О РОССИИ МОЕ СТРАДАНИЕ.
Что мне всякие америки-англии, провались они в дыру забвения, не вспомню. Но Россия, родина моя единственная, солнце незакатное, как же без тебя?!! Как же тебе трудно!
У меня есть знакомый, очень хороший, мудрый, терпеливый батюшка. Видимся редко, но я всегда ощущаю его присутствие в моей жизни. Все наши разговоры о судьбе России.
Он всегда и утешает меня, и настраивает на понимание того, что Россия бессмертна, что она любима Господом и Божией Матерью.
Сидим в его крохотной кельечке. Батюшка наливает чай, крестится:
– Вспомни это предание: идут преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский и печалятся о России. Печалятся, и встречает их святой Николай, Мирликийский чудотворец, спрашивает: «Почему клоните головы, братья»? – «О России печалимся, о нашей единственной, так ей, матушке, тяжело». – «Братья, не печальтесь, Россия – любимое дитя у Бога. Любимое. Провинилось дитя, Он накажет, но накажет любя. Простит».
– Но, батюшка, – говорю, – такая сейчас идет лихорадка, такая встряска, уж двадцать пять лет издеваются над Россией, как выжить?
– Да и не только встряска и лихорадка, – отвечает батюшка, – больше того, на Крест Россия взошла, на Голгофу. Вновь иудеи нового времени распяли Россию. И это мы сейчас видим во всем. Но ответь: а что следует за Крестом? Что дальше?
– Как что дальше?
– Снятие с Креста, вот что. Конечно, тут и плач, и рыдание. И ощущение даже погребения. А после него что?
– Воскресение?
– Конечно! Вспомни утро Воскресения. После Голгофы обязательно Воскресение. Все происходящее плохое мы видим, но начинаем видеть и Воскресение.
– Дай-то, Господи.
– Молиться надо, дело делать, вот и все.
Батюшка улыбается:
– Вот такая притча. А еще можно теперешнее состояние России сравнить с иконой. Ведь все в мире иконоподобно. И Божий мир, и каждый человек, несущий в себе образ Божий. И нация – икона, и государство. И молитвы наши – словесные иконы. Вся Россия – икона. И много раз ее пытались зачернить, испачкать, бросить в мусор. Через насилия, убийства, обманы, подкупы, бунты, революции. Да. Все было. И что? Ты разве не знаешь, какое количество икон стало обновляться в конце двадцатого века и в начале этого? Стоит икона почти вся черная, но вот на ней проступают линии, краски, она высветляется, и вот перед нами Божий лик, лики святых. Так и с Россией будет. Обновится.
– Когда?
– Чего ты такой нетерпеливый? Уже обновляется. Разве не обновление эти сотни и сотни возрожденных храмов, а новых сколько! И на Пасху Христову все полны-полнехоньки.
– На Пасху полны, – соглашаюсь я. – В тысячах храмов, а в миллионах телевизоров прыгают, визжат, похабничают бесы. Это же действует на людей.
– Молится надо, крестить экраны. Сникнут. Да, катастройка идет, все искалечено. Как и Россия. «Да, – говорю недавно в проповеди, – дерево России было надломлено, порушено. А до того у этого дерева были широкие ветви, надежно закрывавшие пространство, и сорняки под деревом не смели вырастать, не было условий. А тут крона обрушилась, все открылось, сорнякам воля. Они и поперли. Вся эта дурнина – крапива, жулье-ворье, болтуны, много их. Но ведь вот что: какие у них корни, какие стволы? Так себе. А дерево корни сохранило. Земля-матушка корни питает, оживает дерево. И разметнет шатер, и под ним все это паразитство зачахнет».
– Ой, хорошо бы.
– Что хорошо бы? Так и будет. Вот выражение есть «градообразующее предприятие», а есть выражение «государствообразующее», но уже не предприятие, а что? Какой народ образовал Россию? Кто еще мог, никого со света не сживая, создать такое Отечество? Русские! Государствообразующая нация. А почему? Русские – православные, прощают врагов. Смотри, как нас обзывали: русские оккупанты. Гнали отовсюду. Из Средней Азии, например. И что? И едут к нам, просятся, хоть тротуары подметать. А из Прибалтики мы уехали, и они сами стали разбегаться, безлюдно уже там. Ты же сам там был, мне рассказывал.
Батюшка еще налил мне и себе чаю:
– А еще скажу то ли притчу, то ли просто такое сравнение. Русские для России – это несущий каркас здания. Это строительный термин. Каркас не виден, но именно он держит здание.
– О русских, – вспоминаю я, – современный поэт написал: «русские – народ таинственный и жуткий. Он, как щетина, прорастает из-под земли на третьи сутки».
Батюшка даже головой покрутил:
– Ну, поэты! Он бы лучше сравнил не со щетиной на покойнике, а с травой. Вот самая малая былинка, как она растет, какие страдания у ней. А к солнцу тянется. И вообще теперешнюю Россию Запад старается убить, уничтожить в ней все национальное: культуру, литературу, убить порядочность, развратить, споить. Это как будто асфальтом закатывают живой цветущий луг. Но ты видел… Да все это видели, как весной из-под асфальта пробиваются растения. Русский народ– великий народ. Пробьемся. Главное – не паниковать. Это только от вселенской гордыни Запад публично не признает того, что без России весь мир погибнет. Все они в черные дыры безвестности провалятся, а Россия останется.
Батюшка вздохнул:
– И как не поймут, что тела без души нет? Душа у мира православная. А ты успокойся. Нытье, стоны, уныние – все это грехи. И не воображай, что ты спасаешь весь народ. Как батюшка Амвросий говорил: «Знай себя, и будет с тебя». И великий завет преподобного Серафима: «Спасись сам, и около тебя спасутся». А за Россию будь спокоен. Тяжело ей? А когда было легко?
Под конец разговора жалуюсь батюшке, что много грешу, что меня одолела суета, просьбы, заботы, от жизни – одна усталость, а радости нет.
– А ты знаешь, как живи.
– Как?
– Как рыба в море. Вот она и рождается, и живет в соленой воде. Всю жизнь. Ее поймали, пробуют. А она совсем не соленая. Как же так? Жила в соленой воде, а не обсолилась? Так и ты: будь в этом мире, как рыбка в море. Мир грешный, злу предела нет, а ты не поддавайся, живи спокойнехонько.
Прощаюсь с батюшкой, прошу благословения на пути-дороги, на труды во славу Божию.
Батюшка благословляет и напутствует:
– Всегда была вражда к России. Кто за нас? Тот, кто за Христа. А кто против нас? Тот, кто за антихриста. Другого разделения друзей и врагов России нет.
КРУПИНКИ НА ЗЛОБУ ДНЯ
ДЕНЕГ НЕ ПЛАТЯТ сейчас за книги. То есть почти не платят. И вернулось ко мне понимание писательства, которое было в самом начале. Когда я и думать не думал, что за любимое дело, за публикацию еще и платят. Так хотелось видеть свои писульки в газете, журнале, что от себя бы приплатил за то, чтоб напечатали. И позднее всегда было недоумение писательскими разговорами о гонорарах, премиях. Какие деньги, когда ты занимаешься любимым делом, да это еще и оплачивать? Еще и люди за автографом идут. Еще и не работаешь в штате, сам себе хозяин, еще и стаж трудовой идет и при выходе на пенсию учитывается.
Заелись писатели, определенно заелись. Какое-то время писательской жизни я все-таки был более или менее благополучен. Денег все время не хватало, но при независтливой жене с этим справлялся. Ездили же в Пицунду, в Коктебель, что еще? Мечтал, конечно, о даче, да промечтал. Дали в аренду, когда мне было шестьдесят, да и то пошла она мне не на пользу, ничего я в ней не написал.
Ничего, Бог не без милости… Купил полдомика в Никольском да отстроил. Опять же, только с Божией помощью. Дом в Кильмези вместо сгоревшего. Живи, пиши. Кто не дает? Болезни родных и близких, тревога за них. А больше того причина: надвинулась даже не печаль, не уныние – горечь от ощущения: кому они нужны, труды мои? Крохотному окружению, каким-то островочкам вокруг журнальных публикаций, кому-то купившему вдруг мою книгу? Да мне-то еще грех жаловаться: пожил, поиздавался, попереводился, повыступал. И любовь от читателей испытывал и, значит, нелюбовь от писателей вкусил в полной мере. Даже часто искренне думал: какой я писатель, когда я совсем на писателя не похож. Они говорят о построении сюжета, о доминанте мысли, о превалировании формы над содержанием или, наоборот, о муках поиска нужного слова, а я? Никогда, честно говорю, не испытывал никаких мук при поиске слов для выражения мысли. Даже, бывало, мучился от того, что мучений не испытываю. Но рассудите: если есть мысль, так чего бы ей и не выразиться? В русской литературе всегда важнее, что сказать, а не как сказать. Если мысль верна, так она и выразится верно, форма сама найдется. Куда она денется?
К старости все вернулось к началу: любимое дело, которое и должно делаться бесплатно, никуда не ушло. И бывает даже иногда, очень-очень редко, в радость.
Эти рассуждения после приглашения писателей в Госдуму. Конечно, справедливо обратить внимание государства на убивание нравственности в Отечестве, но если ты страдаешь за Отечество, трудишься для него, так какие тебе еще от этого дивиденды?
Дан тебе талант, и радуйся. Туне приясте, туне дадите.
+ + +
ТУРЕЦКИЙ ГИД всерьез:
– Иногда спрашивают: почему богиня Артемида Эфесская не защитила свой храм от апостола Павла?
Интересный вопрос.
Отвечаю:
– Она была в Македонии, помогала матери Александра Македонского рожать.
– Но это же разное время! – возглас из группы туристов.
– Но это же Александр Македонский! – объясняет гид разницу во времени.
Этот же гид, опять же всерьез, говорит, что Божия Матерь скончалась в Эфесе.
– Вот ее могила (на могиле цветы). Вот дом, где она жила у апостола Иоанна. Они вместе стояли у Креста, а потом приехали сюда.
Что угодно скажут, лишь бы деньгу слупить.
И он же:
– Великую китайскую стену построили турки, чтобы предохранить Европу от нападения.
Ева для него, естественно, турчанка. В группе есть и из Киева.
– Турчанка? Та ни! Она же ж украинка.
+ + +
ГРОЗА УСТАЛА. Гром, затихая, ходит вверху по сфере шатра небесного, ищет выхода, не находит, замолкает. Копит силы, возобновляет поиски. Ему подсвечивают слабые молнии.
До грозы хотел записать две фразы, которые когда-то благотворно подействовали на меня – гром и молнии отвлекли – и боялся забыть. Нет, помню.
Человек начинает умирать с момента своего появления на свет. Первым своим криком, а этот крик необходим, чтоб легкие заработали, убивает частичку нервных клеток. Но клеток этих столько дает Бог, что их и за всю жизнь не израсходовать. Их дается четырнадцать миллиардов, а расходуем чуть-чуть процентов. Так что смиримся с правилом: раз мы родились – значит, умрем.
Опять надо мной гром. Видимо, у него последняя попытка уйти за пределы неба. И вот думаю, глядя на церковный купол, освещенный закатным, ушедшим от меня солнцем: что же я познал в этих процентах? Понял главное – Господа, сотворившего миры видимые и невидимые и Его власть надо мной и над подобными мне… То есть понял главное.
+ + +
У НАРОДА – ВЕРА, у интеллигенции – идеи. Но сейчас уже – где народ, кто интеллигенция? В молодом Лермонтове (1829 г.) говорит и то и другое: «От страшной жажды песнопения пускай, Творец, освобожусь. Тогда на тесный путь спасенья к Тебе я снова обращусь».
