Всё-таки современная война, облик и характер которой определились за последнюю сотню лет, это особенная война.
Совсем не та, «с которой имели дело» люди двести, пятьсот, тысячу лет назад. Иногда кажется, будто в той войне люди имели куда больше возможности для самовыражения, для демонстрации своих физических и моральных качеств.
Такие мысли назойливо вертятся в голове, когда вжимаешься в землю, которая ходит ходуном от ближайших разрывов снарядов. Единственный осколок от такого снаряда может запросто отнять у тебя жизнь. А это значит, что всякие там мужество, героизм, решительность, не говоря уже о навыках единоборств и элементарной физической силе, так и останутся нереализованными. Никогда не реализованными. Навсегда не реализованными.
Между прочим, артиллерия – далеко не единственное и не самое масштабное средство ведения современной войны.
Возможности уничтожения людей на расстоянии в громадных количествах совершенствуются с каждым годом. Соответственно, места для фехтования, штыкового боя и прочих проявлений молодецкой удали остается всё меньше, точнее, совсем почти, не остается.
Захочется человеку «погеройствовать» – «рванет» он на ближайшую войну, попадет почти на передовую и будет ждать, концентрируясь, терзаясь и мучаясь, «своего боя», когда он раскроется и проявится. А вместо боя… прилетит снаряд, упадет бомба, шлепнется мина. И всё…
Пакостные мысли. Надо бы их гнать подальше. Или вспоминать в утешение, что для добровольца главное концентрированное выражение мужества – это сам факт принятия решения «ехать на войну». Слабое, впрочем, утешение.
***
Первым, кто встретил нас на лесной базе, был Андрей- Малыш. Он уже всё знал. И про внезапное наступление мусульман. И про гибель ребят. Последнее известие потрясло его. С Володей Сафоновым и Дмитрием Поповым Малыш был очень близок. Вместе в Питере они искали «югославский» канал, вместе ехали, вместе ели, спали, мерили километры горных боснийских троп. В том рубленом бункере, где смерть настигла Дмитрия и Володю, и Малыш должен был быть, и только чудом не оказался. Накануне, буквально за несколько часов до выезда на вахту на положай, у него окончательно развалились (вот оно, качество снабжения обмундированием русских добровольцев) ботинки. Попытки обратиться к Славко-каптёру результата не дали. Как обычно, тот таращил глаза и разводил руками: «Нема», «сутра» Просить у кого-то ботинки напрокат было бесполезно. У Андрея, несмотря на юношеские восемнадцать лет, сорок пятый размер ноги. Таких ног в отряде всего несколько.
– Чего уж там, оставайся, – посоветовали ему. Он и остался. Остался… в живых.
Теперешнему его состоянию не позавидовать. Малыш чувствует за собой вину за гибель Володьки и Димы.
– Если бы я был с ними, всё бы было по-другому, лучше бы меня, чем их, – бессвязно повторяет он и размазывает слезы по щекам, к которым бритва ещё ни разу всерьёз не прикасалась.
Мы, как могли, утешали Андрея. Он ни в чём не виноват.
Просто Ангел-Хранитель простер накануне над ним свои крылья. Судьба…
***
Сербы пересказали нам содержание новостей, переданных по сараевскому (мусульманскому) телевидению. Оказывается, среди тех, кто наступал на нас 12 апреля, был один наш соотечественник – с какой-то очень типично русской (не запомнили, к сожалению) фамилией. Какими ветрами и на каких условиях занесло его в армию мусульманской Боснии – нам неведомо. Русский стрелял в русских! За тысячи километров от границ Отечества. Сараевские политики моментально уловили всю политическую значимость подобного факта.
Русского, наступающего на высоту Заглавок в составе мусульманского отряда, моментально (едва ли не в тот же день) показали по телевидению! И не просто так. А в момент вручения ему какой-то награды боснийским командиром. Что ж, дураки и сволочь – главные орудия политиков. Но не дай Бог этому пареньку попасть в наши руки.
В той же передаче крупным планом были показаны тела Володи Сафонова и Димы Попова. При них обнаружены документы, записные книжки, и что-то ещё, что с головой выдает в них русских. Разумеется, официальное Сараево брызжет по этому поводу слюной. И пытается извлечь политический навар из сопоставления фактов присутствия русских по обе стороны фронта. Нам по большому счёту на всё это плевать. Беспокоит только одно – тела наших оказались в руках врагов, на вражеской территории. Видит Бог, нашей вины в этом нет.
***
Опять потянуло на сравнение войны подлинной, в которой мы нынче бултыхаемся, с войной заочной, которую мы представляли по фильмам и книгам. Кажется, хорошо было поставлено военно-патриотическое воспитание в советское время, когда формировались наши характеры, наши ценности. Кажется, столько правильных книг о войне прочитано, столько честных фильмов про войну просмотрено. И всё равно война та, – «книжно-киношная», и война эта, – реальная, частью которой ты сейчас сам являешься – не просто «две большие разницы», а два космоса, две взаимоисключающие системы. Всё-таки была, видно, изрядная червоточинка в казавшейся когда-то фундаментальной и незыблемой системе советского военно-патриотического воспитания; видно, далеко оно было от совершенства, если эти две войны так не похожи, если столько нового и неожиданного открываем мы для себя каждый день. Возможно, здесь-то и спрятана одна, пусть не главная, из причин крушения исполина, который назывался Советским Союзом.
***
Описывая своё состояние во время боя на Заглавке, я с удивлением отметил, что страха не было. Не врал, не преувеличивал. Страха действительно не было. Тогда не было.
Страх пришел позднее. Липкий, парализующий, гадкий.
А ещё навалилось какое-то оцепенение, когда не хотелось ничего делать, ни о чём думать, когда казалось, будто из сознания напрочь исключены такие потребности, как «есть» и «спать». Не выходила из головы одна-единственная картинка: Костя Богословский в новеньком, перетянутом ремнями кителе, и громадное пятно, точнее, ошметок успевшей затвердеть и потемнеть крови на этом кителе. И такая же новенькая каска, чуть сдвинутая на лоб, прикрывающая жуткую, открывающую мозг рану от осколка.
Кто высчитывал формулу, определявшую траекторию полета этого осколка? Мог ли предполагать горняк, добывавший руду, что в итоге именно из неё будет изготовлен металл, фрагмент которого принесет смерть юному русскому добровольцу в далеких боснийских горах? Эти вопросы дыбились и барахтались в сознании, но они жили своей беспокойной жизнью где-то на заднем плане, по сути, на задворках этого сознания. На первом плане прыгал, отбивая строгую дробь, комментарий-утверждение: вот это мог бы быть и ты, вот это мог бы быть и ты, вот это мог бы быть и ты…
Говорю сам себе, как говорил казаку Кишечнику, что был моим соседом в комионе, когда возвращались после боя на Заглавке: «Соберись!»
Действительно, надо собраться. И беспокоящую картинку из сознания отодвинуть и тревожный этот комментарий заглушить. Что впереди, никто не знает, и никто не даст гарантии, что сценарий 12 апреля не повторится завтра, послезавтра, через неделю… Ко всему надо быть готовым…
Хотя легко сказать: «отодвинуть», «заглушить», «надо быть готовым».
***
Опять на тему страха. Могу ещё раз свидетельствовать со всей ответственностью: во время боя никто не струсил, никто не испугался.
Впрочем…
Чтобы кто-то тогда испугался – такого даже представить невозможно. Как это испугаться? Бежать с позиции? Это даже технически невозможно. Побежишь вперед – попадешь под пули мусульман. Побежишь назад – запросто получишь вполне заслуженную пулю от своих. Да и кому могло такое в голову прийти: бежать с позиции, оставив боевых товарищей на произвол судьбы? Как после этого жить? Повторюсь: трусов среди защитников Заглавка просто не могло быть.
И о другом можно сказать. В этой ситуации нам ничего не оставалось, кроме как лежать и… потчевать свинцом наступавших. Кто-то скажет: массовое геройство. Кто-то скажет: чистой воды рационализм. Кто прав? Потомки разберутся.
***
Прибавилось подробностей на тему «начало боя за высоту Заглавок 12 апреля». Из сбивчивых рассказов сербов, находившихся в то утро на позициях в районе соседней с Заглавком высоты Столац, стало понятно, что гибель Володи Сафонова и смерть Димы Попова грянули не разом – между ними был промежуток времени, за который что-то происходило. Действительно, сначала мусульманская пуля на самом пороге бункера настигла Володю Сафонова. Дима Попов оттащил его в сторону, надеясь, что Володя только ранен, начал его перевязывать. Последнее получалось плохо – от нервного перевозбуждения ходуном ходили руки. Только перевязав командира, Дима вступил в бой, но успел сделать всего несколько коротких очередей. Мусульмане к тому времени уже вплотную подобрались к бункеру и просто расстреляли его.
Обрастает деталями и уже ставшее легендарным поведение единственного оставшегося в живых на том фланге русского добровольца – Пашки Пулеметчика. В том бою близко подобравшиеся мусульмане не только стреляли в него, но и пытались забросать гранатами. Кроме неприятельской пули в спину (это потому, что стрелял из пулемета стоя, поворачивая корпус почти на 180 градусов), он получил ещё добрую дюжину гранатных осколков (точнее шариков, которыми были начинены гранаты, что использовали в том бою мусульмане). Слава Богу, и они не причинили Пашке серьёзного вреда: из того боя он выходил своими ногами с оружием в руках.
Выясняются и прочие «пустяки». Оказывается, сербы с позиций перед бункером, где находились Дима, Володя и Пашка, ушли «греться», оставив свой пост и открыв дорогу наступавшим, не с вечера, как считалось раньше, а перед самым рассветом. Впрочем, что меняет это «уточнение»? Наших ребят уже не вернуть.
Что же касается любых подробностей боя 12 апреля, то к ним надо относиться максимально бережно, ибо это уже История, в которой нет мелочей, в которой важно всё. Важно вдвойне, если в этой Истории нашлось место Русскому Подвигу.
***
Только теперь начинаешь понимать – насколько глупы и лживы все книги о войне. Именно все. В крайнем случае – 99,999%. Ложь и глупость.
Тонны, тысячи тонн лжи и глупости, на которые изведено столько бумаги, картона, типографской краски, за которые получены гонорары, премии, дипломы, ордена, звания.
Ох, и тяжко мне придется, осознавая все это, по возвращении в Москву – выдать что-то наподобие «дневника добровольца». Кому нужна будет такая книга? И дело даже не в отсутствии средств на издание, не в сложности распространения книги.
Кому нужна книга о войне без красочных баталий, обаятельных героев, воспитательно-назидательных выводов и обобщений? По большому счёту такая книга не нужна ни патриотам, ни демократам. И для тех, и для других она – покушение на политический капитал, разрушение удобных схем.
Вот об этих вещах, пожалуй, задумываться надо как можно меньше. Книгу сделать я обязан. За ней я сюда и ехал. Из-за неё рисковал.
***
Понемногу привыкаем к новому ритму жизни. Если раньше несли вахту – службу на одном месте – на высоте Заглавок (недавно широким жестом сербского командования подаренной противнику), то теперь приходится выезжать в три-четыре места. Где-то меняем сербов, где-то друг друга. Системы нет. Куда-то сегодня требуются десять человек.
Через два дня на ту же высоту, в тот же бункер сербы просят всего троих. Бестолковщина!
Очень часто место нашей вахты оказывается в значительном отрыве от сербов. И это при отсутствии или крайне неудовлетворительной работе рации, при нашем полном незнании местности…
Горько и грустно признавать: недоверие к сербам (особенно после боя 12 апреля) возрастает.
«Сербы на наших горбах выезжают», «сербы русскими все дыры затыкают», – эти тезисы прочно утвердились в сознании почти каждого добровольца. Однако о том, что оказался здесь – не жалеет никто.
***
Размечтался, вышагивая в карауле под ясными боснийскими звездами. Вот бы умудриться приехать сюда (разумеется, после победы, разумеется, если сам останусь живым) лет через десять-пятнадцать с кем-то из подросших, уже способных что-то понимать детей. Походить по этой земле, на которой к тому времени раны окопов уже начнут затягиваться. Потрогать эти камни, на которых будут ещё заметны следы пуль, предназначавшихся в том числе и мне. Интересно, смогу ли я найти подходящие слова, чтобы объяснить, зачем и почему я оказался здесь весной 1993 года…
Ещё интересней, буду ли я правильно понят.
Похоже, подобные мечтания совершенно беспочвенны.
Кто знает, что за этот срок произойдет со всем миром и Европой в частности, что случится с государством, на территории которого мы сейчас находимся, какие потрясения переживет наше и без того многострадальное Отечество?
***
Сколько продлится война на югославской земле? Этого не знает никто. Но нам кажется, что сербы, с которыми мы делим караульные вахты, выходим в рейды, просто встречаемся в казарме, уже смертельно устали от войны. Они не высказывают этого вслух, но об их усталости говорит всё: выражение глаз, интонация речи, замедленные движения. И это несмотря на то, что каждый серб ни на секунду не сомневается в справедливости войны, в святости её целей. Похоже, что война – самый энергоемкий вид человеческой деятельности, и фронтовая усталость – самая тяжелая усталость. Уверен, термин «смертельная усталость» придуман фронтовиком.
***
После боя 12 апреля, после потери тех, с кем делили всё, что имели, мы стали немного дружнее. Похоже, сгладились ранее ежедневно проявлявшиеся противоречия между «мужиками» и казаками. Последних здóрово осадил факт их неучастия в мясорубке, что пришлась на некогда знаменательную дату советского календаря – День космонавтики. Так получилось, что самые главные события произошли без них.
До этого каждый, кто причислял себя к казакам, был твердо уверен, что они в отряде – главные вояки, что все боевые задачи решаются исключительно их, казачьим, потенциалом.
«Мужикам» же отводилась роль второстепенной, вспомогательной силы.
Бой 12 апреля разбил эту схему вдрызг. Оборону держали одни «мужики». Держали на «пять с плюсом», грамотно и мужественно. При этом никто потом не стучал себя кулаком в грудь, не кичился своим участием в бою, не кричал: я – герой!
Впрочем, что такое героизм, кого можно называть героем?
Извечные вопросы. Наверное, всякий добровольный, осознанный риск человека собственной жизнью во имя высокой цели – это и есть героизм. Если так – то мы все (ни много, ни мало) и есть герои. Любой из нас мог оказаться на месте Кости Богословского, Володи Сафонова, Димы Попова, сложивших свои головы за православных братьев.
***
Смотришь по сторонам и понимаешь, что война – уникальное поле, где время, как физически-философская категория, вывернуто и перекручено самым диковинным образом.
Отсюда масса курьезов и парадоксов эпохально-временнóго характера. Взять, к примеру, участников нынешнего сербско-боснийского противостояния. В их распоряжении вполне передовое оружие, «продвинутые» средства связи, данные воздушной, а, возможно, и космической, разведки. Перечисленные факторы – бесспорные приметы нынешнего двадцатого века. А вот бытовые условия воюющих, «сермяжная» окопная действительность… Здесь, похоже, всё так же, как было сто, двести, тысячу лет назад. Те же каменные брустверы, ветхие палатки, свининно-фасолевое варево на костре.
Никаких примет цивилизации и прогресса! Эпохи сходятся и перекручиваются!
Вспоминается и о другом. Конкретный, прикладной смысл всякой войны (если оставить в стороне высокие идеи и прочие составляющие понятия, такие как «правое дело») – убийство одних людей другими.
Средства убийства постоянно совершенствуются, они отражают все достижения той же самой цивилизации. Приметы этого процесса здесь налицо. Это то же вышеупомянутое современное оружие и всё, что с ним связано (прицелы ночного видения, «умные» мины, гранаты наступательные, гранаты оборонительные и т. д. и т. п.).
Вот он, прогресс! Только кровь, что проливается в результате использования этого самого прогресса, – та же самая по цвету, вкусу, составу, что проливалась в боях и битвах сто, двести, тысячу лет назад.
Наверное, и боль, мучения, шок, что испытывает раненый или изувеченный, – вне понятий «время» и «прогресс».
Какая разница, от чего человеку больно: от вошедшей в него пули со смещенным центром тяжести или от впившейся в него же стрелы с коварно изогнутым наконечником? Или отсеченная боевой секирой рука прирастет к телу быстрее, чем рука, оторванная взрывом гаубичного снаряда?
Снова какое-то завихрение эпох и временных систем. Неужели война и, соответственно, массовое сознательное убийство одних людей другими, – это то, что объединяет эпохи?
Ничего себе объединительное, замешанное на крови, начало!
Где же прогресс, торжество гуманности, триумф здравого смысла? Куда движется, да и движется ли вообще, человечество?
Впрочем, над этими вопросами голову надо ломать только после победы. По крайней мере, после возвращения домой.
А ещё лучше гнать эти отдающие гнилым пацифизмом мысли прочь. В крайнем случае, любые рассуждения о войне начинать исключительно с того, что составляет великий смысл великого понятия «правое дело». Глубоко символично, что на самой массовой медали, которой награждались участники Великой Отечественной войны, выбиты слова: «Наше дело правое…» На том стояли и стоять будем. В нынешнем (включая этот положай в боснийских горах), и в будущем. В грядущих боях за Русское Дело!
***
Вряд ли кто из нас, выживших в бою за высоту Заглавок 12 апреля 1993 года, согласится когда-либо участвовать в дискуссиях на темы мужества и героизма. В лучшем случае, выслушав чьи-то пафосные откровения по этому поводу, любой из нас просто хмыкнет и отойдет в сторону. После того боя у нас свои, очень личные представления об этих понятиях.
Вовсе не «белые и пушистые», ничего общего с книжно- киношными трафаретами не имеющие. Оказывается, и героизм, и мужество, и патриотизм могут запросто оказаться в «одном флаконе». Подчас, в предельно конкретных условиях, эти высокие качества запросто могут быть спрессованы в единственную, но очень жесткую установку: лежать и стрелять, максимально бережно расходуя патроны, не допуская в мыслях даже намека на то, что в военном деле существуют такие понятия, как маневр, отход, отступление. На свои личные представления о мужестве и героизме мы имеем полное право. И эти представления для нас – единственные правильные.
***
Совсем не вижу снов. Сплю глубоко и крепко. Одинаково крепко и в казарме на койке, и в «поле», зачастую на голых камнях, положив под голову подсумок с автоматными рожками. Засыпаю, проваливаясь в блаженную мягкую пропасть.
Почему ничего не снится?
***
Начинает казаться, что отношение сербов к нам после 12 апреля меняется. Это очень трудно объяснить. Внешних признаков этой перемены почти нет. А вот внутренне…
Кажется, появилась какая-то стена, дистанция. Стена отчуждения, недоверия и даже страха. Думал, что мне все это мерещится. Поговорил с однополчанами – они солидарны со мной. Откуда отчуждение? Серега Ф., командир нашего «мужицкого» взвода, рубанул сплеча:
– Тут война – дело темное. Возможно, и сербы, и мусульмане одну игру играют. Играют – время тянут, жалеют друг друга. А тут мы появились. Коснулось дело – на Заглавке показали, как воевать надо. Сербы и струхнули, теперь им с мусульманами сложнее договориться будет…
Выводы нашего командира, в тайны большой дипломатии не посвященного, абсурдны. Но какая-то почва под ними, похоже, всё-таки есть. 12 апреля я своими глазами видел, что немало сербов, населявших палатки, расположенные в тылу наших шалашей-блиндажей, в бой, несмотря на наличие оружия и боеприпасов, попросту не вступали. Почему они не стреляли? Ждали приказа? Или, наоборот, выполнили данный свыше приказ? Почему бой на участке сербско-мусульманского фронта превратился, по сути, в русско-мусульманскую стычку?
Все, кто был на левом фланге нашей обороны в тот день, прекрасно помнят, что сербы из ближайшей к нам палатки на всём протяжении боя (шесть часов с лишним) наружу носа не высунули. Палатка могла показаться необитаемой, если бы не облачка табачного дыма, с завидным постоянством появлявшиеся над ней.
– А неплохо было бы туда гранату швырнуть, – вполне серьёзно предложил один из моих земляков-туляков.
Гранату решили всё-таки не бросать. (Никто не знал, сколько продлится бой, и боеприпасы надо было беречь.) Авторитета же сербам подобная ситуация, разумеется, не прибавила.
***
Не пора ли домой? Эта мысль с каждым днем всё настойчивее беспокоит меня. Те задачи, которые я первоначально ставил перед собой, выполнены. В шкуре русского добровольца я побыл сполна, всего хлебнул, материал для книги собрал. Пожалуй, пора!
В отряде не я один подумываю об отъезде. Чемоданные настроения у Сереги-Пожарника, рыжего Сашки-москвича, Владимировича-отставника. Немало готовых сняться имеется и среди казаков. Каждый причины отъезда объясняет по-своему. Очкарик Вадим и Володька-Кишечник говорят прямо: муторно, устали, надоело. Сибирский казак Николай всерьёз озабочен своим здоровьем. Я верю ему. Николаю уже за сорок. В первые дни пребывания на югославской земле он всерьёз простудился. С тех пор хворь не покидает его.
Каждую ночь он будит нас своим гулким «камерным» кашлем. Таблетки и порошки, что дала ему в медпункте сербка-медсестра, не помогают. Кашляет Николай ужасно. При каждом приступе кашля его лицо искажается гримасой, в груди гудит, булькает и ухает.
Серега-Пожарник объективных оснований отъезда не ищет:
– Мне тут всё ясно. Повоевал и хватит…
Рыжий Сашка внятно причин своего чемоданного настроения не объясняет. Ссылается на ноющую, простреленную румынской пулей ещё в Приднестровье, ногу, какие-то неотложные дела в Москве.
Впрочем, нога здесь, похоже, ни при чём. Уже в самом первом рейде он бесил всех своим непониманием ситуации.
Дается команда: «Полная тишина» (это в тот самый момент, когда запросто можно нарваться на засаду) – Сашка начинаетчто-то насвистывать или едва ли не в полный голос рассказывать какую-нибудь байку из своей былой мореходской жизни (некогда он плавал на судах торгового флота). Команда: «Идти гуськом. Интервал три-четыре метра» – Сашка или буквально наступает на пятки идущего впереди, или отстает метров на десять, залюбовавшись какой-нибудь птахой в еловой кроне. Не выдерживает никакой критики его методика обращения с оружием. То, зазевавшись, он упирает дуло автомата (со спущенным предохранителем и досланным в патронник патроном) в спину идущего впереди товарища. То начинает чистить автомат, забыв вытащить все тот же досланный в патронник патрон. О недопустимости подобного отношения к «стволу» Сашке говорили не раз. Было дело, даже едва за это не поколотили. Бесполезно. Он – часто моргает светлыми ресницами, таращит глаза, и …ничего не понимает. Лично я уверен – Сашка немного «не в себе».
Вывод не поспешен. Не я один видел, как он разговаривает сам с собой, как часами бродил вокруг казармы, взяв на руки подобранного где-то пятнистого кота, что-то рассказывая ему и т. д. и т. п. Его отъезд для отряда – благо, ибо присутствие ежеминутно чревато ЧП.
В числе кандидатов на отъезд назван и Владимирович-отставник. Эта фигура требует к себе особого внимания. Впервые я увидел его на вокзале в день нашего отправления. Из общей массы добровольцев он выделялся не только своим возрастом (ему уже за сорок), но и особой административной суетливостью. По обрывкам фраз я понял, что он бывший офицер-десантник, и в нашей группе едва ли не самый главный. Последнее меня тогда нисколько не смутило, ибо кому, как не бывшему офицеру, руководить нами, добровольцами. Доверия прибавили и туманные намеки Владимировича на связи в патриотических организациях, личные контакты с лидерами оппозиции. Плюс ко всему его личный боевой опыт, якобы приобретенный в горячих точках от Египта до Приднестровья.
Однако самые первые попытки Владимировича командовать в группе потерпели крах. Казаки просто послали его в известном направлении. «Мужики» вежливо выслушивали его до конца, но делали всё по-своему. Тем не менее при первых контактах с сербскими командирами Владимирович отрекомендовывался чуть ли не командиром группы. Впрочем, этим его «командирство» и кончилось. Отряд поглотил бывшего офицера. Бывший офицер бесследно растворился в отряде. Позднее выяснилось, что Владимирович военного училища не кончал, в армию попал после гражданского ВУЗа (отслужил два года лейтенантом, потом остался), а всю службу занимался парашютной подготовкой (считай, спортсмен чистой воды). Нуждались в основательных пояснениях и строки его биографии, где говорилось о пребывании в горячих точках. До одной такой точки он просто не доехал.
В другую попал, но в боевых действиях не участвовал, занимаясь парашютным инструктажем.
Крах командирских амбиций Владимировича – ещё одно подтверждение простой истины: боевая обстановка самозванцев не терпит.
Наверное, к лучшему, что Владимирович так легко, уже в первые дни расстался с претензиями на командирство, иначе… До беды было бы очень близко. Я видел, как в один из критических моментов у него жутко тряслись руки, и он, бывший майор, лишь с пятого раза подсоединил рожок к автомату. В другой раз, заряжая тот же самый рожок, он уронил с полдюжины патронов в костер, даже не заметив этого. (Лично откидывал палочкой с углей уже порядком нагревшиеся патроны.) Словом, и его отъезд для отряда – беда вполне переживаемая.
***
Иногда мне начинает казаться, что я чувствую… войну.
Будто война – это что-то мистическое, глобально-масштабное, одушевлённое, – со своим характером, нравом и странностями существо. Какая-то стихия, океан, охватывающий сушу, воду, небо. И не просто охватывающий, но и владеющий всем этим, царствующий над всем этим! С характером, но без лица, без всякой телесной оболочки, да и вообще без всякой внешности. Так же нет у этого существа ни цвета, ни запаха, не наделено оно способностью издавать звуки. Главное в этом существе – сила, невероятная мощь, способная двигать государственные границы, вовсе сметать с лица земли целые страны, менять времена года, очертания местности, фактически руководить всеми и всем. А самое главное у этого существа-стихии …ненасытная жажда жертв. Человеческих. Кровавых.
Представляется, что войне даже абсолютно всё равно кто, с кем и за что воюет. Главное, чтобы вовремя поступало в её утробу больше свежего фарша. Того самого, жертвенного, из людей состоящего.
Понятно, судьба отдельно взятого человека несопоставима с масштабами возможностей этой одушевлённой стихии.
Тем не менее именно человек, вроде бы несовершенный и немощный по сравнению с этой стихией, будит её, провоцирует к действию, разжигает её и без того звериный аппетит.
Соответственно, именно он и несёт ответственность за все жертвы, разрушения и прочие беды, войной рождаемые.
Парадокс: человек страдает от того, что сам и порождает, а в придачу ещё и отвечает за всё это! На нелогичность подобного положения вещей обращали внимание мыслители древности. Что толку? Что изменилось с тех пор? Разве что оружие в распоряжении тех, кто участвует в войне.
Впрочем, надо ли сейчас задумываться обо всём этом?
Куда важнее в очередной раз вспомнить, что войны бывают разные, что эта наша война – война за Правое дело! А ещё важно помнить, что в этой войне нам нужна только Победа!
Ну, и выжить, конечно, очень хочется.
(Продолжение следует)
