Николай Семенович Лесков создал рассказ «Грабеж» (1887) специально к святкам. Писатель напоминал издателю В.М. Лаврову: «Я Вам писал, что изготовлю “святочный рассказ”.<…> В эту минуту (8 час. утра 24 ноября (18) 87 г.) рассказ у меня на столе: готовый, переписанный и вновь основательно измаранный. Теперь его остается только отдать и напечатать».
В этом святочном рассказе отразились «орловское происхождение» Лескова, его глубочайшее знание русской провинции как корневой основы жизни России.
Время и обстоятельства необычного происшествия, описанного в рассказе, – святки. Следуя основным законам жанра, писатель воспроизводит каноны святочной словесности, уходящей корнями в Священное Писание. Это – семья, домашний очаг, любовное единение духовно близких людей – традиционные мотивы, напоминающие читателям рождественских рассказов о Святом Семействе.
Есть в рассказе и размягчающий сердце образ ребенка-сироты, привычный в рассказах на тему Рождества Богомладенца. Маменька Мишеньки – героя-рассказчика – приняла на воспитание подкинутую девочку – по научению свахи, которая «до сирот была очень милая – все их приючала, и маменьке стала говорить:
– Возьми в дом чужое дитя из бедности. Сейчас все у тебя в своем доме переменится: воздух другой сделается. Господа для воздуха расставляют цветы, конечно, худа нет; но главное для воздуха – это чтоб были дети. От них который дух идет, и тот ангелов радует, а сатана – скрежещет...»
Тщательно, не без любования продумывает Лесков каждую бытовую деталь. И в этом есть своя внутренняя художественная логика. Неправы исследователи, которые с вульгарно-социологических позиций объявляли «темным царством» целые пласты народной жизни. Иначе Лесков, знавший Россию «в самую глубь», не воспроизводил бы в своем рассказе атмосферу русского быта столь подробно, обстоятельно, а главное – с любовью.
Простодушный купеческий сынок Мишенька «только и ходу знал, что <…> в праздник к ранней обедне, в Покров, – и от обедни опять сейчас же домой, и чтобы в доказательство рассказать маменьке, о чем Евангелие читали или не говорил ли отец Ефим какую проповедь; а отец Ефим был из духовных магистров, и, бывало, если проповедь постарается, то никак ее не постигнешь».
Дядюшка этого «добра молодца» с укором обращается к сестрицам: «Что вы это парня в бабьем рукаве парите! Малый вырос такой, что вола убить может, а вы его все в детках бережете. Это одна ваша женская глупость, а он у вас от этого хуже будет. Ему надо развитие сил жизни иметь и утверждение характера».
Затевается сватовство. Тема супружества также одна из ведущих в святочном жанре. «Всматриваясь в святочные обычаи, – писал собиратель русского фольклора И. Сахаров, – мы всюду видим, что наши святки созданы для русских девушек. В посиделках, гаданьях, играх, песнях все направлено к одной цели – к сближению суженых». Хорошая жена приносит в дом благодать: «невесты есть настоящие девицы <…> скромные – на офицеров не смотрят, а в платочке молиться ходят. <…> На такой как женишься, то и благодать в дом приведешь».
Переговоры о будущей женитьбе ведутся также степенно, обстоятельно и с упованием на помощь Божию, под иконами: сваха с маменькой «запрутся в образной, сядут ко крестам, самовар спросят».
Неспешное чаепитие – примета уютного русского дома. У большого медного самовара чай разливается в нарядные чашки и пьется с наслаждением – обязательно из блюдечка – за беседой о городских новостях.
А «орловское положение» таково, что ежедневно в сумерках наступает вошедший в городское обыкновение «воровской час»: «Егда люди потрапезуют и, помоляся, уснут, в той час восстают татие и исходя грабят». Горожане подвергаются нападениям с двух, казалось бы, противоположных сторон – грабителей и полицейских: «…постоянно с ворами, и день, и ночь от полиции запираемся».
К властям обращаться за помощью тщетно. Они – вершина айсберга грабительской системы и «свой интерес наблюдают», «губернатор правила уставляет».
Сквозным персонажем наравне с легендарными орловскими «подлетами» (подлет – по-староорловски то же, что в Москве «жулик» или в Петербурге «мазурик» ((см. «Историч. оч. г. Орла» Пясецкого 1874 г.). (Примечание Н.С. Лескова)), о которых заходит речь постоянно, становится полицмейстер Цыганок. Начальник губернской полиции – фигура вполне современная и узнаваемая: «…свое дело и смотрит, хочет именье купить. А если кого ограбят, он и говорит: “Зачем дома не спал? И не ограбили б”».
Имя полицмейстера для горожан равносильно именам первейших «татей и разбойников» – библейского убийцы Каина, легендарного злодея-скупца Арида (Ареда): «А тетенька как услыхала про Цыганка, так и вскрикнула:
– Господи! Избавь нас от мужа кровей и от Арида!»
Ретивые «блюстители порядка» с удвоенным рвением обирают горожан. С полицейскими обходами «еще хуже стали грабить. <…> А, может быть, не подлеты, а сами обходные и грабили».
Однако полицейские чины рьяно надзирают за «честью мундира». Публично обвинить их в преступлениях или хотя бы в бездействии не дозволяется, иначе взыщут, как сейчас бы сказали, «моральный ущерб»: «А с квартальным еще того хуже – на него если пожалуешься, так ему же и за бесчестье заплатишь».
И видимо, и незримо участвуют во всех сюжетных событиях зловещие фигуры главных грабителей и коррупционеров в городе – губернатора, полицмейстера, прикрывающих свои темные деяния «Сводом законов Российской империи», и вышколенных подручных-квартальных, полицейских воров пониже рангом.
Так раздвигаются тесные рамки уютного камерного повествования. Создается картина всеобщего ограбления народа как узаконенной системы. Ограбленным и брошенным властями на произвол судьбы людям только и остается, что надеяться единственно на помощь Божию, Его святое заступничество: «Аще не Господь хранит дом – всуе бдит стерегий» – «Если Господь не охраняет дом – напрасно бодрствует стерегущий».
Богатый елецкий купец и церковный староста Иван Леонтьевич, дядя героя, как раз и приехал в Орел на святки, «даже на праздничных днях побеспокоился», чтобы выбрать самого лучшего, голосистого дьякона и увезти его с собой в Елец, где проживают ценители и знатоки церковного пения.
В основе сюжета – характерные мотивы святочной неразберихи, святочного снега, света и тьмы. Действие разворачивается в кромешной мгле, в метельной путанице, под завывание вьюги: «Тьма вокруг такая густая, что и зги не видно, и снег мокрый-премокрый целыми хлопками так в лицо и лепит, так глаза и застилает, <…> невесть что кажется, будто кто-то со всех сторон вылезает».
Несмотря на то что писатель указал на изображаемое как на дела давно минувших дней, актуальный смысл его святочной истории о грабеже прочитывается и до настоящего времени. До настоящего времени сохранились не только художественно воссозданные Лесковым многие орловские храмы, улицы, площади, к несчастью, мало изменились вошедшие в поговорку обычаи и нравы «воровского» губернского города и его окрестностей, уездных городков срединной России: «Орел да Кромы – первые воры, а Карачев на придачу, а Елец – всем ворам отец». Эта провинциальная «воровская география» только слабый отголосок столичной: «Елец хоть уезд-городок, да Москвы уголок».
В преамбуле «Грабежа» заходит речь о реальных событиях, произошедших в год создания рассказа: «Шел разговор о воровстве в орловском банке, дела которого разбирались в 1887 году по осени». Так, утверждается мысль о неистребимой системе воровства, коррупции, продажности, которая существовала и за 50 лет до создания рассказа, и в год его написания, процветает и поныне. Этот вневременной монстр перешагнул границы лесковского текста и сегодня только разрастается в своих чудовищных масштабах, принимая, согласно духу нынешнего времени, новые уродливые формы.
По-лесковски «сюрпризы и внезапности» не заставляют себя ожидать. Не так давно лопнул «Орловский социальный банк», не исполнивший своих обязательств на сотни миллионов рублей. Банковские махинации – на официальном языке «злоупотребление полномочиями» – вызвали волну возмущения обманутых горожан, и особенно пенсионеров. Их демонстрации проходили на главной площади города.
С градоначальниками – по-нынешнему «мэрами» – многострадальному Орлу тоже хронически не везет. Один перекочевал из «мэрского» кресла на нары в тюремной камере. За другого ратовал губернатор и рассылал орловцам «письма счастья», собственноручно подписанные, с просьбой поддержать своего кандидата. А через некоторое время тот же губернатор приносил покаянные извинения жителям Орла, просил прощения за своего бывшего протеже: мол, вовремя не разглядел, ошибка вышла.
Несколько лет назад заместитель начальника УМВД Орловской области пойман на том, что пытался отобрать квартиру у матери обманувших его аферистов. Один из них был задержан. Угрозами, которые на языке официальной хроники именуются «превышением должностных полномочий», современный «Цыганок» вынудил пожилую женщину переоформить жилье на его супругу. Сделка не прошла государственную регистрацию – квартира оказалась единственным жильем малолетнего внука женщины – жертвы шантажа. Так тайное стало явным.
Подручные современного «полицмейстера», вымогатели пониже рангом – дежурная смена орловской полиции, подобная «полицейским обходам», что грабили наравне с «подлетами» в лесковском рассказе, также на святках «по надуманным основаниям стали угрожать задержанному возбуждением уголовного дела за оскорбление представителя власти. При этом за 10 тысяч рублей обещали не возбуждать уголовное дело. <…> В помещении отдела полиции в момент передачи восьми тысяч рублей подозреваемые были задержаны».
В сегодняшней жизни – все, как в рассказе Лескова: блестят золотом маковки православных храмов, звонят к рождественской заутрене... Но внезапным диссонансом благовест разрывается воплями ограбленных: «Караул!!!»
И плывет над маленьким провинциальным городком и над всей Россией-матушкой вселенская молитва: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас. Аминь!»
Алла НОВИКОВА-СТРОГАНОВА, доктор филологических наук
