При знакомстве с этой книгой (Емилиан Лашин. Девять встреч. Воспоминания о старце Николае Гурьянове: СПб, Сатис, 2008) возникает ряд недоумений, которыми хотелось бы поделиться читателями.
ПЕРВОЕ. Автор вовсе не имел со старцем Николаем Гурьяновым продолжительного знакомства. Книга написана на основании девяти минутных встреч: то есть, впечатление о старце у автора самое поверхностное, наивно-восторженное, основанное, по всей видимости, не столько на истинном понимании, сколько на собственных фантазиях.
ВТОРОЕ. Такая вещь как трезвение автору совершенно чужда. Он безоглядно доверяет любым слухам, сплетням, голословным утверждениям и т.д. Характерный пример тому - история, описанная в главе "Встреча третья". Автор идёт к старцу по льду Псковского озера в сопровождении двух женщин (как будто бы монахинь, - но бродячих, ни к одному монастырю не принадлежащих). Женщины без видимого повода препираются друг с другом. Автор без видимого повода встаёт на сторону одной из них. Вдвоём они доканывают-таки третью, так что та со слезами бежит от них прочь. Победившая "монахиня" (?) продолжает вдогонку поливать её грязью, голословно утверждая, что в ней бес (хотя по тексту это ни из чего не следует). Автор без малейших сомнений с ней соглашается и призывает согласиться читателя... и т.д. и т.п.
ТРЕТЬЕ. Неприятное впечатление производит рассказ автора о своей матери: нестерпимо слащавый (как и вся книга, надо признать), наполненный многочисленными натяжками и передержками. Чего стоит хотя бы такое утверждение автора: "Мама была по-настоящему верующим человеком, она обладала тем редким духовным даром, который святые отцы называют сердечной, умной молитвой". Да уж, дар действительно редкий и посылается он как плод многолетнего духовного возрастания в лоне Церкви, на почве таинств, непрестанного молитвенного труда и т.д. А мама автора, как мы узнаём через несколько строк, в храм-то Божий впервые попала только в старости!
ЧЕТВЁРТОЕ. Не по-хорошему поражает история, описанная во "Встрече восьмой". Автор постоянно принимает у себя на квартире всяческих странников и странниц. Однажды к нему приходит молодая женщина с двумя детьми. Детей он кладёт на диван, а с женщиной ложится на полу, на одном матрасе, полагая, что у него "плотское миновало" (ему нет ещё и пятидесяти, к слову говоря). Естественно, произошло то, чего не могло не произойти. Автор в тяжёлых раздумьях: как честный человек, он должен жениться, но... Автор не уточняет в чём заключается "но", - очевидно, просто не хочется. Он отправляется за советом к старцу. До старца не доходит, ограничивается беседой с матушками, живущими при старце, голословно утверждая, что все они, конечно же, прозорливые. "Прозорливые матушки" отсоветовали жениться. Восхищённый этим "духовным советом" автор с лёгким сердцем отправляется домой.
ПЯТОЕ. Вот ещё одна история - почти о том же. Автор живёт с некой женщиной. Это его тяготит. Он отправляется к старцу, чтобы спросить совета: продолжать ли ему жить в блуде, или уйти в монастырь (есть ведь ещё третий путь - жениться, но он автором даже не рассматривается). Старец советует идти в монастырь. Этот совет не нравится автору. Промучившись ночь, он снова идёт к старцу и снова задаёт тот же вопрос. На этот раз старец будто бы советует "пожалеть девочку", из чего автор делает вывод, что можно со спокойной совестью жить по-старому. Выходит, старец советует жить в блуде?! Или автор не так понял батюшку, или этот эпизод вовсе выдуман.
ШЕСТОЕ. Вообще, облик старца из текста вырисовывается более чем странный. Вот два эпизода дословно. Автор со старцем стоят на морозе на берегу Псковского озера. Старец говорит: "Ну, ступай домой, Емельянушка, холодно...
Я было подумал, что отец Николай в домик свой меня зовет и сделал шаг навстречу, неуверенно, а батюшка показал мне глазами на полосатого упитанного котика, что тёрся о его ноги и ласково так и хитренько добавил:
- Да нет, это я котку говорю, это коток у меня такой, Емельянушка, - иди, Емельянушка, домой, в хатку, а то замерзнешь..."
Простите, но это звучит, как издевательство над замёрзшим человеком !
Вот такой же эпизод, передаваемый автором с чужих слов:
"Усадил меня, тепло так, глаза у него добрые, я думаю, - сейчас покормит меня батюшка, - а он и говорит так хитренько - "Наверное, кушать хочешь? А у меня тут на одного только борща, мало..." Я устыдилась, что он мои мысли жалкие прочел и говорю "Простите меня, батюшка!" А он в ответ: "Ишь, смиренница какая, ну налью тебе супчика, поешь..."
Сначала поиздевался, потом - так и быть! - покормил!..
СЕДЬМОЕ. Вообще, текст чрезвычайно слащавый, а всем известно, что слащавость обратно пропорциональна искренности. Чем больше в тексте сахара, тем меньше в нём искреннего чувства и подлинной глубины. Отсюда - в тёплые чувства автора к старцу верится с трудом, скорее можно предположить, что автор хочет "попасть в струю", написать "чего-то православного", чтобы слезу прошибало.
ПЕРВОЕ. Автор вовсе не имел со старцем Николаем Гурьяновым продолжительного знакомства. Книга написана на основании девяти минутных встреч: то есть, впечатление о старце у автора самое поверхностное, наивно-восторженное, основанное, по всей видимости, не столько на истинном понимании, сколько на собственных фантазиях.ВТОРОЕ. Такая вещь как трезвение автору совершенно чужда. Он безоглядно доверяет любым слухам, сплетням, голословным утверждениям и т.д. Характерный пример тому - история, описанная в главе "Встреча третья". Автор идёт к старцу по льду Псковского озера в сопровождении двух женщин (как будто бы монахинь, - но бродячих, ни к одному монастырю не принадлежащих). Женщины без видимого повода препираются друг с другом. Автор без видимого повода встаёт на сторону одной из них. Вдвоём они доканывают-таки третью, так что та со слезами бежит от них прочь. Победившая "монахиня" (?) продолжает вдогонку поливать её грязью, голословно утверждая, что в ней бес (хотя по тексту это ни из чего не следует). Автор без малейших сомнений с ней соглашается и призывает согласиться читателя... и т.д. и т.п.
ТРЕТЬЕ. Неприятное впечатление производит рассказ автора о своей матери: нестерпимо слащавый (как и вся книга, надо признать), наполненный многочисленными натяжками и передержками. Чего стоит хотя бы такое утверждение автора: "Мама была по-настоящему верующим человеком, она обладала тем редким духовным даром, который святые отцы называют сердечной, умной молитвой". Да уж, дар действительно редкий и посылается он как плод многолетнего духовного возрастания в лоне Церкви, на почве таинств, непрестанного молитвенного труда и т.д. А мама автора, как мы узнаём через несколько строк, в храм-то Божий впервые попала только в старости!
ЧЕТВЁРТОЕ. Не по-хорошему поражает история, описанная во "Встрече восьмой". Автор постоянно принимает у себя на квартире всяческих странников и странниц. Однажды к нему приходит молодая женщина с двумя детьми. Детей он кладёт на диван, а с женщиной ложится на полу, на одном матрасе, полагая, что у него "плотское миновало" (ему нет ещё и пятидесяти, к слову говоря). Естественно, произошло то, чего не могло не произойти. Автор в тяжёлых раздумьях: как честный человек, он должен жениться, но... Автор не уточняет в чём заключается "но", - очевидно, просто не хочется. Он отправляется за советом к старцу. До старца не доходит, ограничивается беседой с матушками, живущими при старце, голословно утверждая, что все они, конечно же, прозорливые. "Прозорливые матушки" отсоветовали жениться. Восхищённый этим "духовным советом" автор с лёгким сердцем отправляется домой.
ПЯТОЕ. Вот ещё одна история - почти о том же. Автор живёт с некой женщиной. Это его тяготит. Он отправляется к старцу, чтобы спросить совета: продолжать ли ему жить в блуде, или уйти в монастырь (есть ведь ещё третий путь - жениться, но он автором даже не рассматривается). Старец советует идти в монастырь. Этот совет не нравится автору. Промучившись ночь, он снова идёт к старцу и снова задаёт тот же вопрос. На этот раз старец будто бы советует "пожалеть девочку", из чего автор делает вывод, что можно со спокойной совестью жить по-старому. Выходит, старец советует жить в блуде?! Или автор не так понял батюшку, или этот эпизод вовсе выдуман.
ШЕСТОЕ. Вообще, облик старца из текста вырисовывается более чем странный. Вот два эпизода дословно. Автор со старцем стоят на морозе на берегу Псковского озера. Старец говорит: "Ну, ступай домой, Емельянушка, холодно...
Я было подумал, что отец Николай в домик свой меня зовет и сделал шаг навстречу, неуверенно, а батюшка показал мне глазами на полосатого упитанного котика, что тёрся о его ноги и ласково так и хитренько добавил:
- Да нет, это я котку говорю, это коток у меня такой, Емельянушка, - иди, Емельянушка, домой, в хатку, а то замерзнешь..."
Простите, но это звучит, как издевательство над замёрзшим человеком !
Вот такой же эпизод, передаваемый автором с чужих слов:
"Усадил меня, тепло так, глаза у него добрые, я думаю, - сейчас покормит меня батюшка, - а он и говорит так хитренько - "Наверное, кушать хочешь? А у меня тут на одного только борща, мало..." Я устыдилась, что он мои мысли жалкие прочел и говорю "Простите меня, батюшка!" А он в ответ: "Ишь, смиренница какая, ну налью тебе супчика, поешь..."
Сначала поиздевался, потом - так и быть! - покормил!..
СЕДЬМОЕ. Вообще, текст чрезвычайно слащавый, а всем известно, что слащавость обратно пропорциональна искренности. Чем больше в тексте сахара, тем меньше в нём искреннего чувства и подлинной глубины. Отсюда - в тёплые чувства автора к старцу верится с трудом, скорее можно предположить, что автор хочет "попасть в струю", написать "чего-то православного", чтобы слезу прошибало.
