Источник: юлог автора
Луксорский храм Амона в Карнаке
1. Новое религиозное сознание
В середине XVI в. фиванские цари освобождают нижний Египет от Гиксосов, правивших здесь более полутора сотен лет. Следующие десятилетия политического подъема обращают страну в настоящую империю.
Египет простирает свою власть на обширные территории: Нубия, Судан, Суэцкий залив, часть Сирии, Палестина. Так переход от Среднего к Новому царству действительно становится вхождением в совершенно новую реальность.
В новом имперском сознании растворяется прежний жесткий патернализм и национальная самозамкнутость Египтян. Одновременно, на новую вершину универсализма поднимается богословская мысль. Теперь все здесь благоприятствует её развитию в ключе всё более уверенного монотеизма.
Горизонты раздвигаются, небо Египта становится шире и одновременно ближе. Сам Бог становится близок настолько, что начинает непосредственно обращаться к человеку, являть свою волю непосредственно, «здесь и сейчас».
Ян Ассман называет это «прорывом в новое, четвертное измерение близости к богу». Первые три измерения, уже тысячи лет известные Египту: храм, культ и миф. Теперь же Бог входит «в историю», начинает обращается к людям непосредственно, при помощи особых «оракулов». Насколько это ново и потрясающе для Египта, дают понять тексты этого времени.
Особенно показательный случай такого рода являет Отчёт о коронации фараона-девы Хатшепсут. Во время торжественной службы в храме Амона в Карнаке, Бог является, чтобы «дать оракул»:
(…) После этого: выход Его Величества (бога Амона) с целью дать оракул, В то время как никогда прежде не было оракулов на «государевых остановках» царя. Вся страна погрузилась в молчание. «Никто не знает (ничего подобного)», - сказали вельможи царя. Великие дворца опустили лица, его (бога) свита спросила: «Почему?» Их сердца дрожали, когда он давал оракул. Бог достиг «Головы потока» и дал весьма великий оракул у двойных ворот дворца… После этого все повернули на север, не зная, что он еще сделает. (…) Тогда обратил Величество Всевладыки (=Амон) лик свой к востоку и дал весьма великий оракул у западных двойных ворот дворцовой залы…
Это читается как соприкосновение с новым религиозным опытом. – замечает Ян Ассман. – Во время некоей праздничной процессии, бог вышел за рамки своего «обычного образа действий» и начал… изъявлять свою волю в спонтанных движениях…». (с. 288).
В чем конкретно заключаются эти «спонтанные движения»? Это явно не голос. Оракул неожиданно «дается» во время торжественной процессии несения барки Амона: возможно, какие-то возмущения воздуха, всплески покрывала, которым покрыта барка или толчки, изменяющие ход движения.
В общем, это чудо. Доселе в Египте неслыханное. И, что не удивительно, вызывающее настоящий ажиотаж. Причем, как в простом народе, так и в ученой элите.
Люди начинают съезжаться в Фивы, чтобы испытать «новое чувство близости к Богу». Праздник Опет превращается в настоящее паломничество. (см. Ассман). Возбуждены и богословы. Они настойчиво начинают обращаются к мифам о вмешательстве Бога в историю (см. миф о «зачатии сына»).
Становятся по-настоящему популярны древние богословские идеи о том, что Бог творит мир посредством слова («Творящий творимое, тот кто говорит и возникают боги»), что мир существует по воле Бога, а само существование мира поддерживается мыслью бога (см. Ассман, с. 291).
Не менее важный аспект «четвертого измерения близости к богу» состоит в том, что Амон оказывается богом, близким каждому человеку. Начинает представляться «личным богом жизни», богом, который «стучится в сердце», требуя личного к себе обращения.
Конечно, такой «личный бог» - бог личной нравственности, бог, требующий верности себе, демонстрирует очень высокое религиозное сознание, достигнутое Египтом. Есть во все этом, однако, и совсем другое, гораздо более двусмысленное измерение.
2. Царский дом против Дома Амона
Дело в том, что авангардом нового религиозного сознания или даже «религиозного движения» оказывается не солнечный Гелиополис – центр египетской мудрости, опора царской власти, а доселе духовно провинциальные Фивы.
Главная богословская школа страны все еще ослаблена после гиксоского погрома, и медленно приходит в себя. В это время и политически, и духовно в Египте доминирует Юг.
Фивы освободили страну от гиксосов, Фивы стоят во главе ее политико-государственного процесса, Фиванские жрецы выступают как опора фараонов XVIII династии, а местночтимый фиванский бог Амон, спасший страну от завоевателей – как центральная фигура египетского культа.
То есть, новое, высокое религиозное сознание, входящее в пору зрелости и расцвета, которое переживает Египет, оказывается в руках весьма напористого фиванского жречества, искусно использующего его в своих интересах. Прекрасные духовные сады и «виноградники» Египта созрели. Но эти сады и виноградники оказались в руках корыстных и властолюбивых виноградарей.
Фиванское жречество и правда достигает в это время невероятного влияния и богатства. Храму Амона, управляемому «необъятным количеством бюрократов» принадлежат огромные с/х угодья, золотые прииски в Нубии, некоторые азиатские города даже платят ему дань. На жрецов Амона работают тысячи земледельцев, рабов и мастеровых. Влияние жречества простирается на такие важные для Египта области, как судоходство, добыча полезных ископаемых и иные сугубо мирского свойства дела.
Фараоны жертвуют храму Амона огромные суммы. Так, Тутмос III (годы правления 1503-1491) жертвует Карнаку 14т. золота, 9т. серебра, 1500 военнопленных рабов.
В гимнах, слагаемых в это время, Амон выступает как бог-победитель, бог приносящий победу:
Говорит Амон-Ра, владыка Карнака,
Я связал нубийцев десятками тысяч
И северян с сотнями тысяч пленными.
Они приходят с приношениями на их спинах…
Амон – бог таинственный, скрытый, сокровенный. Изначально в Фивах он выступал как бог ночного неба и ассоциировался с луной. Став главенствующим богом Египта, он обрел солнечную респектабельность и стал именоваться Амоном-Ра (как и все боги, вступающие в дом фараона, сына Ра), но не изменил своей темной, таинственной природе и сущности.
Воистину, это бог, который «приходит, откуда не знаешь, и уходит, неведомо куда». Тем более мощным оружием в руках Фиванского жречества он становится. «Чудо, тайна, авторитет» - вот, истинно, имена, которыми жрецы Амона «покупают» сердца египетского народа, перехватывая тем самым управляющие поводья из рук царя.
Фиванские первосвященники тихой сапой уводят паству фараона на свои угодья, прочь от царского дома.
А надо понимать, что роль царя в Египте, прежде всего, сотериологическая (др.-греч. «спасение» + «учение; слово»). Царь – это, прежде всего, «лифт» между землей и небом. Царь – это спаситель, пастырь, проводник народа Египта в мир иной. Царь – сын Бога, и, как таковой, имеет право непосредственно вступать в божественные чертоги и говорить с богом. Это свое сугубое право царь лишь делегирует жрецам.
И вот, можно себе представить, как должны были смотреть фараоны 18 династии на жрецов Амона с их таинственным, скрытым богом «четвертого измерения», «входящем в сердце» каждого, минуя царя. Как на прямую узурпацию власти!
И чем дальше, тем со все большим раздражением фараоны смотрят на то, как тиара фиванских Первосвященников становится вровень с короной Царя и уже грозит затмить ее.
Само же фиванское жречество уже не сомневается, что именно Амону, сокрытому, сокровенному «богу ночного неба», богу-оракулу, божественная воля которого властно проявляет себя в этом мире посредством таинственных явлений, предстоит занять трон верховного бога, стать царским богом, величайшим, быть может, единственным богом Египта.
Особо болезненным для царского дома становится в этом смысле царствование Хатшепсут (ок. 1490-1468), которую фактически возводит на трон фиванское жречество.
То есть в вышеприведенном отрывке о «великом оракуле бога» есть не только духовный, но и весьма двусмысленный политический подтекст.
Восшествие на престол фараонов женщины – вещь, вообще-то не мыслимая для Египта. Во всяком случае, совершенно феноменальная. Не человеческого ума и воли дело. И в этом смысле, «великий оракул» бога Амона, который указывает на Хатшепсут, как на свою избранницу, оказывается весьма кстати.
То есть, мы вправе увидеть во всей этой истории лукавую инсценировку (что многие египтологи и делают). Ян Ассман, однако, предостерегает от того, чтобы разоблачая интриги жрецов, подвергнуть сомнению аутентичность самого религиозного опыта:
«Здесь берет свой исток что-то, чему предстоит все в большей мере становиться определяющим фактором религиозной жизни – причем, не только в Египте. Столь действенная форма религиозного опыта не может быть изобретена ad hoc (за один раз – лат.). То, чему предстоит возвыситься до такой значимости, должно обладать неоспоримой реальностью в глазах всех, в том числе самих «облагодетельствованных»» (с.288).
Справедливо. Как, впрочем, и то, что, обладая единоличной властью в истолковании оракулов, вы получаете в свои руки мощнейший рычаг политического влияния и давления. Чем жрецы Амона пользуются, как видим, весьма решительно.
Хатшепсут не только избрана Амоном, она становится верховной жрицей Амона, официальной дочерью Амона. И само ее царствование проходит под знаком священных оракулов, которые истолковывают жрецы Амона, пользуясь доверием народа. Но роль самого Царя как центра сакральной жизни Египта становится все эфемерней.
Конечно, это был слишком явный и опрометчивый заступ на чужую территорию, который «наследники Тутмоса III не были готовы простить или забыть» (замечает британский египтолог Н. Ривз: «Цари Египта вели постоянную борьбу за то, чтобы держать под жестким контролем могущество вызывающих беспокойство жрецов Амона, создавших себе государство в государстве. Но это была очень трудная борьба – и, в конце концов, цари терпели поражение» (Н. Ривз, «Эхнатон. Лжепророк Египта», с. 45).
3. «Стела сна»: Бог на небе, царь на земле
И скоро последовала реакция. Уже Тутмос III начинает расправляться с памятниками Хатшепсут, уничтожая память о вопиющем факте пребывания женщины на царском престоле.
Его сын, Тутмос IV, всходит на трон, также как Хатшепсут, по прямой воле бога. Только теперь это не Амон и его «оракул», а откровение, полученное во сне от бога и отца фараонов Хора (Гора).
О видении, полученном будущим фараоном повествует монументальная надпись, оставленная Тутмосом- IV между лап Великого Сфинкса в Гизе, известная как «Стела сна».
Надпись гласит, как однажды, прогуливаясь, царевич заснул в тени Сфинкса. Во сне ему явился Хоремахет (Хор в горизонте) и попросил очистить его памятник от пека пустыни, обещая ему корону царя:
«Взгляни на меня, посмотри на меня, сын мой Тутмос. Я - отец твой, Хоремахет Хепри-Ра-Атум. Я дарую тебе царство мое… Белую корону его… и красную корону его… Будет принадлежать тебе земля во всю ширь ее, и во всю длину ее, всё, что освещает Око Владыки Всего Сущего. Лик мой принадлежит тебе, сердце мое принадлежит тебе, а ты - мне принадлежишь… Песок пустыни … покрывает меня… Ожидал я чтобы сделать так, что исполнишь ты то, что в сердце моем, ибо я знаю, что ты - сын мой, мой спаситель. Приди! Вот я с тобой! Я - [советчик твой] пер. Солкина В.В. Солкин, Столпы небес. Сокровенный Египет. М, 2006, с. 214-216)
Принц поступает так, как говорит ему бог, и скоро становится царем. «Стела сна» - это, помимо прочего, недвусмысленный ответ царского дома попыткам фиванского жречества узурпировать власть царей. Она напоминает: Бог и Царь – это отец и сын. Фараон – сын Хора, власть ему передана Хор-ем-ахетом (т.е. Ра-Хорахте, солнечным богом). И сам Фараон происходит от самого Первобога-Творца Атума. Вот истины, которые следует напомнить тем, кто их позабыл. Тем, кто погреб великого царского Сфинкса под песками пустыни, подменив «закон Бога преданьями старцев».
Таким образом, «Стела сна» недвусмысленно ставит Фиванское жречество на место. Еще раз подчеркивая: Царь в Египте почитается как живой бог, как воплощение Хора и верховный жрец, который лишь делегирует свою священную власть жрецам. Но волен и отнять ее тогда, когда этого пожелает.
Одновременно, «Стела сна» фиксирует фундаментальный поворот (точнее, момент возвращения) фараонов, начинающих обращаться от культа Амона-Ра к солнечной теологии и солнечному культу.
В это же самое время фараоны начинают обращаться и к Атону – «солнечному диску», зримому воплощению Ра, «видимому телу» бога Солнца. Что и понятно: если Атон – воплощение Ра, видимое тело бога, то не то ли же самое и фараон – зримое воплощение солнечного бога? Ярчайший символ, подчеркивающий божественность фараона, эмблема царской власти – вот что такое Атон. Символ ясный, простой, совершенный и недвусмысленный, как для жречества, так и для простого народа.
Более того – символ по-настоящему имперский. Отлично понятный не только египтянам, но – всем прочим народам. Не будем забывать – Египет готовится стать мировой империей. Значит, и власти египетского Бога предстоит стать всемирной.
Или скажем иначе: это сам Бог требует от фараонов Египет утвердить Его власть над всеми народами мира: «Будет принадлежать тебе земля во всю ширь ее, и во всю длину ее, всё, что освещает Око Владыки Всего Сущего» - таково послание «Стелы сна» самим фараонам.
Очевидно, что за разработкой солнечного культа и его новых имперских коннотаций стоит давний соперник Фив, жречество Гелиополя – опора царского дома. Как известно и то, что Египет имеет давнюю традицию почитания Атона фараонами.
Так, текст Среднего царства (из «Истории Синухета») гласит: «Вознесся бог к окоему своему, царь Верхнего и Нижнего Египта Схетепибра [Аменемхет 1, 12 династия]. Вознесся он в небеса и соединился с солнечным диском. Божественная плоть царя слилась с тем, кто породил ее. Царский двор погрузился в безмолвие, сердца погрузились в печаль…». (Пер. М.А. Коростовцева, см. Поэзия и проза Древнего Востока, М. 1973, с. 38)
Яркий, видимый всем, ликующий в небесах, царственный Атон – идеальный контрагент темного, таинственного «бога ночного неба» Амона, говорящего шепотом через оракула во мраке тайных святилищ при помощи магических ритуалов. Универсальный бог, открытый, возвышенный, видимый и понятный всем жителям империи, как нельзя лучше соответствующий смыслу царской власти, как нельзя лучше оттеняющий темные ритуалы Карнака.
В точке пересечения этих сил и начинается эпоха Аменхотепа III.
4. Фараон-Солнце
Почти сорок лет правления Аменхотепа III – золотой век египетской цивилизации. В это время Египет могуществен и силен как никогда. Его Империя простирается от Нубии и Судана до берегов Евфрата, включает в себя Сирию и Палестину. Его вассалы и союзные ему цари Вавилонии смотрят на Египет как «страну, в которой золота столько, сколько пыли», не уставая это подчеркивать.
Скульптурные и храмовые памятники этой эпохи – вершина эстетической мысли Египта, ее царственный апогей. О знаменитых сфинксах Аменхотепа III, украшающих университетскую набережную Санкт-Петербурга, еще в 19 в. говорили, что рядом с ними меркнет искусство Древней Греции. Согласимся: в сравнении с сакральной мощью высокой египетской культуры великие памятники Греции кажутся уже началом «декаданса», падением из духовного плана в душевный, физический – небо более низкое, нежели духовное небо Египта.
Но главное дело Аменхотепа III – всемерное укрепление царской власти. Фараон родился в Фивах и на трон вступил в возрасте 8-10 лет. В его регентский совет, помимо матери, царицы Мутемуйи, входит могущественный жрец Амона Птахмес – северянин и «человек царя». С началом правления Аменхотепа III Птахмес становится также градоначальником Фив и везиром – случай почти уникальный для Египта, который можно расценить как серьезное укрепление власти царя. Возможно, это дело рук матери царя, царицы Мутемуйи, о могуществе которой говорят ее колоссальные изображения в Ком эль-Хеттан, соседствующие со скульптурами Тейе, супруги Аменхотепа III). (см. Солкин В.В., Ларченко В.Н., Аменхотеп 3: личность, эпоха и стиль цивилизации// Петербургские сфинксы. Солнце Египта на берегах Невы. СПб, 2005, с. 64-66).
В первый же год царствования юного царя его супругой становится Тейя, дочь высокопоставленного военачальника Иуйи. В последнем также видно действие чьей-то (возможно, той же) мудрой и благодетельной руки. Приближение ко двору Аменхотепа III Иуйи укрепляет власть царя и создает в лице военных еще одну мощную опору его власти.
Таким образом, Фивы оказываются под надежным контролем фараона. Он и сам живет теперь здесь (в отличие от прошлых фараонов, которые редко посещали Южную столицу) во дворце Малькаты, на западном берегу. (Аменхотеп-4-Эхнатон жил здесь же, до стройки Ахетатона).
Укрепив царскую власть и держа Фивы под контролем, Аменхотеп III щедро одаривает теперь своих вчерашних конкурентов, строя в Карнаке роскошные храмы, посвященные Амону.
Но замечательна двойственная природа этих храмов. Так, знаменитый архитектурный шедевр, Луксорский храм Амона (в 3 км к югу от Карнака) посвящен культу царского Ка и таинствам возрождения царственной сущности царя. В 1989 г. здесь, в Луксоре была обнаружена великолепная статуя Аменхотепа III из красного солнечного кварцита. Царь в ней явлен в облике гелиопольского Ра-Атума, как солнечное божество, которое дает и поддерживает жизнь даже среди богов. Надпись на статуе гласит: Ра-Хорахте, бык могучий, воссиявший в Истине бог воистину благой, владыка, властитель Девяти луков, ослепительное солнце (Атон, солнечный диск) всех земель».
Обратим внимание и на то, что этот (и некоторые другие храмы этого времени) имеют вид открытых пространств без крыши, подобно тем, которые будет строить Эхнатон в честь Атона. Храмы, открытые солнцу – древнейшая традиция египетского храмостроения, идущая от самых первых храмов 5-й династии.
Другой храм, подобный Лукорскому, н на 30-м году своего правления, перед своим первым юбилеем Сед, фараон строит в Нубии. Храм посвящен Амону-Ра и самому Аменхотепу III в его солнечной сущности (Небмаатра).
А в 15 км от него возводится храм, обожествляющий царицу Тейе, в облике Ока Ра – богини Хатхор-Сехмет.
Оба храма стоят фактически в пустыне, порождая немало вопросов. Зачем на голом месте возводятся два грандиозных храма, обожествляющих фараона и царицу?
Можно сказать, что «фараон-Солнце» просто болен идеей самообожествления. Но вернее все же увидеть в действиях царя нечто более рациональное.
Например, всю ту же, проводимую царским домом линию «Стелы сна», настойчиво напоминающим фиванскому жречеству его место рядом с фараоном, но не впереди его. А всего вернее, это один из первых имперских актов будущего великого царства Египта, о котором грезят фараоны. Возможно, эти храмы, как замечает В. Солкин, «воплощали собой два умиротворенных Ока Ра, устанавливающих маат в самом сердце неспокойной и опасной Нубии». В которую, напомним, Аменхотепу пришлось совершить два (в начале и конце своего царствования) военных похода.
О том же имперском сознании и постоянно расширяющимся ореоле египетского влияния говорит обширная дипломатическая переписка Аменхотепа III из архива Эль-Амарны с правителями Месопотамии, Сирии и Малой Азии.
Одновременно, внешне примирившись с Карнаком и отстраивая Амону роскошные храмы, Аменхотеп III в союзе с возрождающимся Гелиополем, ведет непрестанную работу по формированию новой солнечной теологии. Атона приблизил к себе уже Аменхотеп II. И уже при нем его начинают изображать в виде диска с протянутой парой рук.
Аменхотеп III, лишь только освободившись от попечения регентского совета, вводит официальный культ Атона, все более и более повышая его статус. А самого себя начинает величать «видимым солнцем».
Все эти акции Аменхотепа III, кажется, вполне проясняют нам его намерения. Фараон приближает к себе жреческую верхушку с тем, чтобы «задушив ее в объятиях», поставить под свой полный контроль, лишив ее той меры власти и независимости, которой она до сих пор обладала. Но, понимая, что удержать «государство в государстве» Карнака в царском кулаке будет совсем не просто, готовит нечто гораздо более решительное.
«Похоже, что, заняв трон как полубожественное существо, спустя примерно 40 лет правления, этот фараон закончил жизнь уже в качестве полноправного бога, ослепительного «солнечного диска (Атона)», замечает Н. Ривз, приводя текст надписи, исследованной египтологом Бетси Брайан, из которой следует, что «царь не просто решил присоединиться к солнцу в его путешествиях по небу на ладье, а занял место солнца» (с. 74).
Да, обожествление Аменхотепа III в образе Атона – «солнечного диска», видимого воплощения Ра-Хорахте – это настоящий переворот. И кажется, мы понимаем теперь его глубинный смысл.
Современные историки склонны упрощать характер древних, как и их мотивации. Про Аменхотепа III, и, особенно его сына Эхнатона проще всего сказать, что они «просто обожествили себя». Как будто «самообожествление» фараонов есть исключительно сумма спеси, гордыни и ослепления. Возможно, древние и правда были менее искушены во зле, по сравнению с нами. Но едва ли можно отказать им в уме. Особенно учитывая судьбоносность этой эпохи, на кону которой стоит судьба великой империи, и накал противостояния «царства и священства», которое империя переживает.
Искушенный политик, умудренный годами Аменхотеп III, величие эпохи которого зафиксировано в ее уникальных памятниках, вовсе не производит впечатление человека увлекающегося, и поддающегося игре страстей. Но у него были и не менее серьезные советники.
Такие как Аменхотеп, сын Хапу – великий мудрец, маг, архитектор, строитель самых грандиозных (включая Луксорский) храмов эпохи. Человек, слава которого как чародея, мудреца и святого со временем только росла, а при Птолемеях ему уже поклонялись как богу. Именно его Манефон называет Аменофисом, сыном Пааписа, «который, как считалось, причастен божественного совершенства благодаря своей мудрости и дару предвидеть будущее».
Такие силы, как Аменофис и Гелиопольское жречество, умудренное тысячелетиями теологических и философских изысканий, движут политику Фараона-Солнце. И дело, конечно, не в болезненных страстях и амбициях царя, грех которого, по слову поэта, «стремится к солнцу». Дело в новом государственном самосознании страны, уже достигшей статуса великой империи и стремящейся стать империей мировой. А мировая империя – это, кроме того, и новое осмысление статуса царской власти.
И нет, конечно, ничего удивительного в том, что в своей давней тяжбе с Фивами, Царский дом обращается к началам начал египетской жизни – древнейшей традиции почитания фараона как видимого бога. И что используя всю силу своего авторитета и могущества, сам Аменхотеп III стремится заложить традицию, которая навсегда избавит царский дом от унижений (подобных избранию жрецами царицы Хатшепсут) и сделает могущество царской власти никогда более неоспоримым.
5. Царский проект
Итак, реформе Эхнатона предшествуют три важных фактора. Во-первых, Египет обращается в империю. Что влечет за собой и выход на новый уровень политического универсализма. Одновременно, достигает зрелости и теологическая мысль Египта. Ее ведут все более отчетливые интуиции Единобожия. Она уже готова освободиться от большинства линий и образов, при помощи которых до сих пор богословствовала, и, признав своих многочисленных божеств разными аспектами Единого, привести, наконец, всю «сумму теологии» к единому знаменателю. И эпоха Аменхотепа III вплотную к этому подходит.
«В эпоху, предшествовавшую реформе Эхнатона, политеизм уже имел большое чувство единства. Бог солнца считался единственным источником космоса, а другие боги произошедшими от этого верховного божества. После сотворения мира поддержание космоса стало вопросом сотрудничества между богом солнца и другими богами. В последние десятилетия, предшествовавшие революции Эхнатона, перспектива становится еще более монистической. Бог солнца описывался как поддерживающий мир самостоятельно, без какой-либо помощи божественных партнеров», пишет Ян Ассман.
Наконец, крайней точки достигает напряжение между Царским домом и Фиванским жречеством, претендующим на все большую власть.
Фиванский бог Амон своей близостью к человеку, своими чудесами, своими празднествами, обращающимися в грандиозные мистерии, обретает огромную популярность в народе. А амбиции самого фиванского жречества достигают высоты царского трона. Все это привело фараонов к мысли о необходимости возрождения царской идеи в ее древнейшем, изначальном виде и необходимости создания нового теологического синтеза под эгидой царской власти.
Так рождается обновленный царский культ, эмблемой которого становится Атон – бог солнечного диска.
Вообще, лишение жреческого «государства в государстве» его силы и независимости безусловно было благом для Египта. В конце концов, именно реванш Фив после неудавшейся «революции Эхнатона» и установление, уже при Рамессидах, фактической теократии, привело Египет к печальному концу.
Узурпация жрецами власти царя уже однажды привела Египет к катастрофе – настоящей социальной революции в конце Древнего царства. Египетские фараоны прекрасно помнили то смутное время. И на фиванского бога, «живущего в сердце», который приходит к народу, минуя царя, не могли смотреть иначе, чем как на страшную для себя опасность, помятуя то, что современные египтологии называют «демократизацией культа Осириса».
Крах государства тогда тоже начался с того, что Осирисами стали называть себя сперва жрецы и царедворцы, а затем люди побогаче, и, наконец, простой народ. Всё кончилось хаосом (чем, собственно и кончается всякая демократия).
Поэтому изначальная истина Маат, на которой стоял Египет: Царь – сын Осириса и Хора, и только через него возможно спасение Египта – должна была быть обновлена также, как был обновлен принцем Тутмосом великий Сфинкс в Гизе…
То, что спасение Египта – во власти Царя, прекрасно понимал и Гелиополь. Как и необходимость нового творческого теологического синтеза. Гелиополь уже превратил провинциального и бедного смыслами «темного» Амона во всеобъемлющего Амона-Ра в трех его ипостасях – утреннее солнце (которому был предан смысл Маат, Справедливость), дневное солнце (Ра, Воля, творящая богов) и вечернее солнце (Атум, творец мира и каждого отдельного существа).
В этом универсальном синтезе Египет кажется обретал не просто устраивающий всех компромисс, но и то чаемое симфоническое Единство, в котором голос Единого Бога звучит разными голосами, обращенными к разным стихиям, и каждой человеческой душе.
Но неотступная экспансия жрецов Амона вынуждала царей ко все более решительным действиям. Необходимо было не только обезопасить трон от притязаний Карнака и эксцессов, подобных выдвижению Хатшепсут, но и сделать царскую власть по-настоящему имперской – видимой всем и в принципе неприступной для узурпации.
Ради этого Аменхотеп III не просто официально возрождает полузабытый культ Атона – «солнечного диска», видимого воплощения Ра, но сперва возводит его в «перл» величайшей эмблемы царской власти. А затем и самого себя (то есть Царя и Царский дом в целом) последовательно обожествляет в образе Атона.
Эта «спецоперация», цель которой – абсолютизация царской власти, а непосредственная задача – навсегда обезопасить трон от претензий Фив, проходит в три (или даже четыре) этапа. А ее фактической основой становится празднование юбилея Сед.
Юбилей Сед, Хеб-Сед или «праздник хвоста» был важнейшим и древнейшим царским ритуалом в Египте, восходящим возможно ко временам фараона Джосера. Хеб-Сед проводили, как правило, в 30 год власти фараона. Смыслом ритуала было обновление силы царя и его способности царствовать. А сами ритуалы «обновления» имели вид символической смерти и воскресения. Фараон ритуально умирал и возрождался новым человеком, после чего следовала как бы новая его коронация.
А. Зубов указывает на ясные параллели Хеб-Седа с христианской догматикой: «на Тайной вечере, Христос говорит: «Ежели Я не умру, то вы не сможете пойти к Отцу Моему небесному» (см.: Ин. 16:7) … Христос умер и воскрес благодаря Своей безгрешности и открыл путь для всех остальных... Египетский царь также предполагал, что он в обряде хеб-седа умирал и воскресал и для себя самого, и для своих подданных».
Ритуалы Хеб-Сед были очень ответственны, готовились долго и тщательно. Возводились новые храмы и целые храмовые ансамбли. Таким же долгим и ответственным было само празднование. Для целей Аменхотепа III Хеб-Сед (причем, согласно своему курсу на возвращение к изначальной истине Маат, фараон настаивал на соблюдении древнейших традиций) был именно тем, что надо. Хеб-Сед позволял легитимировать новый образ царя: утвердить его в чине бога солнца Атона; утвердить Атона в качестве верховного бога; наконец, возвысить фигуру царя над всеми богами, как единственного сына единого бога Атона.
То есть, фактически, утвердить Единобожие, но не с именем Амона, на что надеялось фиванское жречество, а с именем Атона – бога фараонов.
Это единобожие, как отмечают сегодня египтологи, не было полным ни у Аменхотепа III, ни даже у Аменхотепа-4. Даже будущий Эхнатон оставил своему Богу немало имен: Шу, Тефнут, Атум, Ра. Аменхотеп III был еще толерантнее, не покушаясь ни на Амона, ни на Птаха, ни на других традиционных «богов городов» Египта. Тем не менее, даже реформу Аменхотепа III можно назвать монотеизмом (в модусе ее развития), потому что именно к утверждению монотеизма она и вела. Что и понятно: единоцарствие тяготеет к единобожию.
Три юбилея Сед, через которые Аменхотеп III проходит в 30, 34 и 37 год своего правления, становятся, таким образом, тремя ступенями или тремя последовательными стадиями реализации царского проекта, имеющего своей целью абсолютизацию царской власти и нейтрализацию фиванского жречества.
Основой «переворота» был огромный авторитет самого Аменхотепа и его последовательность. На третьей ступени Хеб-Седа царь, наконец, достигает неба, не просто присоединяясь к солнцу в его путешествиях по небу на ладье, как замечает Бетси Брайан, но «занимая место солнца». (Ривз, с. 74).
Последнее (то есть, провозглашение Царя зримой земной ипостасью солнца) не было характерно для Египта Нового царства, традиционной моделью которого был фараон – сын бога, посредник между людьми и богами. В традиции, вводимой Аменхотепом III, сам фараон становился зримым воплощением солнечного бога – самим Атоном.
Чем бы ни была эта новая реальность, ясно одно: она тщательно готовилась (советниками царя и лучшей теологической школой Египта); она апеллировала к освещенной святостью древности; она проходила в исключительно важный для Египта момент и была вызвана исключительной необходимостью сохранения царского статуса.
«Невиданное самообожествление царя» имело таким образом несомненное практическое значение: легитимированную в официальных государственных ритуалах власть царя-бога никто уже не посмел бы оспорить. В реформе, которую задумали Аменхотеп III и его сын, статус царской власти вырастал до уровня, которым царь обладал вероятно лишь в эпоху Древнего царства. А передача власти от отца к сыну становилась неоспоримым божественным актом. Можно сказать и так: род Аменхотепа III собирался отныне править вечно, распространяя власть «земного солнца» до самых пределов вселенной, так же, как делает это и небесный Атон. А еще вернее: статус Царя в новой царской теологии повышался до статуса императора – властителя мира. А статус царского Бога – до статуса бога народов: один Бог на Небе – один Царь на земле.
6. Атон явился
В том напоре, с которым Аменхотеп III идет к своей цели, уже можно видеть признаки будущей катастрофы. Царь слишком торопится осуществить свой «легитимный переворот», и понятно, почему: только он обладает достаточной силой и авторитетом для столь серьезной и опасной реформы. Его последователям такой возможности могло уже и не представится.
В трех юбилеях Седа Аменхотеп достигает кажется всех своих целей. Однако, известно, что царь активно готовил четвертый. Возможно, его смыслом должно было стать создание традиции легитимного перехода власти от отца к сыну? Как бы то ни было, царь умер, видимо, через год после третьего юбилея, не успев провести четвертый. Зато это сумел сделать его сын, Аменхотеп IV.
Как считает большинство египтологов, последние годы Аменхотеп III и Аменхотеп IV правят вместе. Эта традиция была уже сложившейся (так правила уже Хатшепсут вместе с Тутмосом) И уже на второй год единоличного правления Аменхотеп IV проводит собственный Хеб-Сед. Что очень конечно необычно. Зачем юному фараону ритуал обновления сил?
Удачное объяснение этому дает возможно Н. Ривз: Аменхотеп IV проводит юбилей от лица своего отца, как его заместитель. При этом, окончательно обожествляя своего отца, как ушедшего на небо Атона, и легитимируя себя как его божественного сына.
И в том, как проводит юбилей Хеб-Сед в Карнаке Аменхотеп IV чувствуется уже изрядный радикализм. Во-первых, из празднования исключены все боги, за исключением Атона (это можно понять, имея в виду смысл этого Хеб-Седа: никаким иным богам здесь и не место, все сконцентрировано вокруг отца и сына Солнца).
Во-вторых, меняется само изображение Атона: традиционного антропоморфного бога с головой сокола сменяет солнечный диск с лучами-ладошками. А из картушей, сопровождающих новое изображение, следует, что это сам «бог Атон празднует юбилей Сед». Что ж, логично: Атон земной прославляет Атона небесного; Атон небесный прославляет Атона земного. А культ Атона в целом становиться «культом самой царской власти» (Ривз, с. 102).
Несмотря на то, что эта попытка утверждения нового статуса царской власти и введения нового царского культа (с опорой на авторитет Аменхотепа-3 и по-видимому, им самим задуманной), по-видимому, не удалась, ее можно признать весьма искусно придуманной акцией.
И с этого момента радикализм нового царя только нарастает. Он возводит в Карнаке, городе Амона, храмы, посвященные Атону, среди которых: Геметпаатон (Атон найден) и Хутбенбен (Обитель камня Бенбен. Бенбен – символ первичного холма, центральный объект Гелиопольского культа поклонения солнцу (т.н. «Гелиополь Верхнего Египта»); пытается переименовать Фивы а Ахетатон; полностью реформирует официальный стиль изобразительного искусства (переходя с «сурового» символизма на почти что «импрессионизм»).
На пятом году правления юный Аменхотеп (Амон доволен) меняет свое имя на Эхнатон (Действенный дух Атона). И тогда же приступает к строительству новой столицы в самом географическом центре Египта.
Кажется, перед нами и правда фанатик, целеустремленно идущий к своей цели. Правда фанатизм юного царя оказывается лишь прямым продолжением программы Аменхотепа III, разве что взятой в экстремуме. И если эпоху Аменхотепа мы назвали вершиной, достигнутой египетским искусством, культурой, теологией, то Аменхотеп IV стремится, кажется, подняться еще выше, преодолеть и саму вершину, саму культуру, коснувшись рукой солнца духа. Только теперь его программа не встречает никакого сочувствия фиванского жречества.
Трудно сказать, как фактически развивается конфликт юного царя с верховным жрецом Амона. Ясно лишь, что его напор наталкивается на глухую стену.
Возможно, почувствовав ослабление царской власти после смерти Аменхотепа III, жрецы решили показать фараону зубы. А юный фараон в свою очередь лишил верховного жреца Амона его прежнего положения – второго после самого царя. Так или иначе, согласимся с мнением Мирче Элиаде:
«То, что получило название "Революции Амарны" (1375 – 1350 г. до н.э.), т.е. выдвижение Атона, солнечного диска, в качестве единственного верховного божества, отчасти объясняется решимостью фараона Аменхотепа IV освободиться от господства верховного жреца. Действительно, вскоре после своего восшествия на престол, молодой властитель отнял у верховного жреца Амона право на распоряжение имуществом божества, лишив его таким образом источника власти». (Элиаде, История религиозных идей, т.1)
На пятый год правления Аменхотепа IV происходит полный разрыв, результатом которого становится отъезд царского дома в новую столицу. Свет на острый конфликт со жрецами Амона проливает отчасти текст одной из пограничных стел Ахетатона, представляющий собой, как замечает Н. Ривз «почти стенографическую запись» какой-то важной речи царя:
«… А что касается (…) в Ахетатоне [в Фивах?] это было хуже тех вещей, что я слышал на четвертом году [правления], это было хуже (тех вещей), что я слышал на третьем году [а также на втором и на первом году, продолжает фараон]; это было хуже тех вещей, что слышал [Небмаат]ра [Амехотеп III]; это было хуже тех вещей, что слышал Менхеперра [Тутмос-3]; и это было хуже тех вещей, которые когда-либо слышали цари, носившие белую корону [т.е. управлявшие Югом]» (Ривз, с. 113)
Поскольку все надписи пограничных стел посвящены основанию города, эта надпись открывает нам вероятно важнейшую причину переезда царя. Ясно, что услышанные фараоном «вещи», направленные «против отца»» (то есть, нанесенные и Атону и Аменхотепу III и всей царской программе) были по-настоящему оскорбительны.
Таким образом, переезд Эхнатона в новую столицу оказывается не демаршем фанатика, но решительным действием человека, убедившегося в тщетности своих попыток изменить атмосферу Фив. То есть, скорее мудрым политическим ходом убежденного реформатора.
Так же позднее действовал император Константин, перенося столицу из Рима в древнее местечко Византий, избегая тем самым необходимости борьбы со старым языческим жречеством. Так же действовал Петр Великий, строя новую Россию на новых принципах религиозной власти…
Итак, царская «спецоперация», попытка Аменхотепа III и его сына одним стремительным ударом сломить сопротивление Фиванского жречества, терпит крах. Эхнатон переходит к плану «Б» - собиранию сил, нарастающему давлению и неспешной осаде.
7. Первый великий пророк, первая личность в истории
Кто же такой Эхнатон? С тех пор как человечество вновь узнало имя этого реформатора, отношение к нему менялось, мягко говоря, радикально: от восторженного (великий пророк! первый монотеист! романтик-идеалист!) к прямо противоположному: тиран, тоталитарный диктатор, лжепророк, человекобог.
Если же вспомнить, что Эхнатоном увлекался Гитлер, а знаменитый бюст Нефертити, вывезенный немецким евреем, профессором Л. Борхардтом в Германию, хотел сделать символом Германии и арийской красоты, поместив его в центр специально отстроенного для него музея, понятно, почему современные египтологи стараются говорить об Эхнатоне как можно глуше.
А если и начинают говорить, договариваются порой до очень странных вещей. «Предметом поклонения в амарнской религии» становится сама «царская власть»; «Вера Эхнатона не имела ничего общего с монотеизмом; это был культ предков, превозносящий священность царской власти столь мощно и решительно, как никогда прежде со времен постройки пирамид», заявляет Н. Ривз. (Ривз, с. 122).
Перепелкин, наш замечательный египтолог, глубоко изучивший эпоху Амарны (но в силу объективных причин, не знавший многого из того, что мы знаем о ней сегодня) называет Эхнатона отступником и богоборцем. Опираясь на его тексты, А. Зубов (замечательный, также, лектор, говорящий о Египетской религиозности как религиозности пред-христианской) утверждает: Эхнатон обожествил себя не в идеальной роли Царя, как прежние фараоны, а в своем земной, эмпирической природе: Эхнатон говорил о себе, не как прежние фараоны, как о сыне о образе бога, но самого бога-солнце сделал своей эмблемой и образом, то есть, фактически сделал себя человекобогом.
Даже Яну Ассману культ Эхнатона кажется порой более «натурофилософией», нежели монотеизмом настолько, что «если бы амарнская религия победила, следовало бы скорее ожидать появления Фалеса, нежели Моисея» (с. 316)
В самом деле, посмотрев на опустевшие вдруг небеса и космос, на отброшенное мифологическое предание и всю «сумму теологии», все тысячелетние генеалогии богов и богословские спекуляции, которые заменила одна только религиозная интерпретация солнца и солнечного света (см. Ассман, с.313), в то время, как мир богов «становится просто природой» (с. 308), нетрудно сделать вывод о «фанатике-атеисте».
Но ведь Эхнатон идет и гораздо дальше! Он объявляет себя единственным сыном Атона, единственным, кому Атон непосредственно открыт. Предлагая простому народу Египта видеть бога в одной новоявленной троице: солнечный диск-отец, фараон-сын и Нефертити-Маат с детьми.
Отныне народу Египта полагается возносить свои молитвы только ему, Эхнатону, а уже Царь лично будет передавать их своему небесному отцу… Более того, в своей ревностной борьбе с язычеством, Эхнатон вовсе перестает пользоваться словом «боги», даже самого Атона называя лишь Царем и Владыкой (как будут называть евреи своего Яхве). Как, впрочем, и самого себя.
Более того, в гробницах эпохи Амарны нет больше заупокойных текстов, призванных помочь умершему найти «выход в свет дня», нет больше бога мертвых Осириса. Вместо них – все те же гимны Единому, и… сцены из семейной жизни «земного бога» Эхнатона… Представим себе молельню простого человека в Ахетатоне, в которой от всех прежних богов остается единственная икона, на которой изображен Атон с лучами-ладошками, тянущимися к Эхнатону и Нефертити с детьми. Всякая же иная икона и всякая иная молитва признаны нечестивыми…
Всё это и правда кажется слишком уж чрезмерным. Если конечно смотреть на решительные движения Эхнатона слишком близко и пристрастно. Если же отойти на несколько шагов… Если принять во внимание всю непростую реальность этой эпохи… Если посмотреть на нее с той вершины, с которой смотрел на нее сам Эхнатон…
Впрочем, давайте прислушаемся к выводам Яна Ассмана, наиболее глубокого знатока и исследователя египетской теологии и религии эпохи Амарны:
«выдающееся значение амарнской религии усматривают в том, что она представляла собой монотеизм, то есть провозглашала идею единственности Бога. По моему мнению, у нее имелась и другая формальная особенность, по меньшей мере, столь же важная, что и вышеназванная содержательная: это была не естественно развившаяся, а учрежденная религия, которая сознательно противоставляла себя - как нечто новое – традиции… Амарнская религия была первой из тех великих религий, которые выступили с отрицанием естественных политеистических религий» (яхвизм, буддизм, христианство, ислам)… Сутью этого религиозно-исторического события, было не столько провозглашение единственность Бога, сколько сам акт учреждения новой религии… (Ассман, с. 296)
А шоком для современников переворота Эхнатона явилось как то, что «традиция может быть отвергнута», так и то, что религия может быть учреждена. Религия со своим культом, новой иконографией, новыми храмами, новым искусством, наконец, новым «способом организации смысловых измерений близости к богу, то есть условий для религиозного опыта» (Ассман, с.309)
Именно в этом (создание из «солнечной теологии» религии) историческая роль этого человека и этой эпохи, самой важной (по мнению Ассмана) в истории Древнего Египта (да, несомненно, и всего Древнего мира).
<...>
В свою очередь, Брестед и Мирче Элиаде называют Эхнатона «первой личностью в истории», с чем также нельзя не согласиться. И, конечно, только в таком, поистине всемирном масштабе и можно смотреть на этого человека. И только в таком масштабе можно его оценивать.
Примерно так насаждал новую религию в Киеве и наш князь Владимир, принося вместе с христианством из Византии и весь культурный ансамбль: азбуку, новые книги, новую архитектуру, новые храмы, новые обычаи, новые праздники… Одновременно, уничтожая кумирни, сбрасывая идолов, разделываясь с языческими жрецами, и говоря народу: кто не пойдет в Днепр (крестится) тот мне не друг. Только у Владимира был огромный авторитет, и не было столь влиятельных врагов, да и само славянское язычество не было укоренено в столь огромной двухтысячелетней традиции.
(продолжение будет)
