Когда кого-то любишь, то не надо заставлять себя вспоминать любимого человека: он в тебе, в твоём сердце. Также и с теми местами, которые ты полюбил. Просыпаюсь ночью и хожу по улицам родного села, по тропинкам детства. И это так явно, так трехмерно, что, кажется: сейчас кто-то в селе увидит мою тень, идущую к реке.
Но это – следствие чистоты детских впечатлений. А потом, по ходу жизни, мы начинаем любить и другие места. Одни какое-то время помнятся, потом уходят в корзину памяти, а другие всё время живут в тебе и уже становятся частью тебя.
Вот так у меня с Иркутском. Поздней осенью 72-го я прилетел из пасмурной дождливой Москвы в рассвет, начавшийся в заснеженном городе, и любовь к нему вскипела с первого взгляда. Хватило бы для любви и этого снега, и этих деревьев в инее, и домов с резными ставнями, и набережной. Да, хватило бы. Но ведь вскоре ещё и солнце засияло, и сияло все дни тогдашнего пребывания.
Я рано просыпаюсь, любя русскую пословицу «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт», так и во все дни первого приезда спозаранку выскакивал на улицу, ходил по городу, открывая для себя дома и переулки, и дворы, и дворики. У меня тогда уже появились любимые места, которые я в следующие сорок лет навещал как старых знакомых. Сердце моё полнилось ликованием, хотелось позвонить домой, поделиться радостью, но в Москве же была ночь, Москва преступно дрыхла. А сибиряки уже были на вахте, они отправляли сибирское солнышко на запад, будить Европу.
Потом к Иркутску добавлялись дивные красоты Байкала, Ольхона, Листвянки, Слюдянки, Култука, Тункинской долины, Анги и, конечно, Аталанки и Усть-Уды…
Но как, как посметь писать об Иркутске и Байкале после Распутина, как?
Одно событие вспомнить осмелюсь – ветер сарма, в который мы попали, переплавляясь с Ольхона на материк. Сарма (назовём ветер в женском роде) непредсказуема как женщина. Вот она спокойнёхонька как зеркало байкальской воды, и вот она вдруг вскидывается, психует, орёт, швыряет наряды, бьёт посуду, а с чего, казалось бы? Так и сарма налетела. А мы не только сами были на маленьком пароме, но загнали на него легковую машину. Места ей совершенно не было, у бедняжки даже корма свесилась, паром осел. Мы двинулись. Отошли от берега и тут напала сарма. Как же нас швыряло! Вверх-вниз, с боку на бок. Это буря, это шторм, его только Айвазовскому писать. И отлично помню своё состояние – нисколько не боялся: я так любил Иркутск и Байкал, что ничего плохого не ожидал от него. Спустя время, я наивно спросил, вспомнив переправу: «А что, это было опасно?». А это было не просто опасно, а запредельно страшно – Байкал мог взять у нас не только машину, но и нас, самих.
И вот - живу уже больше сорока лет с Иркутском в сердце. Счастлив был созданию Дней «Сияние России» и неоднократному приглашению на них. Именно сияние, именно России. Дни эти, по своей нагрузке, нелегко достаются: и переброска во времени, и частые выступления (а писатель не актёр, чтоб одно и то же говорить), но всё окупает радость встречи с любимым городом. Конечно, время неостановимо, все мы немолодые, уже первым делом при возвращении в Иркутск становится посещение кладбищ с дорогими могилами людей так ещё недавно живших среди нас. Это печально, горько, но есть же и утешение – золотятся купола возрождённых храмов, золотое пламя свечек отражается в серебре окладов икон, согласно и целительно звучат поминальные молитвы, и ты знаешь, что люди, дорогие тебе, ушли только из земной жизни, но не из вечной. Они с тобою.
Из московско-вятского далёка кланяюсь тебе, город света. Меня спасает воспоминание о тебе, о твоих улицах, которые всё больше оглушаются несущимися стадами машин, о твоих дворах и двориках, которых всё меньше. Да, всё так. Но течёт же Ангара, ожидая моего восхищенного взгляда с парапета набережной, ждут же моё тело оживляющие воды Байкала. Всё хорошо. Мы живы, мы любим своё Отечество. И любовь эту освещает сияние России, идущее к нам с востока.
Владимир Крупин, сопредседатель Союза писателей России, лауреат первой Патриаршей премии в области литературы
Но это – следствие чистоты детских впечатлений. А потом, по ходу жизни, мы начинаем любить и другие места. Одни какое-то время помнятся, потом уходят в корзину памяти, а другие всё время живут в тебе и уже становятся частью тебя.
Вот так у меня с Иркутском. Поздней осенью 72-го я прилетел из пасмурной дождливой Москвы в рассвет, начавшийся в заснеженном городе, и любовь к нему вскипела с первого взгляда. Хватило бы для любви и этого снега, и этих деревьев в инее, и домов с резными ставнями, и набережной. Да, хватило бы. Но ведь вскоре ещё и солнце засияло, и сияло все дни тогдашнего пребывания.
Я рано просыпаюсь, любя русскую пословицу «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт», так и во все дни первого приезда спозаранку выскакивал на улицу, ходил по городу, открывая для себя дома и переулки, и дворы, и дворики. У меня тогда уже появились любимые места, которые я в следующие сорок лет навещал как старых знакомых. Сердце моё полнилось ликованием, хотелось позвонить домой, поделиться радостью, но в Москве же была ночь, Москва преступно дрыхла. А сибиряки уже были на вахте, они отправляли сибирское солнышко на запад, будить Европу.
Потом к Иркутску добавлялись дивные красоты Байкала, Ольхона, Листвянки, Слюдянки, Култука, Тункинской долины, Анги и, конечно, Аталанки и Усть-Уды…
Но как, как посметь писать об Иркутске и Байкале после Распутина, как?
Одно событие вспомнить осмелюсь – ветер сарма, в который мы попали, переплавляясь с Ольхона на материк. Сарма (назовём ветер в женском роде) непредсказуема как женщина. Вот она спокойнёхонька как зеркало байкальской воды, и вот она вдруг вскидывается, психует, орёт, швыряет наряды, бьёт посуду, а с чего, казалось бы? Так и сарма налетела. А мы не только сами были на маленьком пароме, но загнали на него легковую машину. Места ей совершенно не было, у бедняжки даже корма свесилась, паром осел. Мы двинулись. Отошли от берега и тут напала сарма. Как же нас швыряло! Вверх-вниз, с боку на бок. Это буря, это шторм, его только Айвазовскому писать. И отлично помню своё состояние – нисколько не боялся: я так любил Иркутск и Байкал, что ничего плохого не ожидал от него. Спустя время, я наивно спросил, вспомнив переправу: «А что, это было опасно?». А это было не просто опасно, а запредельно страшно – Байкал мог взять у нас не только машину, но и нас, самих.
И вот - живу уже больше сорока лет с Иркутском в сердце. Счастлив был созданию Дней «Сияние России» и неоднократному приглашению на них. Именно сияние, именно России. Дни эти, по своей нагрузке, нелегко достаются: и переброска во времени, и частые выступления (а писатель не актёр, чтоб одно и то же говорить), но всё окупает радость встречи с любимым городом. Конечно, время неостановимо, все мы немолодые, уже первым делом при возвращении в Иркутск становится посещение кладбищ с дорогими могилами людей так ещё недавно живших среди нас. Это печально, горько, но есть же и утешение – золотятся купола возрождённых храмов, золотое пламя свечек отражается в серебре окладов икон, согласно и целительно звучат поминальные молитвы, и ты знаешь, что люди, дорогие тебе, ушли только из земной жизни, но не из вечной. Они с тобою.
Из московско-вятского далёка кланяюсь тебе, город света. Меня спасает воспоминание о тебе, о твоих улицах, которые всё больше оглушаются несущимися стадами машин, о твоих дворах и двориках, которых всё меньше. Да, всё так. Но течёт же Ангара, ожидая моего восхищенного взгляда с парапета набережной, ждут же моё тело оживляющие воды Байкала. Всё хорошо. Мы живы, мы любим своё Отечество. И любовь эту освещает сияние России, идущее к нам с востока.
Владимир Крупин, сопредседатель Союза писателей России, лауреат первой Патриаршей премии в области литературы
1. Re: С Востока свет