однако шлейф антимарксиста и пособника нашим буржуазным противникам тянулся за мной долго.

Я не стал бы деканом, если бы критические материалы, выдержанные в этом зубодробительном духе, появились в печати раньше моего избрания на деканскую должность. Летом 1982 года меня избрали деканом, а уже осенью того же года на мои две книжки «Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории» и «Киевская Русь: Очерки социально-политической истории» посыпались критические рецензии, оснащенные политическими обвинениями. После этого начался «долбеж», блокирование книг, которые не пускали к изданию. Моя книга по историографии Киевской Руси, которая значилась в плане издательства ЛГУ 1983 года, вышла в свет только 1990 году из-за активного вмешательства Госкомиздата РСФСР и Отделения истории АН СССР, академик-секретарь которого академик С.Л.Тихвинский стал грудью на ее пути, хотя, боюсь, понимал он в истории Киевской Руси столько же, сколько известная Божья тварь в апельсинах.

С так называемой «демократической» властью мои расхождения из-за того, что я не принял ельцинский переворот и последующие за ним буржуазно-либеральные реформы. Резко негативная реакция со стороны нынешних либеральных властей началась после выхода книги «Погружение в бездну». Летом 2000 года либеральные СМИ начали кампанию травли - посыпались заказные статьи в центральных газетах (Известия, Новые известия, Новая газета, Коммерсантъ, Общая газета и др.) и журналах (Итоги, Клио, Антифашистский журнал), подала свой голос и радиостанция «Свобода». В итоги меня признали антисемитом, мракобесом, ксенофобом и красно-коричневым. Эти четыре с половиной аттестации следуют в определенных кругах за мной до сих пор.

РНЛ: Вы известны, прежде всего, как исследователь истории Древней Руси. Изучая этот период, Вы сделали наибольший вклад в историческую науку. Но Вы также написали труды, посвященные иным историческим эпохам, в частности, периоду, предшествующему Опричнине Иоанна Грозного, - «Драма русской истории: На путях к Опричнине» - и истории XX века - «Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего)» и «Погружение в бездну». С чем связан столь широкий диапазон Ваших научных интересов?

ИФ: Приближался 1997 год, в определенном смысле юбилейный - исполнялось 80 лет Октябрьской революции. Я увидел, что специалисты, которые ранее занимались историей Октября и всячески его воспевали, молчат, набрав в рот воды. К этому времени у меня возникли некоторые наблюдения по ряду вопросов, касающихся того, что произошло в 1917 году, поэтому я и написал небольшую книгу «Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего)». Таким образом я отметил юбилейный 1997 год. Эта книга многим не понравилась. Появилась даже статья с характерным названием «Почему еврейские деньги хуже немецких?» В этой книге был затронут сюжет, связанный с Парвусом. Я пытался показать его роль в тех событиях, которые произошли в 1917 году. Коснувшись проблемы немецких денег, понял, что немецкие деньги, конечно, были, но основной их поток шел не по немецкой линии: немецкие деньги служили лишь своего рода дымовой завесой, которая прикрывала другой поток денег, идущий из США с Уолл-стрит от Якова (Якоба) Шиффа - главного спонсора так называемой русской революции. Мои выводы задели кое-кого. К тому же и Сталин получился у меня совсем не таким, как его пытались и пытаются изобразить либералы. Это тоже не прошло незамеченным.

И все же книгу «Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего)», хотя и приняли с изжогой, но решили пропустить, сделав вид, будто не заметили. Однако, когда в 1999 году появилась книга «Погружение в бездну», возникла другая реакции и другое отношение, потому что в книге речь шла о живых людях. Моя оценка ельцинского режима была совершенно непредвзятой, откровенной и резкой, а Ельцин в то время еще был президентом России. С осени 1999 года по лето 2000 года демократы переваривали мою книгу, а потом пошла на меня атака с требованием убрать с должности декана исторического факультета СПбГУ. Была создана комиссия. Ректор подыгрывала властям, она выполняла те указания, которые ей давались сверху. Комиссия проверяла исторический факультет с сентября 2000 года по апрель 2001 года. Я до сих пор не могу понять, почему комиссия так долго работала, что она проверяла. Предполагали провести ученый совет, посвященный историческому факультету и моей персоне, в декабре 1999 года, но перенесли на апрель 2000 года. Комиссия, проработав полгода, ничего, по сути, не обнаружила, за исключением отдельных мелочей, которые в обычной ситуации вообще не обратили бы внимание. Опираясь на существовавшее тогда положение закона о высшей школе, которое ограничивало занятие административных должностей в вузе - ректора, проректора, декана и даже заведующего кафедрой - 65 годами, мне не продлили срок деканства до истечения срока избрания, хотя возможность такая законом была предусмотрена.

Потом разорили кафедру, которую я с большими усилиями создавал. На историческом факультете ЛГУ до начала 70-х годов была единая кафедра истории СССР, тогда как в МГУ в это время существовало несколько кафедр по отечественной истории: кафедра истории СССР эпохи феодализма, кафедра истории СССР эпохи капитализма, кафедра истории СССР эпохи социализма. Вряд ли это было на пользу дела. В ЛГУ, благодаря разумной позиции Владимира Васильевича Мавродина, была одна единая кафедра по отечественной истории. Это и понятно: нельзя искусственно разрывать историю одной страны на части, резать ее по живому. Но в начале 70-х годов, когда было провозглашено «общество победившего социализма», инстанции решили образовать кафедру, связанную с историей общества победившего социализма. Из нашей кафедры истории СССР выделили кафедру истории советского общества. Помню, как Владимир Васильевич переживал по этому поводу. Когда в 1991 году произошел переворот, то стало ясно, что название кафедр надо менять. Кафедра истории СССР стала называться кафедрой истории России, а кафедру истории советского общества переименовали в кафедру новейшей истории России. Вскоре Ученый совет факультета принял решение снова объединить эти кафедры. Пришлось преодолевать большое сопротивление, но мы все-таки добились объединения. Последние «бои» шли из-за названия кафедры. Я предлагал назвать ее кафедрой русской истории, но некоторые члены Президиума ученого совета СПбГУ воспротивились этому, предлагая другое название - кафедра российской истории. «Нас не поймут», - говорили они. Выглядело это курьезно, поскольку в соседнем герценовском педагогическом институте уже была кафедра русской истории. Да и наша кафедра в дореволюционное время называлась кафедрой русской истории. Несмотря на мощное сопротивление, все-таки удалось восстановить кафедру русской истории на нашем факультете. Она просуществовала вплоть до моего ухода с должности декана, после чего ее опять расчленили на две половины. Первая сейчас называется кафедрой истории России с древнейших времен до XX века, вторая - кафедрой истории России XX века. Когда в русском университете уничтожают кафедру русской истории, ни чем иным, как русофобской акцией, это не назовешь.

Что касается моих занятий разными эпохами истории России, то здесь нет ничего особенного. На историческом факультете СПбГУ и раньше работали люди, которые оставили после себя труды, посвященные разным периодам нашей истории. В этом смысле я ничем не выделяюсь. Меня заинтересовало нынешнее время, и я попытался его осмыслить. Когда же окунулся по-настоящему в изучение новейшей истории России, то убедился в том, что произошедшее с нами в конце XX века имеет предысторию. Подготовительная работа того, что случилось в конце XX века, началась раньше. Возник вопрос - когда? И я стал уходить в глубь времен, пока не дошел до конца XV века и понял: здесь отправная точка. Теперь вижу и другое - если бы я не исследовал современную эпоху, если бы я не разобрался в событиях настоящего времени, то не смог бы написать книгу по истории XVI века, которую писал, отталкиваясь то того, что наблюдал в конце XX века. Здесь проявилась несколько необычная научная механика. Кому-то такая логика исследования может показаться искусственной, но я убежден, что историю начала наших бед, многовековую историческую подготовку того, что с нами произошло на исходе XX века надо тянуть с конца XV века, когда стали вырабатываться и на протяжении XVI века выработаны приемы борьбы с Россией. Подобных приемов немного, но они эффективны, почему и применяются до сих пор. Назову их.

Во-первых, идеологическая война, имеющая различные формы и содержание в разные исторические эпохи, направленная на разрушение существующего строя в России. Ее мы наблюдаем уже в конце XV века в виде ереси жидовствующих, занесенной к нам извне. Во-вторых, так называемое «обволакивание власти», когда в ближний круг носителей высшей власти входят представители враждебного нашей стране мира, с чем мы сталкиваемся также в конце XV века. Примером здесь могут служить невестка Ивана III Елена Волошанка, митрополит Зосима, боярин Вассиан Патрикеев, посольский дьяк Федор Курицын, принадлежавшие к ереси жидовствующих. Обстановка складывалась драматическая, поскольку сам государь покровительствовал еретикам. В-третьих, захват верховной власти с целью изменения режима, что пыталась (и не безуспешно) осуществить в середине XVI века Избранная Рада, но была остановлена царем Иваном Грозным. В-четвертых, создание групп опоры, как сейчас говорят, «агентов влияния», на что было податливо московское боярство той поры. И, наконец, в-пятых, если перечисленные приемы не срабатывали, то применялось прямое военное вторжение с дальнейшим расчленением России на ряд мини-государств. План такого рода вторжения был разработан еще в конце XVI века Генрихом Штаденом. Итак, вся эта «стратегия» и способы ее реализации были расписаны уже в XVI веке. Потом на протяжении последующих столетий они применялись в различных комбинациях и сочетаниях в зависимости от конкретных исторических условий. Много сил, терпения и времени затратили недруги России. И во второй половине XX века они все-таки добились осуществления своей вековой цели. Война с гитлеровской Германией показала, что нас нельзя взять в лоб, открытым образом, военным путем. Тогда против нас начали ожесточенную идеологическую войну, сочетаемую с подкопной работой кротов - «агентов влияния», прилипших к высшим руководителям партии и государства. Появились, по выражению Евгения Примакова, «диссиденты в системе» - сам Примаков, Бовин, Арбатов, Бурлацкий, Шишлин, Яковлев и др. Георгий Арбатов называл группы этих высокопоставленных диссидентов «оазисами мысли». Ловко мимикрируя, изощряясь в хитростях, а проще говоря, совершая подлости, они расшатывали систему. А генеральный секретарь благодушествовал. «Мои социал-демократы», - так говорил Брежнев, имея в виду эту публику. Затем пришел Андропов, фигура зловещая и пока еще до конца не разгаданная, а за ним Майкл Горби и - пошло, поехало! Вскоре явился и не мог не явиться Ельцин. У меня нет сомнений в том, что эти «оазисы», а также Горбачев и Ельцин находились под пристальным вниманием и воздействием Запада, что все произошедшее с нами в конце XX века есть результат политики западных кругов, рвущихся к мировому господству. Историческая Россия (Российская Империя и СССР) мешала установлению этого господства. Давно, очень давно ее приговорили к уничтожению. И вот теперь она уничтожена. Нельзя, конечно, сводить все к внешнему фактору. Были и внутренние предпосылки нашего падения. Страна нуждалась в глубоких преобразованиях, в ликвидации всевластия номенклатуры, в соединении народа с властью и собственностью. Потребности были явные, очевидные. И это, как ни странно, сыграло с нами злую шутку: наши ожидания были использованы против нас же, ротозеев и простаков, не распознавших волков под овечьими шкурами. Мы по собственной наивности и доверчивости, свойственной русскому человеку, ждали одно, но, как говорил классик, «облизнулись», получив другое. Беда наша в том, что кукловоды, руководившие Горбачевым и Ельциным, принадлежат к организации, издавна устремленной к мировому господству, к мировой власти. За многие столетия люди из этой организации приобрели колоссальный исторический опыт, острую историческую интуицию, особый, если хотите, дар, позволяющий им точно определять, откуда и куда катятся волны истории. Свою задачу они видят не в том, чтобы идти наперекор историческому движению. Для них важно определить направление этого движения, возглавить его и повести в нужную для себя сторону. Их задача заключается в том, чтобы не препятствовать историческому движению, а оседлать его. Этот «фокус» и был проделан с нами - мы получили то, что получили...

РНЛ: Очевидно, что к Вашему мнению как мнению эксперта и маститого историка прислушиваются многие и, прежде всего, молодые историки, которые ищут свой путь в исторической науке, задаются вопросами относительно актуальности тех или иных исторических сюжетов, интересуются тенденциями развития исторической науки. В нынешнее время принято говорить о свободе научного исследования, о том, что ныне созданы наиболее благоприятные условия для научной деятельности, которые позволяют свободно исследовать любую историческую тему, независимо от того, каких мировоззренческих взглядов придерживается исследователь. Можно ли говорить о том, что сейчас сложились действительно благоприятные условия для изучения русской истории? Не могли бы Вы сформулировать некое напутствие молодым историкам, которые еще не нашли себя в исторической науке?

ИФ: Сейчас есть лишь видимость свободы творчества, потому что на пути этой свободы возникают серьезные, существенные для молодых людей препятствия, которые ставят под сомнение вообще жизненный успех человека. Когда молодые люди начинают думать, какой им избрать путь, каким путем идти, то они, конечно, свое решение принимают с учетом жизненной перспективы. Что касается молодых людей, то я могу высказать свое мнение только о студентах, которые слушают мои лекции и с которыми я занимаюсь на так называемых практических занятиях. Среди них есть разные люди: есть студенты, по-настоящему стремящиеся к знаниям, жадно воспринимающие знания, дающие им возможность объективно разобраться в происходящих у нас событиях, но есть и другой разряд студентов-приспособленцев. Вы предлагаете «сформулировать некое напутствие молодым историкам». Думаю, лучше, чем в Святом Писании, не скажешь: «Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя»

Меня постарались отдалить от студентов, лишив семинара. А ведь семинар - это такой вид учебных занятий, когда вокруг того или иного преподавателя формируется группа студентов, которые желали бы заниматься под руководством этого преподавателя. У меня был большой семинар в свое время. Из моего семинара немало вышло ребят, защитивших не только кандидатские, но и докторские диссертации. Сейчас я потерял возможность вести занятия в семинаре, а это резко повлияло на мои контакты со студентами. Два года назад мне предложили возобновить семинар, но это непростое дело. Такого рода научная связь со студентами формируется на протяжении длительного времени. Можно разрушить семинар в одночасье, а сформировать его - вещь очень непростая, особенно в нынешних условиях, когда идет слом высшего образования в нашей стране, когда меняется структура факультета, цели и задачи преподавания. Мы сейчас переходим на другую форму обучения, готовим бакалавров и весьма немногочисленную часть так называемых магистров. Меняются учебные планы, структура преподавания и не в сторону улучшения, а в сторону ухудшения. Сейчас наша высшая школа находится в состоянии управляемого хаоса, она разрушается, гибнет. В этих условиях рассчитывать на создание полноценного семинара, какой как был раньше, невозможно. Я даже не предпринимаю никаких усилий в данном отношении.

РНЛ: «Русская народная линия» является православным изданием, большая часть читателей которого православные люди. Поэтому, вероятно, нашим читателям было бы интересно узнать о Вашем отношении к Православию и о том, как Вы оцениваете роль Православия в истории России.

ИФ: Мое личное отношение к Православию во многом закладывалось в семье. Я не могу сказать этого об отце, поскольку он был репрессирован в 1937 году, я же родился в 1936 году, поэтому отца я не знал даже тогда, когда он был реабилитирован. Дело в том, что, освободившись, он к матери не вернулся, а создал новую семью, поэтому говорить о душевных настроениях отца я не могу. Что касается матери, то моя мать, православная русская женщина, хлебнувшая чашу горя сполна, как и многие другие. Я ни разу не слышал от нее никаких слов сомнения в истинности Православия. Что касается меня, то я крещеный человек, я считаю себя по умонастроению, по убеждениям, по чувствованию, по мироощущению, по духу, наконец, православным человеком, но недостаточно воцерковленным. Ведь воцерковленность связана с соблюдением церковных обрядов, участием в Таинствах, регулярным посещением храма. У меня же в этом отношении не все ладно - грешен, каюсь. По-моему, Фихте как-то говорил, что идеалистом или материалистом не становятся, а рождаются. Мне кажется, что религиозная составляющая в человеке не приобретается, а закладывается самой природой. Один человек наделяется религиозностью, другой же обделен ею. Как же иначе объяснить существование воинствующих атеистов? Вероятно, и тут есть промысел Божий.

Относительно роли Православия и Русской Православной Церкви в истории России надо сказать, что эта роль велика и важна, и особенно эта роль была значительной в эпоху, когда между Церковью и Государством существовала так называемая симфония. Это органическое единение светской и церковной властей дали России такой заряд движения, который действовал на протяжении многих и многих веков, и я думаю, что он не исчерпал своей силы и поныне.

РНЛ: И, наконец, последний вопрос: Игорь Яковлевич, каковы Ваши дальнейшие планы?

ИФ: Я сейчас занят тем, что оформляю для публикации лекции по русской истории, которые я читал в университете на протяжении последних десятилетий. Предполагаю сделать несколько частей: первая часть будет посвящена Киевской Руси, вторая - Московской Руси, третья - Московскому царству. Это большая работа: лекции надо положить на бумагу, где-то добавить, где-то убавить, в чем-то усовершенствовать. Это моя ближайшая задача. Есть и другие планы, но я отложил их пока в сторону.

РНЛ: Большое спасибо, Игорь Яковлевич, за интересную беседу, с наступающим Вас юбилеем!

Беседовал заместитель главного редактора «Русской народной линии» Александр Тимофеев