Иллюстрация — 1-е издание романа Дж. Оруэлла «1984».
Многие писатели, работающие в жанре научной фантастики, утопии и антиутопии большое внимание уделяют описанию техники будущего. Это, например, мы видим у француза Жуль Верна и англичанина Герберта Уэллса. А вот Джордж Оруэлл гораздо большее внимание в своем романе-антиутопии «1984» уделяет вопросам не традиционной техники («железа»), а технологий переделки человека. То, что сегодня на Западе иногда называется термином hume—tech (в отличие от high-tech). Среди методов hume-tech, описанных в романе: «промывка мозгов», внедрение «новояза», формирование «двоемыслия», сеансы «внушения» с использованием пыток и т.п.
Остановлюсь на «новоязе», или новом языке. Рассуждает о нем один из героев романа по имени Сайм, с которым работает главный герой Уинстон Смит в Министерстве правды. Сайм — филолог, специалист по новоязу. Он с гордостью говорит о своей работе: «Это прекрасно — уничтожать слова… В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным — для него не останется слов». А вот еще откровения словоохотливого Сайма по поводу новояза и старояза (последний в Министерстве правды планомерно уничтожают): «Главный мусор скопился, конечно в глаголах и прилагательных, но и среди существительных — сотни и сотни лишних. Не только синонимов; есть ведь и антонимы. Ну скажите, для чего нужно слово, которое есть полная противоположность другому? Слово само содержит свою противоположность. Возьмем, например, «голод». Если есть слово «голод», зачем вам «сытость»? «Неголод» ничем не хуже, даже лучше, потому что оно — прямая противоположность, а «сытость» — нет. Или оттенки и степени прилагательных. «Хороший» — для кого хороший? А «плюсовой» исключает субъективность. Опять же, если вам нужно что-то сильнее «плюсового», какой смысл иметь целый набор расплывчатых бесполезных слов — «великолепный», «отличный» и так далее? «Плюс плюсовой» охватывает те же значения, а если нужно еще сильнее — «плюсплюс плюсовой». Конечно, мы и сейчас уже пользуемся этими формами, но в окончательном варианте новояза других просто не останется. В итоге все понятия плохого и хорошего будут описываться только шестью словами, а по сути, двумя. Вы чувствуете, какая стройность, Уинстон? Идея, разумеется, принадлежит Старшему Брату, — спохватившись, добавил он».
Оруэлл посвятил новоязу специальное приложение к своему роману, которое подается как вполне научный текст. Чувствуется, что писатель профессионально изучил этот вопрос. Новояз, или новый язык предполагает отказ от многих старых слов и их замену на новые. При этом словарный запас человека сжимается. Это ограничивает возможность правильно осмысливать события и изменения, происходящие в окружающем человека мире, сужает его видение мира. В приложении к роману Оруэлл специально перечисляет основные принципы (характеристики) новояза. Вот они: 1) ликвидация смысловых оттенков слов и сокращение словаря; 2) навязывание словами определённой политической позиции; 3) обилие аббревиатур и сложносокращённых слов; 4) предельно упрощённая грамматика; 5) разделение лексики языка на три словаря по области употребления.
Остановлюсь лишь на последнем пункте (три вида словарей). Словарь A включал только те слова, которые годны для использования в повседневной жизни. Поскольку был в ходу у народа, слова составлялись по самой строгой схеме. В этом словаре наиболее ярко проявлялось стремление минимизировать словарный обиход, по возможности делая слова краткими, но легко различаемыми на слух. Был построен на базе обычных слов старояза, очищенных при этом от двусмысленностей и неясностей. Будучи чрезвычайно скудным, годился в основном лишь для бытовых нужд, поскольку позволял выражать мысли только в отношении конкретных объектов и физических действий. В силу своей специфики был непригоден для философских размышлений на абстрактные темы.
Словарь B прежде всего состоял из слов, специально конструируемых для выражения политических или этических понятий. Стремились наиболее полно и точно отразить эти понятия с помощью слов, приоритет все же состоял в том, чтобы вводить в употребление такие слова, которые бы автоматически навязывали использующему их определенную позицию.
Словарь C являлся вспомогательным, в него включались лишь научные и технические термины, имеющие хождение среди специалистов. Смысл этих терминов также был очищен от нежелательных значений, они практически не пересекались с лексемами двух других словарей.
Каждый год в Океании появлялось новое издание словаря, из которого выбрасывались чуждые для идеологии партии слова. Некоторые из них вообще исчезали, другие заменялись новыми. В целом словарный запас имел ярко выраженную тенденцию к сокращению. Процесс был планомерным и в высшей степени осознанным. Главным был принцип: «невозможно сделать (и даже подумать) то, что нельзя выразить словами». Читаем в романе: «Каждое сокращение было успехом, ибо чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься». Сокращений словаря удавалось добиваться за счет того, что на смену достаточно пространным привычным фразам приходила более короткая фраза или даже одно слово. Зачастую таким словом, которое было сокращением или аббревиатурой. Например, в речевой обиход Океании прочно вошла фраза «идейно крепкий речекряк». Она обозначала человека, который умеет произносить идеологически выверенные речи, «без участия высших нервных центров».
Некоторые слова новояза теряют свой изначальный смысл и означают нечто противоположное. Чтобы развернуть на 180 градусов их смысл, слова внедряют в сознание с помощью геббельсовской пропаганды. В виде лозунгов, развешанных на плакатах и щитах, рекламных роликов на телевидении (таковое уже имелось повсеместно в Океании) и т.п. Например: «Война — это мир», «Свобода – это рабство», «Незнание – сила».
Еще один метод hume-tech – внушения с помощью пыток. Читавшие роман «1984» хорошо помнят мрачные застенки Министерства Любви. Некоторым они напоминают средневековую инквизицию. К главному герою Уинстону Смиту, попавшему в застенки, применяют пытки. Но, что примечательно: в этих застенках не просто пытают, добиваясь каких-то признаний якобы в целях обеспечения государственной безопасности. Там человека «перевоспитывают». Об этом многократно говорит герою романа Уинстону Смиту, попавшему в застенки, один из партийных боссов О`Брайен. Вот фрагмент одного из таких разговоров:
«А как вы думаете, зачем мы держим здесь людей?» – О`Брайен задает вопрос Уинстону Смиту. Тот отвечает: «— Чтобы заставить их признаться». И далее:
«— Нет, не для этого. Подумайте еще.
— Чтобы их наказать.
— Нет! — воскликнул О’Брайен. Голос его изменился до неузнаваемости, а лицо вдруг стало и строгим, и возбужденным. — Нет! Не для того, чтобы наказать, и не только для того, чтобы добиться от вас признания. Хотите, я объясню, зачем вас здесь держат? Чтобы вас излечить! Сделать вас нормальным! Вы понимаете, Уинстон, что тот, кто здесь побывал, не уходит из наших рук неизлеченным? Нам неинтересны ваши глупые преступления. Партию не беспокоят явные действия; мысли — вот о чем наша забота. Мы не просто уничтожаем наших врагов, мы их исправляем».
Лишь после того, как «инакомыслящий» действительно раскаивается и начинает любить Старшего Брата и верить в идеалы партии, он действительно становится «правоверным». Вот тут-то его можно убить. Очевидно, что после такого «исправления» жертва действительно соответствует всем «стандартам» ада. Почему-то на память приходят слова Иисуса Христа: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…» (Мф.10:28).
О’Брайен объясняет непонятливому Уинстону, что Министерство Любви – не какая-то примитивная инквизиция средних веков, которая мучала людей и добивалась от них публичного признания (в назидание другим). Министерство Любви добивается внутреннего покаяния человека. В каком-то смысле это пародия на то покаяние, которое на протяжении многих веков практиковалось в христианстве. Последнее было и остается средством очищения человеческой души, ее преображения.
В романе «1984» мы видим покаяние «наоборот»: человек должен отказаться от всего человеческого, причем добровольно и искренне. Конечно, ни одна инквизиция в мире до такого «совершенства» не доходила. Да и в романе О. Хаксли «О дивный новый мир», где «переделка» человека – одна из ключевых тем, до такой «трогательной» заботы власти о «духовном» состоянии человека не доходит. Такого глубокого проникновения власти в душу человека нет вообще ни в одной из известных мне антиутопий.
Вот еще фрагмент другого разговора О’Брайена с Уинстоном:
«— Вы думаете, — сказал он, — что раз мы намерены уничтожить вас и ни слова ваши, ни дела ничего не будут значить, зачем тогда мы взяли на себя труд вас допрашивать? Вы ведь об этом думаете, верно?
— Да, — ответил Уинстон.
О’Брайен слегка улыбнулся.
— Вы — изъян в общем порядке, Уинстон. Вы — пятно, которое надо стереть. Разве я не объяснил вам, чем мы отличаемся от прежних карателей? Мы не довольствуемся негативным послушанием и даже самой униженной покорностью. Когда вы окончательно нам сдадитесь, вы сдадитесь по собственной воле. Мы уничтожаем еретика не потому, что он нам сопротивляется; покуда он сопротивляется, мы его не уничтожим. Мы обратим его, мы захватим его душу до самого дна, мы его переделаем. Мы выжжем в нем все зло и все иллюзии; он примет нашу сторону — не формально, а искренне, умом и сердцем. Он станет одним из нас, и только тогда мы его убьем. Мы не потерпим, чтобы где-то в мире существовало заблуждение, пусть тайное, пусть бессильное. Мы не допустим отклонения даже в миг смерти. В прежние дни еретик всходил на костер все еще еретиком, провозглашая свою ересь, восторгаясь ею. Даже жертва русских чисток, идя по коридору и ожидая пули, могла хранить под крышкой черепа бунтарскую мысль. Мы же, прежде чем вышибить мозги, делаем их безукоризненными. Заповедь старых деспотий начиналась словами: «Не смей». Заповедь тоталитарных: «Ты должен». Наша заповедь: «Ты есть». Ни один из тех, кого приводят сюда, не может устоять против нас. Всех промывают дочиста. Даже этих жалких предателей, которых вы считали невиновными — Джонса, Аронсона и Резерфорда — даже их мы в конце концов сломали. Я сам участвовал в допросах. Я видел, как их перетирали, как они скулили, пресмыкались, плакали — и под конец не от боли, не от страха, а только от раскаяния. Когда мы закончили с ними, они были только оболочкой людей. В них ничего не осталось, кроме сожалений о том, что они сделали, и любви к Старшему Брату. Трогательно было видеть, как они его любили. Они умоляли, чтобы их скорее увели на расстрел, — хотели умереть, пока их души еще чисты».
А вот еще одно откровение О’Брайена о том, что партия добивается полного и гарантированно необратимого преображения человека, что партия трогательно заботится о душе каждого «заблудшего»:
«Мы сомнем вас так, что вы уже никогда не подниметесь. С вами произойдет такое, от чего нельзя оправиться, проживи вы еще хоть тысячу лет. Вы никогда не будете способны на обыкновенное человеческое чувство. Внутри у вас все отомрет. Любовь, дружба, радость жизни, смех, любопытство, храбрость, честность – всего этого у вас уже никогда не будет. Вы станете полым. Мы выдавим из вас все до капли – а потом заполним собой».
Внутренняя перестройка человека неизбежно отражается и на внешнем его виде. Оруэлл это фиксирует по ходу романа: «безличные люди»; «безразличные люди»; «когда мы закончили с ними, они были только оболочкой людей»; «он завыл, как животное, без слов»; «с бледным правильным лицом, похожим на восковую маску»; «синтетическое лицо»; «мы – не люди» (т.е. нелюди – В.К.) и т.п.
Удивительно, все биографы Джорджа Оруэлла утверждают, что писатель был атеистом. Как бы там ни было, но роман его наполнен духовным смыслом. В антиутопии Джорджа Оруэлла мы видим последние времена человечества. Старший Брат – прообраз антихриста. Которого одни будут любить по причине своей духовной слепоты и невежества, других заставят это делать путем изощренных пыток. Мир романа «1984» — общество, где людей уже не осталось. Есть лишь человекоподобные. Уинстон Смит был, наверное, последним человеком в этом «дивном новом мире». О`Брайен говорит ему в конце романа: «Если вы человек, Уинстон, вы — последний человек. Ваш вид вымер; мы наследуем Землю». Конечно, первоначальное название романа «Последний человек в Европе» гораздо более точно отражает суть произведения, чем набор цифр «1984» (есть версия, что первоначальное название романа испугало издателей, и писателю пришлось предложить замену в виде «1984»).
Роман не только антиутопический, но также эсхатологический (эсхатология – религиозное учение о конце земной истории, а также о конце человеческой жизни). И в этом смысле роман «1984» можно поставить в один ряд с такими произведения эсхатологического жанра, как «Легенда о Великом Инквизиторе» Ф.М. Достоевского или «Краткая повесть об антихристе» Владимира Соловьева. Самое удивительное, что автора «1984» биографы называют «атеистом». Это не первый случай, когда люди, позиционирующие себя атеистами или агностиками, неожиданно для себя и окружающих создают произведения большой духовной глубины. Видимо, Бог при необходимости сам водит рукой таких писателей.
