Илл. Михаил Нестеров Философы. Флоренский и Булгаков. (1917)
Макрон отправляет нашим противникам танки. Он видел, как их погрузили на военно-транспортные самолёты. Но в кошмарах ему снится, что эти танки, добираясь до места назначения, идут через всю Францию, взрыхляют Елисейские поля, рушат Триумфальную арку, сминают Эйфелеву башню. Они рвутся под Париж, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, сносят кресты, палят в русский православный храм Успения Пресвятой Богородицы, тревожат в могилах останки русских писателей, художников, философов, офицеров. Последнее пристанище духа, последнее напоминание о подлинных творцах, то, за что нынешней «радужной» Франции небеса прощали очень многое – некрополь русской эмиграции - исчезает. На его месте возникает ужасная воронка, которая затягивает в себя не только жалких потомков Наполеона, но и весь западный мир.
Этот кошмар всё больше походит на явь, морок становится действительностью. Но, может быть, всё иначе… Может быть, это не изгнание, а исход, а точнее, возвращение. Может быть, это приметы Страшного суда: русские усопшие восстают из могил в чужой земле и грядут туда, где Рай.
Иван Бунин спешит в Елец, чтобы вдохнуть аромат антоновских яблок. Он так скучал по русским «чистым понедельникам», по чистоте каждого русского дня, по русской речи и праведной тишине деревень. «Молчат гробницы, мумии и кости, - Лишь слову жизнь дана» - повторяет он своё прозрение о жизни вечной.
Константин Коровин истосковался по русской зиме. Он столько раз на чужбине пытался писать её по памяти, но не хватало скрипа деревенского снега, занесённых изб, морозного воздуха, хотелось глотка студёной колодезной воды.
Протоиерей Сергий Булгаков, наконец, узрел свет невечерний, вновь ощутил умиротворение русских закатов. Он торопится в Подмосковье, на заветную тропу, где расстался со своим другом священником Павлом Флоренским, что между Соловками и Парижем выбрал мученические Соловки. Друзья снова встретились, замерли в молчаливом раздумье. Абрамцевский пейзаж, в который когда-то поместил их художник Нестеров, превратился в райский сад.
Андрей Тарковский пришёл на берег Волги, в костромское село Завражье, к церкви, где когда-то его крестили. Белая церковь с голубым куполом подобна архангелу Гавриилу, Волга могуча и неоглядна, кажется морем, смыкается с небом. С каким трудом искал режиссер в Европе натуру для своих фильмов: на чужбине всё чужое, пейзаж, как вечный праздник, в котором невозможно представить иконописца Андрея Рублёва, в котором невозможно рассказать о детстве и матери. И вот родная Волга подсказала замысел нового фильма. Из ноосферы его выхватит молодой режиссёр – создаст гениальное кино наших дней.
Все вернулись в Россию. Увидели, что на Родине их помнят и чтут, что Родина не оторвалась от неба. И враг дрогнул. Вражеские танки заглохли. Франция, где твоё жало? Макрон, где твоя победа?
Если случится худшее, и французская власть, под видом новых санкций не принявшая денег от России на содержание кладбища, посмеет потревожить могилы, мы обязаны будем проявить «любовь к отеческим гробам», найти силы и средства для перезахоронения, как смогли сделать это некоторое время назад, упокоив прах Ильина и Деникина в Донском монастыре.
Нынешние напасти и испытания промыслительны. Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа не единственный некрополь русской эмиграции, но посягательства на него – это наш исторический шанс окончательно преодолеть водораздел между эмиграцией и митрополией. Два материка русской культуры могут срастись, подобно тому, как в 2007 году объединились поместная и зарубежная Русские православные церкви. Нам предстоит забыть все распри, изжить, наконец, противостояние красных и белых, перестать сыпать соль на запальчивые суждения из эмигрантских дневников и писем о советской власти. Все, кто не облачился во вражеские мундиры, угодны русской земле. Это призыв, мобилизация всей русской культуры на духовный фронт.
