Мы продолжаем публикацию отрывков из новой книги Владимира Большакова «Франция. Встреча с великими», которая готовится к печати в России. В сегодняшнем номере мы предлагаем вниманию читателя интервью Большакова из этой книги с выдающимся актером, драматургом и писателем Питером Устиновым.
О Питере Устинове (полное имя – Peter Alexander von Ustinov) уже при его жизни говорили как о великом актере, драматурге, писателе. Мы с ним встречались не раз в Париже еще в 80-е годы. Он родился в Лондоне в 1921 году в семье журналиста – наполовину русского, наполовину немца. Его мать из рода Бенуа, французских простолюдинов, получивших дворянство в России. Он написал 23 пьесы, среди которых у нас более всего известны «Любовь четырех полковников» и «На полпути к вершине», сценарии для девяти фильмов и 13 книг. Он сыграл главные роли в 40 фильмах и в 20 пьесах, поставил сам восемь фильмов, столько же пьес и 14 оперных спектаклей. Он ученый, исследователь, был ректором университета в Данди и в Дерхеме (Англия). Кроме того, был возведен в ранг пэра Англии самой английской королевой и потому именуется сэр Питер.
…Внутренний дворик разделяет многоквартирный дом на рю Винез, в престижном парижском районе Пасси, на две части, и если бы не консьерж, я не сразу бы разобрался, в каком именно лифте надо мне подниматься на искомый третий этаж.
«Вам господина Устинова? – осведомился консьерж. – А вы с ним договаривались?»
«Договаривались, договаривались!» – послышалось из раскрывшего двери лифта, и в вестибюле появился Питер Устинов собственной персоной, улыбающийся давно знакомой мне по его фильмам «Билли Бад» и «Багдадский вор» улыбкой.
«Ради бога извините, – сказал он, – но я должен срочно ехать в советское консульство. За визой. И еще мне надо заехать в одно место за телеграммой, в которой подтверждают, что меня приглашает в Москву “Мосфильм”, где решили снять фильм по моей книге. Так что наше интервью придется перенести на другой день...»
«У меня есть такое предложение, – ответил я Устинову. – Мы едем за телеграммой и в консульство на моей машине. А по дороге вы отвечаете на мои вопросы. Договорились?»
Он согласился. И, сев ко мне в машину, покорно взял в руки мой диктофон. Так началось это необычное интервью, которое продолжалось с перерывами в машине, в консульстве, во время нашей прогулки по улицам Парижа и даже в фотоателье, куда он зашел сфотографироваться на визу.
– Вы написали книгу «Моя Россия», где с большой симпатией пишете о русских, о вашей исторической родине. Эту книгу в Англии, например, встретили в штыки, да и не только там. Чем это объясняется? Антисоветизмом? Русофобией?
– Уже одни размеры России заставляют людей нервничать. На Западе всегда боялись ее потенциала. Боялись, что она вдруг возьмет и всей своей силищей навалится на остальную Европу. Может быть, именно эти страхи и породили миф о «российском экспансионизме».
Между тем русские никогда этим не грешили. Если они когда и приходили с оружием в Западную Европу, то только по приглашению своих союзников. Ну а что касается экспорта идеологии, идей, то кто их в наше время не экспортирует. Возьмите культурную экспансию США, других стран.
Запад многого в России не понимает. Наконец, на Западе не хотят понять, что у русских в силу самой их истории – а на них все время нападали извне, и чаще всего с Запада, – существует естественное стремление максимально защитить себя и свою независимость от любого агрессора. Отсюда и ядерное оружие, и ракеты. Я никогда не верил, что это накоплено для нападения на Запад.
– К сожалению, так, как вы, на Западе мало кто думал до сих пор...
– Да, и до сих пор, к сожалению, говорят о «советской угрозе», хотя в агрессивность русских сейчас уже как раз мало кто верит. Разве что французские обыватели. Но у них для этого особые причины.
– Интересно, какие же?
Устинову, видно, хочется разбавить разговор на политические темы юмором, и он тут же реагирует:
– Причин много. В том числе и чисто гастрономические. Дело в том, что Русский царь Александр I еще в начале прошлого века неудачно пошутил, сказав, что его казаки, которые вошли в Париж после разгрома Наполеона, потому разбили свои биваки на Елисейских полях и варят там пищу в походных кухнях, что им не нравится, как французы готовят. Большего оскорбления французу нанести невозможно. Наверное, именно поэтому французский обыватель, повторяя легенду об «экспансионизме русских», забывает о том, что это Наполеон напал на Россию, а не наоборот. Об этом вообще давно забыли. А вот о казаках до сих пор помнят. И когда начинаешь говорить о миролюбии русских, тут же найдется какой-нибудь эрудит, который скажет: а вы знаете, что русские казаки стояли на Елисейских полях и вырубили там на свои костры все деревья?!
– Да, Европе всегда вроде бы хотелось вовлечь Россию в западное сообщество, а сделать это не давал панический страх перед тем, что вдруг это действительно произойдет? Поэтому то протянут нам руку, то спрячут ее за спину. А предлог всегда найдется. Вчера это был «русский экспансионизм», потом – «советская угроза», сегодня – «нарушение прав человека». Что завтра?
– Что касается прав человека, то тут основания для критики в ваш адрес, надо признать, были и есть. Хотя, конечно, не правы те, кто полагает, будто Русский народ нуждается в постоянных поучениях на этот счет. Я слышал утверждения, будто русские инстинктивно не приемлют права человека. Но это бред. Я приведу только один пример. Когда в 1960 году американец Пауэрс, пилот самолета У-2, был сбит над территорией СССР, то в самом дальнем, как говорят, медвежьем углу России, на который он буквально с неба свалился, люди, его обнаружившие, отнеслись к нему как к пострадавшему человеку. Я не уверен, что с такой же терпимостью в то время отнеслись бы в США к советскому пилоту, свались он с неба где-нибудь посередине Америки. Это говорит, прежде всего, об органическом уважении простого русского человека к правам других, к правам человека в самом широком плане. Очевидно, это связано и с традиционным для русских поиском смысла жизни. В чем-то это влияние религии, с которой началось развитие искусства и литературы, вообще культуры в России. И не без влияния религии в русском национальном сознании сформировалось то отношение к искусству, которое мой двоюродный дед Александр Бенуа назвал в своей книге «благочестивым». Это очень четкое слово.
– Как вы обнаружили свои русские корни?
– История нашей семьи весьма забавна. Недавно русское посольство в Лондоне переслало мне целую кипу документов. Их переправила в Англию одна женщина, которая занимается научно-исследовательской работой в Саратове. В историческом архиве этого города она разыскала очень много данных о нашей семье, в том числе и рисунок моего прапрадеда, приписываемый А.С. Пушкину. Впрочем, это скорее карикатура. Прислали также и рисунок того дома, в котором мои предки жили в Саратове. Судя по всему, наш род пошел из Царицына, нынешнего Волгограда. Именно оттуда мой прадед двинулся в Сибирь. Легенда утверждает, что он, хотя и не был грузином, прожил не то 108, не то 113 лет. И говорят, что он к тому же был совсем не худой...
Устинов выразительно поглаживает себя по похожему на прадедушкин животик и смеется:
– А мне, кстати, пока всего 68! Уж я своего шанса перегнать предка не упущу.
Отхохотавшись, он продолжает рассказ:
– Мой дед дослужился до офицера-кавалергарда, был весьма остер на язык и своих взглядов, кстати, достаточно радикальных, не скрывал. Он дружил со многими выдающимися людьми того времени, в том числе с Мусоргским. Во время каких-то маневров он упал с лошади и повредил позвоночник, так что на долгие годы остался прикованным к постели. А это, признайте, в тот век, когда не было телевидения, нелегко вынести. В результате он полюбил девушку, которая ухаживала за ним. А она была из немцев Поволжья, семья ее жила в Покровске, нынешнем Энгельсе. Любовь была такая, что он даже принял лютеранство. В России того времени православному, да тем более дворянину и офицеру, такое не прощалось. Дед был разжалован и по приказу Государя императора отправлен на 40 лет за пределы России в ссылку. Так он стал гражданином существовавшего тогда княжества Вюртемберг. И поэтому мой отец не говорил по-русски.
– А вы говорите?
– Отшен плоко. Так вот, там моя несостоявшаяся бабушка на своей исторической родине деда бросила и сбежала в Австралию с капитаном дальнего плавания. Я на нее зла не держу за это, ибо дед к тому времени уже поправился. Может быть, именно поэтому я до сих пор переписываюсь с ее детьми от того, другого деда...
– А что же наш кавалергард? Вернулся в Россию?
– Не сразу. Под конец жизни он стал очень религиозным человеком и переселился в Палестину. И там, несмотря на то что он все еще по указу царя находился в ссылке, его сделали почетным консулом в Иерусалиме, и он занимался делами русских монахов.
Вернулся он в Россию, как только началась Первая мировая война, успев до этого жениться второй раз – на моей бабушке, которая наполовину была эфиопкой. Он заявил, хотя уже был в преклонном возрасте, что раз России угрожает опасность, желает немедленно вернуться в свой полк, где он числился по указу царя все же не в отставке, а в резерве. Это, если хотите, пример «русского фанатизма». Умер он в Пскове в возрасте 80 лет. И как раз началась революция...
– А ваш отец приехал в Россию с ним?
– Да нет. Он же был гражданином Вюртемберга до аншлюса и впоследствии стал офицером немецкой армии. России он совершенно не знал. И только после войны решил поехать туда в первый раз в своей жизни, надеясь найти родителей. Дед, как я уже сказал, умер к тому времени. Мать и сестру отца арестовала ЧК, и они сидели в тюрьме в Пскове. Никто не знал там, что с ними делать. С помощью русского комиссара отцу все же удалось освободить их из тюрьмы и получить проездные документы, по которым он вывез родных через Стамбул в Каир. Гораздо позже они стали с этим комиссаром друзьями уже в Лондоне, куда тот был назначен советским послом. Имя этого комиссара – Майский. Да, я забыл, что по пути в Каир мой папа задержался на две недели в Петрограде, где встретил мою мать и на ней женился. К венчанию оба они «шикарно» оделись. Мама венчалась в ночной рубашке своей бабушки, а отец – в спортивном костюме. Скоро произвели и меня на свет, что случилось уже в Лондоне, где отец работал корреспондентом немецкого телеграфного агентства.
Незадолго до войны отцу предложили работу пресс-атташе в посольстве Германии в Англии. Но вскоре МИД Германии возглавил Риббентроп, который потребовал от всех проверки на расовую чистоту. Ну, с нашей русской и тем более эфиопской кровью на звание арийца рассчитывать просто не приходилось. Короче говоря, отец возмутился и ушел из посольства, хлопнув дверью. Я узнал об этом во время занятий в школе, где сидел за одной партой с сыном фон Риббентропа. На следующий день из Берлина пришла телеграмма, в которой МИД Германии требовал, чтобы отец срочно вернулся в Берлин. Можно было догадаться, что его ждал минимум концлагерь. Отцу ничего не оставалось, кроме как попросить убежища в Англии. Так он, а значит, и вся наша семья стали гражданами Великобритании.
– Со сколькими же странами связан ваш род Устиновых?
– Я не подсчитывал. Отец был немцем, а стал английским подданным. Его брат был убит во время Первой мировой войны как немецкий офицер. Другой его брат – гражданин Канады, но живет в Лос-Анджелесе. Самый младший брат – аргентинец, а сестра отца, моя тетка, – ливанка. Ну а я сам женат на француженке… А вы знаете, что, по мнению француженок, женщина может жить только в одном городе мира – это в Париже. Вот именно поэтому, хотя я сам и предпочитаю жить в Швейцарии, я подолгу живу во Франции и реже – в Англии. Но все это для меня – дело не первостепенной важности: где кто живет, какого кто гражданства. Мое отношение к России тем более этим не определяется. Я внутренне ощущаю свою с ней связь. И особенно когда пишу пьесы и книги. Вот, например, у вас Театр имени Моссовета поставил мою пьесу «На полпути к вершине». Так вот, русские актеры сыграли ее лучше, чем кто-либо другой на Западе. И я, может быть, именно тогда понял, что я русский писатель по своему мироощущению...
– Ваши родственники, в частности, по линии Бенуа самым тесным образом связаны с русским искусством. По многим причинам реальных его богатств, разбросанных по всему миру в результате революционных бурь и войн, а то и попросту разворованных, мы себе пока что в полном объеме не представляем. Есть к тому же и великие имена, просто волюнтаристски вычеркнутые из нашего культурного наследия. Сейчас наступила пора, как говорится в «Екклесиасте», «собирать камни». Какова, на ваш взгляд, в этом роль тех, кто хранит наши культурные традиции в русском зарубежье?
– Для меня этот процесс «собирания камней» чрезвычайно важен. Я присутствовал на открытии Музея Бенуа в Петродворце, в здании, которое принадлежало моему прапрадеду. Те, кто в Советском Союзе работали над реставрацией нашего семейного особняка, проделали огромную работу. Они украсили его многочисленными гербами семьи. И это было поистине удивительно, ибо Бенуа были крестьянами, и первый из них в нашем роду был просто неграмотным, как многие крестьяне до Французской революции. Но затем они образовались настолько, что сами стали учительствовать, и в этом качестве один из них приехал в Россию. Как раз во время Французской революции. И дворянство Бенуа получили в России, причем на их гербе была изображена едва ли не роялистская символика. Я думал, что существует не более 30 потомков тех Бенуа, а их прибыло 160 человек в Петродворец. Многие из них здесь, на Западе, занимают весьма солидное положение. И наш род в этом отношении хотя и уникален, но все же не единственный.
– Ваш первый визит в СССР, кажется, пришелся на начало 60-х?
– Да. В 1963 году я сделал фильм «Билли Бад», который вашему Министерству культуры понравился, и меня, хоть и с опозданием, пригласили для участия в Московском кинофестивале. Тогда, я помню, в Лондоне в советском консульстве меня спросили: «Устинов – это ваша настоящая фамилия?» Я не удержался и ответил: «А что, лучше ее поменять?» Думал, что мне визы после этого не дадут. Но дали. Сейчас эти наши тогдашние страхи кажутся анекдотичными.
В 1987 году я был приглашен в Москву на форум творческой интеллигенции. Когда я оттуда вернулся, меня пригласила выступить французская телепрограмма «Антенн-2». Я рассказал обо всем, что видел и слышал в Москве, и этим вызвал весьма неприятную для меня реакцию ведущей передачи, которая мне просто откровенно хамила. Она попыталась представить меня телезрителям как некоего наивного дурачка, после чего руководству этого телеканала пришлось приносить мне извинения. Я уже не говорю о массе людей, выразивших мне сочувствие по телефону. По-своему это означало и изменение отношения лично ко мне – все больше людей, в том числе и русские эмигранты, убеждаются, что я во многих своих оценках был прав.
– Вы написали немало книг, сыграли множество ролей. Что вам самому нравится больше всего?
– Новая роль и новая книга. Старыми достижениями жить нельзя. Когда успокаиваешься на достигнутом, уже больше ничего не достигнешь.
...Смеркалось, когда мы вернулись на рю Винез. Виза была получена, билеты на самолет заказаны, и интервью само собой как-то взято. В голове уже вертелись заголовки типа «Питер Устинов – русский гражданин мира...». Быть может, я так бы и озаглавил это интервью, не спроси я его напоследок, а о чем его новая книга. И вдруг он улыбнулся такой пиквиковской улыбкой и сказал:
– Мне очень трудно вам рассказать о чем. Могу только прочитать первые строчки:
«“Назовите вашу фамилию”, – сказал консьерж отеля вошедшему.
– Бог...
– Значит, с двумя “г”? – спросил консьерж, не поднимая головы.
– Нет, только с одним “г”, – сказал старик.
– Довольно-таки необычное имя, – сказал консьерж.
– Мне говорили, что уникальное, – сказал старик, не в силах скрыть того, насколько его все это забавляет...»
– Вот и все, – сказал все с той же улыбкой Устинов.
И по тому, как он наслаждался звучанием каждого слова в этом рафинированно-английском пассаже, приглашая меня не спешить с оценками будущего романа по маленькому отрывку, а просто посмаковать вместе с ним эти вкусные, сочные строки, было ясно, что он все-таки настоящий англичанин, хотя и с такими глубокими русскими корнями, которыми не всякий наш соотечественник сможет похвастаться. А может ли англичанин быть русским, если он даже не живет на Русской земле? Загадка русской души уже в который раз ускользнула от меня. Может быть, потому, что у каждого из нас в душе своя Россия. И ее тоже, как и всю Россию целиком, умом не понять и никаким аршином не измерить...
Владимир БОЛЬШАКОВ
