«Право таланта» или духовный произвол?

Атмосфера современного искусства, отошедшего от Бога, от главного смысла бытия, от традиционных духовно-нравственных ценностей, являет собой атмосферу духовного болота, испаряющего яд. Утратив связь с Божественным началом, искусство перестает понимать истинный, высокий и священный смысл своего творческого служения - прорекать созданную Богом сущность мира и человека в нем, открывать доступ к высшим тайнам мироздания, в глубины Божиего домостроительства. Все более отчуждаясь от веры, от вечных истин христианства, сегодняшнее искусство перестает понимать, что есть добро и что есть зло, что есть добродетель и что есть грех. Утратив связь с Творцом, утрачивает оно и художественную совесть, то таинственное духовное мерило, из которого рождается внутреннее чутье художника - что можно сказать, изобразить, вообразить, художественно воплотить и что - не должно.

О таком, освободившем себя от духовного чувства и чутья искусстве выдающийся русский мыслитель и истинный патриот России Иван Александрович Ильин еще в начале 20-го века писал: «В искусстве отпадает "третье измерение" - художественности, священности, предметности; двумерная душа создает двумерное, пошлое, безбожное искусство и сама становится его жертвою».

Такое больное искусство не возвышает и не умудряет, не плачет со страждущим и не радуется прекрасному, не озаряет и не очищает. Искусство перестало быть служением. Оно стало игрищем, зрелищем, развлечением, удовольствием, соблазном. Оно не поет и не звенит, но шумит, рычит, потешается и хихикает.

Идя на поводу рыночного спроса и площадной моды, служа самым низменным, пошлым и низкопробным интересам и запросам балаганной толпы, сегодняшнее массовое искусство изобретает все новые и новые виды и средства раздражения и возбуждения человеческой души, утомленной духовной пустотою. И все эти громкие, яркие и шокирующие эффекты, весь этот треск, шум и щекотание нервов объявляются высокой художественностью и высшим смыслом искусства, претендующего при этом на власть над душами.

В закоулках и тупиках заблудившегося искусства, тужащегося создать новые художественные формы, рождаются все новые бесформенности. Правда, если модернисты начала 20-го века могли похвастаться пустотой своих новаторских конструкций, то сегодня эту пустоту явственно и зримо наполняет инфернальный смысл. Искусство все более и более поклоняется и служит злу. И требует себе в этом служении не только одобрения и аплодисментов, но и все большей и большей свободы - у государства и общества, Церкви, критики, слушателей, читателей, зрителей. Оно требует полной свободы во грехе и свободы в его распространении.

Это антихудожественное бесчинство и духовный произвол, это попрание и поругание истинного смысла искусства велеречиво и непререкаемо выдается за «свободу творчества», за право таланта на все, что только ему ни вздумается. «Ведь талант, - говорят, - не нуждается ни критериях ни в доказательствах. Он творит, и над ним нет судьи. Талантливому человеку все в его области позволено. И никакие законы про него не писаны»... Так таланту, возведенному на недосягаемую высоту, приписывается исключительное право на владение истиной. Якобы, именно талант и содержит сам в себе какую-то высшую истину, которая не может быть подвергнута ни критике, ни сомнению. Но так ли это?

«Достаточно ли одного таланта, чтобы искусство цвело прекрасными и неумирающими созданиями? - задается вопросом Иван Александрович Ильин в своей статье «Талант и творческое созерцание», обращенной к молодым поэтам. - Освобождает ли человека его талант от иных, может быть, больших и важных требований? Должны ли мы смолкать и преклоняться при появлении таланта или, наоборот, мы должны указывать ему на его повышенную ответственность, - ибо кому больше дано, с того больше и спросится».

«Талант, - пишет И.А. Ильин, - есть дар легко и быстро, ярко и метко выражать и воображать... Талант - далеко не все. Это не есть дар творческого созерцания. А для художественного искусства нужно и то, и другое.... Наличность таланта определяет не то, что человек создает, а как он это делает... Талант ничего еще не решает и не определяет: во всех сферах жизни он может служить ничтожному, мелкому, пошлому, порочному и злому: или просто корысти и успеху своего носителя. Талантливы клоуны в цирке; талантливы газетные куплетисты-рифмоплеты; есть талантливые шулера, талантливые демагоги, талантливые спекулянты... Талант сам по себе подобен хорошему фотографическому аппарату; он безразличен к тому, что через него идет. Он может так, но может и иначе: он столь же талантливо лжет, как и говорит правду; столь же талантливо защищает добро, как и зло...

Сам по себе, как умение выражать и отражать, талант беспринципен и пуст. Через него может проноситься самое разнообразное, разнокачественное, случайное жизненное содержание. Без творческого сердечного созерцания - умения узреть внутренним оком за поверхностью событий и явлений их потаенный, сокровенный, главный смысл, - он лишен собственного духовного опыта и выстраданного слова. И, строго говоря, - ему нечего сказать. Если художник не наполнит свой талант глубоким, значимым смыслом, талант его останется пустым и беспочвенным, лишенным таинственных родников духа. А без этого талант создает не более чем яркую видимость искусства... Сам по себе талант - пропускная инстанция. В лучшем случае - собственных страстей художника, его эпохи, его толпы, а иногда и просто его жизненной карьеры. В худшем - пропускная инстанция пошлости, цинизма, соблазна, грязи, растления, богоборчества, кощунства. Пропускная инстанция зла.

Сквозняк в душе художника не позволяет и при наличии таланта зародиться ни настоящему вдохновению, ни вдохновенному творческому созерцанию... Без этого человек может наделать на земле много крика и шума, свершить множество зла и пролить моря крови, свершить много ничтожного, позорного, пошлого - но великого он не совершит ничего; но к Божией ткани мира он не подойдет и ничего в ней не содеет; но смысла вселенной он не увидит и заданий человечества он не подвинет вперед ни на шаг... Без духовного созерцания талант - то же что природа без духа или слишком человеческое без божественного. А без божественного дыхания - какое же искусство?..» - заключает Ильин.

Так свободен ли и самодостаточен сам в себе талант, высокомерно присваивающий себе сан неприкосновенности, громко возмущающийся при словах критики или протеста, требующий от общества беспрекословной свободы и одобрения? Эта заносчивая и воинствующая требовательность забывает, что любая свобода подразумевает способность и решимость к ответственности, а любое право налагает ряд обязанностей.

«Да, свобода нужна искусству, как воздух человеку, - обращался к русской критике и русской эстетике И.А. Ильин. - Ибо свобода есть право творить по вдохновению, а не по принуждению и заказу. Но разве свобода вдохновения означает безответственность и вседозволенность? Разве художник, предоставленный своему вдохновению, имеет право на произвол и беспутство? Разве вдохновение есть художественная распущенность и бесчинство?..

Настоящее искусство, как и настоящая культура, начинается там, где эта пустота, беспринципность и безответственность кончаются: где начинается духовный опыт, духовное созерцание и вырастающие из них убежденность, вера, ответственность и духовная необходимость; где человек не торгует талантом, и осуществляет служение...»

Иван Александрович писал, что регулирующим и воспитывающим институтом в искусстве должна быть критика, задача которой - честно, доказательно, обоснованно и ответственно вынести суждение о ценности, значимости и уровне художественности того или иного произведения искусства.

«Бесспорно, никто не должен мешать художнику творить то, что ему нравится... Но ведь ему может "понравиться" и плохое, безвкусное, нехудожественное или, что еще хуже - растленное и растлевающее. Кто же смеет мешать нам устанавливать это, - то есть, что вот такой-то художник создал нечто плохое, нехудожественное или растлевающее?..

Трудно помешать и зрителю наслаждаться тем, что ему нравится, и хвалить нравящееся... Но ведь люди нередко наслаждаются и грязью. Кто же может помешать нам устанавливать это обстоятельство?..

Согласить людей в их вкусах, конечно, нельзя да и не нужно... Но судить об искусстве - судить в порядке ответственного служения - можно и должно,.. чтобы не распространяли ныне с успехом... эту теорию безответственности и практику вседозволенности в искусстве».

Отсутствие настоящей художественной критики И.А.Ильин считал большой бедой и опасностью для искусства. «Без настоящей художественной оценки, - писал он, - художники не совершенствуются... узаконивают свои художественные погрешности, несовершенства и пустоты, быстро успокаиваются на том уровне, на котором к ним пришел успех... То, что могло бы увести искусство и литературу с уровня рынка на уровень духа, качества, и, скажу прямо, священного служения - это именно настоящая ответственная и неподкупная, духовно-зрячая и философски обоснованная критика...»

И уж тем более необходимо вмешательство критики, когда в искусстве все искажено, выдумано ложно; когда извращенное - нормально, а нормальное - извращено; когда искусство попирает все законы художественно-прекрасного; когда властвует зло, распущенность, пошлость, безверие, безбожие и кощунство. Такое искусство надо нещадно разоблачать - и давно уже... И почему русская художественная критика, русская философия, русское богословие десятилетиями внемлет всему этому - и молчит? - писал Иван Александрович еще в 30-е годы прошлого столетия.

Художественная критика, считал Ильин, необходима не только художнику, но и тому, для кого создается художественное произведение - для внемлющей публики. Без настоящей критики читатели, зрители, слушатели перестанут видеть в искусстве школу национального духа, школу художественного вкуса, понимать, что искусство служит прежде всего священным целям, а не развлечению и потехе. Без такого воспитывающего института читатель, например, «наслаждающийся нехудожественной макулатурой, поощряет ее своими восторгами и своим спросом, являясь в таком случае сущим убийцей, медленным морильщиком истинного художества и великого искусства».

А ведь именно читатель, слушатель, зритель является той творческой силой, которая ставит последнюю точку в любом художественном произведении. Без его сердечного восприятия ни одно из них не может получить бытия. Художник и тот, к кому он обращает свое художество - силы взаимообратные. И без этой взаимосвязи, без этой художественной их встречи, искусство не может состояться. Читатель, зритель, слушатель - соучастник творческого процесса. От него зависит - состоится ли то, что осуществлено художником. Поэтому доля ответственности за то, каким будет искусство, падает и на того, к кому оно обращено. Требовать от художника глубины, духовности, значимости, истинной художественности его творений - законное и естественное право слушателя, читателя, зрителя. Истинные художники более прислушиваются к требовательной, ответственной критике, нежели к пустой и необоснованной похвале.

Есть, кроме критики и публики, еще и другие авторитетные силы, от которых зависит, каким будут искусство и культура народа - это Церковь и государство.

Церковь не может требовать от множества свободно дышащих и созерцающих индивидуальностей творения именно христианской культуры. Она творится не рассудком или принуждением, но духом, верою. Церковь как сила учительная, может только содействовать созиданию в человеке этого христианского духа, являясь творческой хранительницей, живым и авторитетным источником его, источником благодатной мудрости, жизненной силы и созидания.

В статье «Основы христианской культуры» И.А.Ильин писал: «Церковь "аполитична"... Но означает ли это, что Церковь не должна стоять в живом и творческом отношении ко всей культуре народа, как и к бытию Родины и нации и к государственному строительству? Отнюдь нет. И Русская Православная Церковь в истории, как всегда, и впредь будет поддерживать это отношение к культуре и государственности.

Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая религия есть не "одна сторона жизни", а сама жизнь и вся жизнь. Все, чем живут или не живут люди - или уводит их от Царства Божия, или ведет их к нему; и Церковь может и должна иметь свое суждение обо всем этом, - открытое, авторитетное, ободряющее или осуждающее. Но это суждение должно иметь своим мерилом именно закон Божий и Царство Божие... Церковь вправе благословить и не благословить, она вправе анафематствовать. И в суждениях своих она должна блюсти полную религиозную свободу и независимость, не угождая людям и не приспосабливаясь, а если надо, то приемля и гонения...

Члены церковного союза подчинены государственным законам в своем внешнем поведении, но совесть их не подчинена никаким государственным велениям. И, произнося свои суждения и осуждения, Церковь отнюдь не вмешивается в политику и не стесняет культурного творчества людей, но пребывает в пределах созидаемого и блюдомого ею Царства Божия. Церковь призвана, Церковь обязана указывать людям - и царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и ученым, и поэтам, и живописцам, и промышленникам, - то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, - где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия. В этом ее учительная власть, от которой ее ничто и никто освободить не может...»

«При таком понимании дела Церковь, верная своему призванию, - пишет Ильин - не может относиться безразлично к тому, что именно делает государственная власть и какую именно культуру творит народ. Промолчит ли она, если в народе возникнут кровавые и жестокие игрища? Или если распространятся формы публичного разврата?.. Или если растленное искусство станет орудием всеобщего соблазна? Промолчит ли она, если правительство узаконит многомужество и многоженство? Или разрешит торговлю гашишем?.. И если Церковь на все это не промолчит, то будет ли это "вторжением в политику", в "царство кесаря" или стеснением культурной "свободы"? Нет, не будет, ибо Церковь судья во всем, на что падают лучи Царства Божия, не исключая и самых вопросов государственного устройства, включая все жизненно-культурное творчество народа».

Итак, И.А.Ильин обозначает культуру жизненно-важным вопросом государственного устройства. Значит - властное и ответственное внимание государства к культуре и искусству - это одно из направлений государственного строительства. Как источник внешнего порядка и мира, как опора и оборона своих граждан государство не может стоять в стороне от культуры и искусства, действующего в области душ человеческих. Это внимание власти - не есть карающий меч цензуры, грубо вмешивающейся в ткань художественного произведения. Это и не «социальный заказ», ставящий задачи и диктующий, что, как и когда сказать. Там, где начинаются цели и задачи, заканчивается искусство и начинается в лучшем случае морализаторство и сухое резонерство. А сам «социальный заказ» (лозунг, введенный теоретиками «Левого фронта искусства» в 1920 годах - О. Брик, В. Маяковский), делает художника равнодушным и слепым производителем, исполнителем, сведя на нет мировоззрение, творческое чувство и волю писателя.

Неверно было бы подходить к искусству с нехудожественными мерками, чуждыми ему: классовыми, партийными, социальными или какими бы то ни было другими. Искусство имеет свое измерение: измерение духовной глубины и художественного совершенства.

Искреннее, благожелательное и властное соучастие общества, государства и Церкви в жизни и созидании искусства - это та естественная и закономерная требовательность, которая взыскует от художника - существенного, глубокого, значимого смысла, духовности и подлинной художественности творчества; нелицемерного и ответственного служения в его истинном высоком смысле. Служения высшим, священным целям и идеалам, Богу, Отечеству и своему народу. Именно таким и было всегда в лучших своих проявлениях русское искусство.

Лариса Кудряшова, поэт и литератор