Библиотека
Когда мы освоили букварь, учительница сказала, что одного лучшего ученика, самого успешного в чтении, запишут в школьную библиотеку. Это очень почётно, потому что все взрослые и серьёзные люди ходят в библиотеку и берут там книжки. Это, в самом деле, так и было. Дома редко у кого была не то, что библиотека, а хотя бы полочка или этажерка с книгами. Жили в массе тесно, да и денег было в обрез, не до книг. Но книги читали и брали их в библиотеке. Библиотеки были и районные, и при домах культуры, и при профкомах разных предприятий. (Профком – это профсоюзный комитет; это я для молодёжи поясняю). Уже в наши дни я иногда покупаю на блошином рынке посёлка, где теперь живу, старые книжки с фиолетовой печатью, что-то вроде "Библиотека профкома Кучинской текстильной фабрики". В каждой школе, вузе, техникуме тоже были свои библиотеки – не только для учебных книг, но и художественные, и всякие иные там были. В библиотеках проводили читательские конференции, выставки и т.п. Сейчас эта работа возобновляется, иногда очень интересно. Я лично до 90-х годов была записана в несколько библиотек, брала оттуда книжки, толстые журналы – очень удобно.
Было объявлено, что в библиотеку запишут Анечку Сорокину: она лучше всех читает, выразительно. Я тоже читала, как мне казалось, ничего себе, но, поскольку требовалось выбрать одного – выбрали её. Мне было обидно, ну да ладно. Дороги были, разумеется, не книжки, а честь; книг-то у меня и дома было достаточно. У нас был высокий тёмного дерева книжный шкаф, бабушкин, полный книг. Книги постоянно покупали, в частности, в соседнем книжном магазине. Из Москвы папа всегда возвращался с новой книжкой.
Когда мы после уроков под водительством учительницы шли гуськом в раздевалку, наше шествие было остановлено и Анечку торжественно записали в библиотеку. Ей выдали книжку "Подружки идут в школу". Учительница произнесла по-егорьевски: «Идут», с ударением на первом слоге. В Егорьевске говорили некоторые слова не так, как я привыкла и слышала прежде. Например, не «полотенце», а «полотенец». Мышь была мужского рода («большой мыш»), а подосиновик назывался «красичком». Бабушка, которая у нас в семье заведовала грамотностью всякого рода, в том числе и орфоэпией, сказала, что я должна говорить, как положено, но никому замечаний не делать: пусть говорят как хотят и привыкли. Так я и делала.
Наша школьная библиотека представляла собой окошко, выходившее в коридор перед лестницей. В окошке сидела библиотекарша и выдавала книжки. Свободного доступа не было, т.к. просто места для него не было.
Вскоре записали и меня, и ещё кого-то, но это было уже не интересно. В класс приходила библиотекарша и разъясняла, как надо беречь книги. Нас научили подклеивать книжки с помощью прозрачной бумаги и какого-то специального клея - кажется, это было на занятиях по труду. Это было не только поучительным, но и практически полезным делом: многие книги в школьной библиотеке были очень старые и сильно потрёпанные. Каждый ученик, говорили нам, должен помочь сберечь книжку, чтобы её могло прочитать как можно больше детей. Каждая книжка – это ценность, источник знаний, с книжкой никогда не скучно. Если книжка более-менее новая – просто оберни её в чистую бумагу. Так я и делала. Мы читали стихотворение про то, как «У неряхи Гришки жили-были книжки», и книжки эти сбежали от своего нерадивого хозяина из-за дурного обращения. Некий аналог "Федорина горя", но там у неряхи Федоры сбегает домашняя утварь.
Библиотекарша у нас была удивительная. Это я, естественно, поняла много позже, а тогда мне казалось, что так положено и ничего особенного. Когда читатель подходил к окошку, она спрашивала: «Что тебе дать?». Обычно отвечали: «Сказки», изредка что-то ещё. Она приносила книжку.
Я просила про школьников: мне нравилось читать про реальную жизнь. Сказки я и сама умела придумывать и рассказывать - чего их читать-то? Помню, я развлекала дворовых подруг многосерийной эпопеей про скульптуру оленя в горсаду (была такая), который по ночам оживает, и с ним случаются разные приключения. А вот читать про жизнь детей мне очень нравилось: я сравнивала со своей жизнью, рассуждала про себя, как бы я поступила на месте героев. Особенно нравились произведения Николая Носова и Виктора Драгунского про Мишку и Дениску. Уже в наши дни кто-то сказал мне, что тот самый Дениска вырос и, как папа, тоже стал писателем. И звать его прямо-таки Денис Драгунский. Я что-то нашла, прочитала и испытала разочарование: лучше б он остался в книжке.
Отдельное развлечение – выдумывать продолжение. Я ложилась спать – и выдумывала. Правда, быстро засыпала. Впрочем, читала я не только про детей - некоторые сказки мне нравились: "Волшебник Изумрудного города" - это читала как раз в первом классе, "Чиполлино".
Могла ли я предположить, что лет через двадцать буду переводить последнюю книжку Джанни Родари для издательства "Детская литература". Кстати, она слабейшая из всех.
На самом деле, школьная библиотека мне была не особо нужна: дома было книжек вдоволь. Но я, разумеется, когда меня записали в библиотеку, стала брать книжки, читать их, подклеивать, оборачивать в чистую бумагу.
Сначала библиотекарша мне не понравилась: она норовила подсунуть мне какую-то малышовую ерунду, вроде "Краденого солнца" Чуковского. Я высокомерно заявила, что читала это в три года. Она посмотрела скептически и принесла всё тех же «подружек», которые «идут в школу». Я прочитала: интересно. Через день возвратила. Библиотекарша строго спросила, о чём книжка. Я поняла: она проверяет, в самом ли деле я читала. Я читала в самом деле и довольно толково рассказала, что-де книжка о двух девочках, которые живут в деревне, в колхозе. Они собираются в школу, и вот приходит первое сентября, и они отправляются учиться. Библиотекарша спросила, бывала ли я в деревне. Тут я обрушила на неё столько известий о сельской жизни, что она, верно, и не рада была, что спросила. Рассказала даже о сельской школе, которая была чуть наискосок от дома, где мы снимали себе помещение для летнего житья. Библиотекарша сочла, что я достойна самого лучшего, и выдала мне продолжение «подружек» - "Командир звёздочки". Это была замечательная книжка! Героиня «подружек» Таня (тогда это было одно из самых распространённых девчачьих имён) становится командиром октябрятской звёздочки, она старается, чтобы все октябрята её звёздочки хорошо учились, и даже в ненастную погоду бежит к одному мальчику, который, по её подозрениям, не выполняет домашнюю работу должным образом. Эту повесть я проглотила, наверное, за день.
Любопытно, что десятилетия спустя я купила на блошином рынке нашего посёлка, именуемом почему-то Пиявкой, книжку автора «подружек» Любови Воронковой о её собственном детстве на московской окраине. Повесть так и называется "Детство на окраине". Дело происходит в 1912 г. возле нынешней станции метро Проспект Мира, а тогда это была глухомань. Множество бытовых подробностей, чудесная книга; попадётся – прочтите.
Ближе к концу учебного года нас повели на экскурсию в городскую библиотеку – не помню, была ли она чисто детская или общего, так сказать, назначения. Кажется, всё-таки детская. Библиотекарша объяснила, как это важно – много читать, рассказала, какие в библиотеке есть книги. Показали нам читальный зал, он мне понравился тем, что на каждом столе стояла настольная лампа с зелёным абажуром. Была ли возможность тут же записаться – не помню. Скорее всего, не было – иначе я бы непременно записалась. Где находилась эта библиотека, я не помню.
Тогда люди очень много читали. Мои родители, несмотря на занятость, всегда что-то читали. Мама читала длиннейшие исторические книги. Вероятно, длинные книги играли ту роль, которую нынче взяли на себя сериалы: читатели, а чаще читательницы, проживали чужую жизнь. Но фильм – дело пассивное, а чтение книги – активное: ты создаёшь свой фильм в своём сознании. Именно поэтому всем кажется, что экранизация известных произведений – неправильная: просто она не совпадает с тем «фильмом», которое создало твоё воображение при чтении.
Невозможно было представить, что через несколько десятилетий книжки будут просто выбрасывать на свалку, оставлять в подъезде возле мусоропровода и т.д. Вообще, вообразить, что будет потом, даже в пределах одной недлинной жизни – практически невозможно.
«Октябрята - внучата Ильича»
Первая четверть у нас заканчивалась в начальных числах ноября, а каникулы были приурочены к 7 ноября – празднику Великой Октябрьской социалистической революции (именно так полагалось писать: два слова с большой буквы, два с малой). Оценки за первую четверть нам в первом классе не ставили, а потом ставили за каждую четверть. Зато накануне праздника Октября (так это называлось) нас принимали в октябрята. Мы разучивали "Правила октябрят". До сих пор помню: «Октябрята – будущие пионеры. Октябрята дружные ребята, читают, рисуют, играют и поют – весело живут»; что-то ещё там было. Песенки разучивали про октябрят: «Нам, весёлым октябрятам, от восьми до десяти, но дружнее нас, пожалуй, в целом свете не найти. Кто идёт? Мы идём, дружные ребята, кто поёт? Мы поём – октябрята». Вероятно, это была очень старинная песня, прежде в школу шли в восемь лет.
Нам объясняли, что октябрята – внучата Ильича. Своих детей у Ленина и его жены Надежды Константиновны Крупской не было, но они очень любили детей, с ними очень дружили и заботились, как о своих, обо всех детях советской страны. А Надежда Константиновна ещё и была замечательной учительницей. Нам читали рассказы о детстве Ленина, на тему "Ленин и дети", были, кажется, такие рассказы у нас и в хрестоматии "Родная речь", но к хрестоматии мы приступили только после зимних каникул.
Словом, Ленин любил детей, а мы – Ленина. Тут очевидна параллель с темой Христос и дети: «Пустите детей и не мешайте им приходить ко Мне, потому что их есть царство небесное. Вы сами должны стать такими чистыми и добрыми, как бывают дети, чтобы войти в царство небесное». Очевидно, и по-другому и быть не могло, что создатели базовых текстов советского агитпропа получили религиозное воспитание и образование, и формировали религию коммунизма по христианскому канону. Особенно педалировалась тема, что их (детей – Т.В.) есть царство небесное. Постоянно говорили, что дети – наше будущее, что они будут жить при коммунизме, что взрослые работают ради будущего детей и т.п. Будущее (в котором наступит коммунизм) в религии коммунизма играло роль царствия небесного, ему приписывалось всё, что только можно было вообразить хорошего.
Мы хорошо знали о Ленине, чей портрет висел у нас над классной доской, очень хотели стать его внучатами и готовились в октябрята. Но я на приёме в октябрята не присутствовала: я заболела какой-то детской инфекцией, корью, кажется. Чувствовала я себя совсем не плохо, но держали меня в постели, там я сидела, играла, читала, рисовала. Ничего, но всё-таки скучновато, что во двор сходить нельзя. И тут случилось невероятное: ко мне пришла Мария Ивановна! Сама! Телефонов тогда не было, так что люди просто приходили, да и всё. И она пришла к нам. Принесла мне октябрятскую звёздочку, которая – я запомнила - была приколота к её розовой кофточке. Пожелала здоровья и собралась уходить. Бабушка хотела угостить её чаем, но она отказалась. Чуть-чуть поговорила с бабушкой и ушла.
На октябрятской звёздочке в центре был портрет Ленина, вернее, Володи Ульянова, в детстве. В детстве он был кудрявый и похож на ангела с картины Рафаэля. Звёздочки были двух типов: побольше, где Ленин был золотой и поменьше – где был портретик вроде чёрно-белой фотографии. М.И. принесла мне именно такую звёздочку. Потом такие звёздочки исчезли и заменились более крупными.
Пятёрка октябрят называлась звёздочкой и выбирала командира. Кто у нас был командиром – не помню. И что мы делали вытекающего из октябрятского звания – тоже не помню. Помню только, что выбрали одну девочку санитаркой (по сути, назначила М.И.). Она отвечала за чистоту класса и проверяла, чисты ли руки у одноклассников и имела право отправить на мытьё рук. В классе был умывальник. Ещё она была хранительницей бутылки с перекисью водорода, пузырька йода и бинта. Но на моей памяти никто к помощи санитарки не прибегал. Санитарка носила на белую рукаве повязку с красным крестиком и слегка «воображала».
В некотором смысле санитарка надзирала за работой дежурных. Каждый день была пара дежурных, которые помогали учительнице: стирали с доски, мочили тряпку, которой стирают с доски, собирали и раздавали тетради, раздавали и собирали чернильницы, поливали цветы. Вменялось ли им в обязанность убирать класс – не помню. Может быть, в первом классе и нет, но дальше мы, помнится, класс убирали. Наша егорьевская школа была такая переполненная, что даже не представляю, как удавалось убраться между сменами.
В лес на лыжах
Отшумел-отплясал новогодний праздник, к которому мы долго готовились, прошли двухнедельные школьные каникулы. Про встречу нового года в 60-е годы я писала несколько лет назад; можно прочитать вот тут.
А после каникул наступила самая длинная четверть – третья. Зима, длинная зима, кажущаяся бесконечной. Впрочем, никто не огорчался: отопление налажено хорошо (у нас в доме тепло подавалось из домовой котельной, которую топили углём), длинные тёмные вечера располагают к чтению, да и вообще зимой можно делать много всего интересного.
Например, сходить в лес на лыжах.
Вскоре после начала третьей четверти объявили: завтра будет лыжная прогулка. Мы пойдём в лес, будем любоваться зимней природой, наблюдать происходящее в лесу зимой, животных и птиц, если повезёт, и, разумеется, будем кататься на лыжах.
Предполагалось, что лыжи есть у всех, и они были. Возможно, у кого-то не было, ну тогда можно было одолжить у соседей, друзей и т.п. В те времена одолжить что-то недостающее в твоём хозяйстве было самым обычным делом: если гости пришли, одалживали посуду, недостающие стулья, ну и лыжи при случае. Лыжи были самые простецкие, с т.н. «мягким», детским, креплением: просто перемычка, иногда ещё резиночка или ремешок, закреплявшие ногу сзади. Лыжи надевались на валенки (чаще всего) или на ботинки – обычные, в которых ходили по улице. Лыжи со специальными ботинками – это уже знак некой взрослости. Мне такие купили классе, наверное, в пятом-шестом. Лыжи стоили недорого. Вероятно, государство дотировало, т.к. заботилось о том, чтобы дети катались на лыжах, поскольку это пригодится при службе в армии. В те времена это было обычное зимнее развлечение детей и взрослых. В хороший зимний день парки и пригородные леса кишмя кишели лыжниками всех возрастов; сейчас их гораздо меньше. Катки тоже были распространены: их заливали во дворах, а в парках это было что-то вроде зимней дискотеки на открытом воздухе.
Егорьевск в то время был окружён хорошими, преимущественно хвойными, лесами. До леса легко было дойти пешком. Так мы и сделали. Было нас два класса – наш первый А и первый Б с их учительницей Анастасией Трифоновной. Обе учительницы пожилые, в классах по сорок человек (ну, пусть пришло по тридцать – всё равно много). И ничего – не боялись! Даже не думали, что кто-то подвернёт ногу, просто не умеет кататься на лыжах, простудится, у него сделается аллергия на еловые шишки, и придётся отвечать. Ничего и не случалось! Дети были закалённые, наторевшие в дворовых перипетиях. Мы сами знали, когда нам холодно и что надо делать, а про аллергию средний человек и слыхом не слыхал.
Жили тогда тесно, и дети большую часть времени проводили во дворе. И в куклы там играли, и в мяч, и в классики, и прыгали через скакалку. Зимой, понятно, катались с ледяной горки, которую у нас заливали между сараями. В тёплое время года было принято сидеть с книжкой на лавочке среди зелени. Мой отец рассказывал, что любил ходить в парк готовиться к экзаменам.
Наша лыжная прогулка прошла замечательно. Дойдя до леса, пристегнули лыжи и поехали гуськом по лыжне, которая уже была проложена прежними лыжниками. Съехали с горки. Я упала в сугроб и со вкусом там полежала, глядя в яркое голубое небо – всё как полагается. Увидели синиц и белок, которые лущили шишки. Обнаружили чьи-то следы, М.И. сказала: заяц. Хотелось ещё покататься, но М.И. сказала, что надо идти домой, чтоб всем вернуться засветло.
Тогда всё это казалось нормой: а как по-другому-то бывает? Сегодня на такую прогулку надо было бы собрать подписи всех родителей, что они разрешают, нужен был бы, вероятно, автобус и медсестра в придачу. Да и не пошли бы пожилые учительницы с классом в лес: больно надо! Когда уже в этом веке училась моя дочка в нашей подмосковной, по сути, сельской, школе именно в год её поступления запретили выходить за пределы школьной территории и водить детей в лес наблюдать сезонные изменения. В реальности то, что называлось лесом, это всего лишь небольшой лесопарк, и начинается он прямо за школьным забором. Но всё равно – нельзя. Так исподволь, постепенно и неуклонно у детей формируются два важных свойства современного человека: представление об опасности мира и выученная беспомощность. У меня есть подозрение, что делается это специально: чтоб испуганные и предельно слабые людишки сидели и не рыпались, а хозяева жизни меж тем беспрепятственно проворачивали свои мутные гешефты. Делается это, разумеется, не только и не столько у нас, но и во всех цивилизованных странах.
Мы пишем сочинение
Вскоре после лыжной прогулки на одном из уроков письма Мария Ивановна сказала, что завтра мы будем писать сочинение. О зиме. Можно отразить такое важное зимнее впечатление, как наша недавняя прогулка.
Я очень обрадовалась: ведь сочинение и происходит от слова «сочинять», а сочинять я любила и собиралась отличиться.
Я думала: каждый будет писать своё сочинение, а потом их будут читать вслух, и, разумеется, Мария Ивановна меня похвалит. Девчонки вообще учатся на 90% ради похвалы старших, оттого в числе медалистов, я читала, 70-80% девчонок.
Но оказалось всё не так. Мария Ивановна сказала, что мы будем писать сочинение все вместе. Мы сначала создадим некий коллективный текст, а потом его запишем. Она сказала, что во всяком сочинении надо обозначить тему – это заглавие. В нашем случае – зима. Потом в первом предложении следует обрисовать фон. Мы совместно выработали такие предложения: «Пришла зима. Выпал снег». Потом, сказала М.И., надо рассказать о том, что делают дети на этом фоне, т.е. зимой. В результате коллективного творчества родились такие предложения: «Дети катаются с горы на санках и на лыжах в лесу. Они катаются на коньках». (Помню, разумеется, не дословно). А дальше, сказала М.И., надо сделать вывод из рассказанного и тем закончить. Закончили так: «Хорошо зимой!».
Я была разочарована и почти оскорблена. Что за вздор? Где тут сочинение? Я хотела написать о моём щегле, который живёт у нас в клетке. Щегол смотрит за окно, где снег, и ему хочется туда. Там трудно добывать пищу, но зато серебрится снег, летают синицы и иногда снегири. Он мечтает улететь туда и строит планы, как вылететь из клетки, а потом и в форточку. Но тут приходит бабушка и даёт ему подсолнечные семечки, разрезанные пополам щипчиками для колки сахара. (Так именно у нас и делали, т.к. специальных кормов для домашних любимцев в те времена не продавали). И щегол остаётся и продолжает любоваться на зимний пейзаж через стекло. А можно так: он улетел, и начинаются разные его приключения. Вот это я понимаю – сочинение! А М.И. придумала какую-то чушь. Мне даже стало не по себе, что я думаю об учительнице что-то плохое, неуважительное. Учительницу же положено любить и безмерно уважать! Учительница, говорили нам, это вторая мама.
Придя домой, рассказала бабушке о своём разочаровании. Та не разделила моего возмущения, а просто сказала:
- Возьми, да и напиши про что хочешь.
Я стала писать и тут же столкнулась с тем, что знает каждый пишущий: текст, существующий в твоём воображении, совсем не похож на текст на бумаге. К тому же писать мне было технически ещё трудно, особенно ручкой. Попробовала карандашом – вроде лучше. Так я и не дописала свою птичью историю.
И только через много лет я поняла: М.И. давала нам некий шаблон, по которому можно создать не гениальный, но сносный текст. Мы потом по этому шаблону писали сочинения про все сезоны. Постепенно к известиям о развлечениях детей начали добавляться сведения о работе взрослых в этот сезон.
Сегодня детей не учат писать сочинения. Они и не умеют! Только перед ЕГЭ начинается нервная суета по поводу т.н. «эссе», которое многие воспринимают как бич божий. В итоге средний молодой гражданин, в т.ч. и с высшим образованием, не способен ничего внятно изложить письменно. Это я вижу по своим служащим в московской торговой компании. Создать инструкцию по пользованию шваброй или сочинить текст, почему наши товары лучше конкурентных – это, считается, дело специального сотрудника, копирайтера, журналиста. Отчасти такое положение связано с тем, что детей не заставляют пересказывать тексты. Они просто не понимают, как это устроено – текст. Не случайно студенты массовым порядком покупают курсовики и дипломы: перспектива что-то написать вызывает у них панику, их этому не учили. А нас учили - с самого первого класса. Причём в заштатной школе с сорока двумя гавриками в классе. И с учительницей без намёка на высшее образование. Спасибо Вам, дорогая Мария Ивановна!
Словари
В тот же примерно период нам велели обзавестись самодельными орфографическими словарями. Велели разрезать тетрадку в косую линейку по линии сгиба, потом каждую часть сложить вертикально пополам, поместить в плотную картонную обложку и сшить в виде книжечки. Это и будет словарик, мы будем туда записывать слова, правописание которых должны запомнить.
Я отнеслась к заданию серьёзно, долго подбирала картонку, наконец, нашла: рыжая обложка использованного альбома для рисования. Хотела разрезать тетрадь ножницами, но бабушка объяснила, что в подобных случаях нужно действовать ножом. Так я и поступила. Показала бабушка, как согнуть картонку – провести по изнанке линию тупой стороной ножниц. Показала и как сшить книжечку толстой иглой с толстой ниткой. Я и сегодня помню эти движения, помню, как сшить ниткой книжечку. Словарик получился на славу. М.И. меня похвалила за крепкую картонку: сказала, что словарик понадобится и в будущем году и, возможно, дальше.
Надо сказать, что для ребёнка изготовление словарика – вполне творческая и развивающая задача; к сожалению, сегодняшние дети этого лишены, т.к. всё решительно покупается в готовом виде.
В этот словарик мы записывали разные полезные слова, подлежащие усвоению, и подчёркивали (непременно карандашом) буквы, в которых школьник может ошибиться. На каждом уроке нам давали несколько новых слов. А дальше надо было слова заучивать. Наизусть! И в той самой последовательности, как они записаны в словаре! Когда М.И. вызывала кого-нибудь к доске, прежде чем отпустить, просила продекламировать кусочек словаря, начиная с определённого слова (или, возможно, ту порцию, которая была задана накануне – точно не помню, а может, делали и так, и эдак). В моей уже весьма старой голове до сих пор бродят тени того словарика: барабан, карандаш, мороз, овца, корова, собака, коза. Вообще-то, овца и коза могут быть проверены: овца – овцы, коза – козы, но проверочным словам обучали во втором классе, а пока – учи наизусть. Это развивало память, а память – основа всякого знания.
Сегодня заучивание, особенно механическое, практически отменено. Это считается зубрёжкой и брезгливо отвергается. Мозг современного массового человека находится на аутсорсинге: погуглил – и порядок. Я уж не говорю про орфографию: её проверяет компьютер. Написать что-нибудь на бумаге ручкой редко кто дерзает. Глубины массовой неграмотности иногда обнажаются там, где возможно разное написание в зависимости от ситуации. Например, множество интеренетовских «аффторов» не знает, когда ставить Ь перед -ся, а когда нет, когда также пишется вместе, а когда отдельно. Одна моя сотрудница, учительница начальных классов по образованию, так написала слово будто: бут-то. И компьютерный проверщик орфографии с нею согласился: слово бут есть (это камень), частица -то – тоже есть. Говорят, что это всё не надо, пустая трата времени, которое можно израсходовать на что-то более полезное. В реальности время всё больше расходуется на то, чтобы тупить в телефон, как выражается моя дочь. Или обсуждать выеденное яйцо в соцсетях.
Кстати сказать, тогда заучивали очень много стихов наизусть. Я легко, почти с первого предъявления, запоминала советские стихи, а вот старинные давались труднее. Помнится, никак мне не удавалось запомнить стихотворение про коровушку: «Уж как я мою коровушку люблю, сочной травушки коровушке нарву, чтоб сыта была коровушка моя, чтобы сливочек коровушка дала», что-там ещё было… Учили и басни Крылова.
«По два взять два раза»
В сущности, преподавали нам три предмета: чтение, письмо, арифметика. Вначале у нас ежедневно и было только три урока – по этим предметам. Потом стало четыре: прибавились ещё физкультура два раза в неделю, труд, пение и рисование по одному разу. Все уроки вела одна учительница. Все предметы, помимо главных трёх, преподавались без особого напряжения. Зато три важнейших предмета изучались на совесть.
Особенно важным предметом считалась арифметика. Именно арифметика – не математика. Потом, в шестом классе, математических предметов стало два – алгебра и геометрия, а до того – арифметика.
Начинали мы со счётных палочек. Я их до сих пор помню: пластмассовые, коричневые, приплюснутые, соединённые аптечной резинкой. В самом начале первого класса полагалось с их помощью считать, делать простейшие действия, вроде 1+2. Но у меня почему-то не получалось считать с помощью палочек, а просто в уме я могла сделать эти упражнения, что теоретически должно быть труднее. Словом, я делала эти примеры в уме, а потом выкладывала должное количество палочек. И неизменно опасалась разоблачения, что не считаю на палочках.
В этот же самый период мы учились писать цифры. Особенно трудно мне давалась восьмёрка: надо писать одним движением и чтобы верхнее кольцо меньше нижнего. Не простое дело! То приплюснутая получалась восьмёрка, то заваливалась на бок… Но потом ничего – наловчилась.
В арифметике было важно не только правильно считать, но и правильно называть действия. Например, нельзя было говорить «пять минус три», а надо было «от пяти отнять три». Или «к двум прибавить пять». Когда речь шла об «отнять», я живо представляла Андрюшку, который отнимает у меня мячик. А при упоминании о «прибавить» воображалась подруга Люся, которая даёт мне яблоки. Она, в самом деле, часто давала мне яблоки: у её семьи было целых два сада - одного дедушки и другого.
Такие словесно-арифметические изыски оказались полезными при освоении умножения и деления. Про умножение у нас принято было говорить не «трижды два», а «по два взять три раза». Мама сказала, что всё это глупости, но эта странная формула вскрывала самую суть умножения, которую дети не всегда и не сразу понимают.
Постепенно мы учились и решать задачки с сюжетом. В задачках школьники покупали тетради, колхозники доили коров, рабочие делали детали, строители строили дома. Страна работала, училась, производила – такая рисовалась картина.
Мы, вероятно, принадлежим к последнему поколению школьников, которые решали арифметические задачи «с вопросами». Потом их стали решать алгебраически – с помощью уравнения. Это неизмеримо проще, а с вопросами – это дело творческое. Были задачи «в одно действие», «в два действия».
Однажды, решая задачу с сюжетом, я попала впросак, о чём помню много десятилетий спустя. Задача была вроде этого: «Купили две тетради по две копейки и ручку за семь копеек. Сколько всего денег израсходовали?». Решение «с вопросами» должно было выглядеть так: 1-й вопрос: «Сколько израсходовали на тетради?; 2-й вопрос: «Сколько израсходовали всего?». Но я не могла сообразить. «Израсходовали» для меня значило однозначно вычитание. Ведь, когда расходуют, денег становится меньше, это я давно знала из собственного опыта хождения в магазин – значит вычитание. А что из чего вычитать? Я решительно не понимала. И вот я наугад вычла из семи четыре, явив большую тупость. М.И. очень была мною недовольна и назвала меня как-то обидно, кажется, «бестолковой девочкой». Но в итоге я поняла, что надо именно складывать, а не вычитать.
Через много лет, учась в Инязе, я узнала, что в языкознании и философии всегда были учения так называемого лингвистического детерминизма – представления о том, что именно язык определяет мысль. Самая известное учение этого рода – т.н. «гипотеза Сепира-Уорфа», но были и другие. Знаменитый представитель этого направления – русский филолог Афанасий Потебня. Писал он, естественно, по-русски, но т.к. был харьковским мелкопоместным дворянином и профессором Харьковского университета, на самостийной Украине объявили его филологом украинским. Институт языкознания в Киеве носит имя Потебни. Вот в первом классе я испытала действие «лингвистического детерминизма». Впрочем, вскоре я преодолела морок языка и сообразила, что «израсходовали» не обязательно значит вычитание, а иногда и сложение.
Это было очень большое облегчение, потому что у нас было такое поверье: кто плохо учится и не соображает - того переводят в «седьмую школу» – «школу для дураков», как это у нас называлось. Не знаю, существовала ли эта ужасная школа в реальности, но в нашем сознании она была, и была она своего рода Адом, куда все очень боялись попасть. Рассказывали про «седьмую школу» разное: что там бьют, что там пишут не в тетрадках, а на газете, что кто кончил седьмую школу, того никогда в жизни не возьмут ни на какую приличную работу. Рассказывали это сами дети – не учителя. Так что была или не была эта школа на самом деле, она нам помогала старательно учиться. Ровно такую роль играет в поведении верующего учение об Аде и перспектива туда попасть.
Конец года
К концу учебного года мы научились очень многому: бегло и с выражением читать, решать задачи и примеры, выучили таблицу умножения (кажется, не всю, но могу ошибаться), научились красиво писать. Я до сих пор помню, как надо правильно писать каждую букву. Если бы мне дали старинную макательную ручку – написала бы весь алфавит в тетради в частую линейку со всеми надлежащими нажимами и волосяные линиями.
Практически все начали читать книги – не по заданию, а для развлечения. Обменивались книгами, потому что такая замечательная книга, как "Волшебник Изумрудного города" есть далеко не у каждого, да и в библиотеке её достать не просто. Бабушка говорила: «Берёшь чужую книгу – тут же оберни в газетку». Уже в новой жизни один знакомый дал мне почитать книжку В.Кочетова "Чего же ты хочешь?" - единственное, белорусское, издание. Я обернула эту библиографическую редкость в газетку, а одна пожилая женщина, увидев это, спросила: «Вас тоже учили оборачивать чужую книжку?».
Так что за первый класс мы очень выросли.
Конец учебного года ознаменовался коллективным походом в лес – на пикник. Дети принесли с собой кое-какую еду, питьё и отправились. В лесу погуляли, поглядели по сторонам. Искали подснежники, но они уже кончились, а ландыши - не начались. Меня, помнится, удивило, что под елками кое-где до сих пор сохранился слежавшийся снег: в городе-то мы о нём давно забыли; снег ощущался как что-то далёкое и давно прошедшее, а он – вот. Что мы ели – я не помню, разве что сладкую кукурузу из коробочки, печеньица, вафли, и ещё некоторые принесли газировку в пол-литровых стеклянных бутылках.
Запомнилось мне, что наши учительницы собрали бутылки и унесли с собой. Думаю, они их сдали: тогда было принято сдавать бутылки; в цене газировки примерно половину составляла бутылка. Нам велели собрать и унести все до единого остатки нашего пикника. Впрочем, мусора было не много: упаковок тогда было гораздо меньше, чем сегодня, а полиэтилена и вовсе совсем мало, а может, и вовсе не было. Бумажную и картонную упаковку сжигали в печках, которые у многих были. Слова «экология» тогда не было в ходу, мы его не знали, но нас учили беречь природу, не загрязнять её, не мусорить, потому что и леса, и поля, и парки – всё это в нашей стране принадлежит народу, т.е. нам, а потому бросать всякую дрянь в лесу – это всё равно что грязнить у себя дома. Так нас учили.
Сегодня, подмосковные леса замусорены до неприличия. Поразительно: неужели трудно унести с собой тот же самый пакет с отходами своего пиршества, в котором за пару часов до того принесли еду? Неужто трудно донести это всё до мусорного контейнера? Может быть, у нынешних отдыхающих просто не было наших замечательных учителей?
Мы - второклассники!
Последний школьный день прошёл как-то тускло. Нам раздали аттестаты с оценками. Аттестат – то такая бумажка, где в табличке указаны оценки. Сегодня такая табличка есть в конце дневников. У меня – все пятёрки. Отличниц у нас вышло две: Анечка Сорокина и я. Анечка – очень милая, миниатюрная, скромная девочка. Не знаю, почему я с ней не дружила; вообще, я больше дружила с девчонками во дворе, а на дне рождения у меня была, кажется, только одна девочка из класса. Объясняется это просто: мои одноклассники жили в другой стороне от школы, а в начальной школе очень важно, чтоб друг твой жил поблизости. Помните: «хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе»?
Многие закончили, как говорится, «на четыре и пять», много было и троечников. Тогда никого не боялись огорчить неважной отметкой: считалось, что объективная оценка только стимулирует старание. Это сегодня принято всех хвалить и, упаси, Боже, не дать повода для сравнения себя с кем-то и ужасной мысли, что ты хуже кого-то. Сегодня полагается считать, что каждый - талантливый, неподражаемый, уникальный. Так учат сегодня, и это считается замечательно гуманно и прогрессивно. Тогда педагогическая парадигма была едва ли не обратной нынешней: получи что заслужил. И критерии были единые для всех. А раз критерии единые – значит, можно сравнивать учеников друг с другом.
Кстати, был у нас в классе и один второгодник. Почему уж он остался на второй год – не знаю, может, проболел. Как он учился по второму разу – тоже не помню.
Учебных занятий в последний школьный день не было. После раздачи аттестатов М.И. прочитала нам сказку. Какую-то совсем малышовую, чуть не про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку. Я почувствовала себя оскорблённой: мы – второклассники, а нам – такой вздор. На том всё и закончилось. Заданий на лето, как мне кажется, не давали; я, во всяком случае, не помню. Теперь на сакраментальный вопрос: «Девочка, в каком ты классе?» я гордо отвечала: «Во втором».
Бабушка посоветовала вести дневник. Поскольку я еду в деревню и наверняка у меня будет много интересных впечатлений, - сказала она, - хорошо бы их записать, тем более, что писать я теперь вполне умею. Я охотно взялась за это дело и помню, что исписала впечатлениями целую тетрадку за 2 коп. Писала я простым карандашом, потому что на даче у нас чернила не было, а шариковые ручки ещё распространения не получили.
Самым главным впечатлением того лета оказалась книжка Алексанры Бруштейн "Дорога уходит в даль" - про дореволюционное детство девочки Сашеньки в Вильнюсе (тогда входивший в Российскую империю город Вильно). Книжка была толстая, не всегда понятная, особенно в конце, где девочка уже старшеклассница, но чрезвычайно интересная. Потом через много лет её с интересом читали мои дети.
Можно ли возродить советскую школу?
Иногда говорят: надо возродить советскую школу, советские методы преподавания и т.п. Сейчас энтузиасты переиздают советские учебники – более давние, чем мои – 40-х-50-х годов. Впрочем, некоторые наши учебники были точно такие же: школьные учебники просто перепечатывались десятилетиями. Составлялись они очень тщательно, их авторами были значительные учёные, а не юркие импровизаторы, как это случилось в 90-е годы. Вот и решили эти старинные учебники сделать доступными широкой публике. Проект назван "Сталинский учебник" и, говорят, он пользуется успехом. Я тоже видела такие учебники в книжном магазине.
Однако я уверена, что возродить советскую школу – это прекраснодушная утопия. Школа – это не какая-то независимая сущность; она – порождение того общества, которое есть в данный момент, и связана с ним мириадами нитей, которые не всегда легко увидеть и осмыслить. Недаром педагогические новации появляются там и тогда, где и когда в обществе происходят большие перемены и возникают принципиально новые задачи. Так, массовая школа – это школа индустриального капитализма. Потребовалось подготовить массу более-менее грамотных рабочих, умеющих читать и считать, дисциплинированных – вот и появилась массовая школа, а в доиндустриальную эпоху такой школы не было. Сегодня во всех странах мира происходит деградация массовой школы. Школа (средняя и высшая) в развитых странах всё выраженнее становится продолжением детсада: местом социализации и имитации занятости - чтоб попусту по улице не болтались.
Да, какие-то цитаты из прошлого возможны. В 30-е годы в советской школе произошли важные изменения: отказались от педагогических новаций и стали копировать «царскую» гимназию: с её дисциплиной, оценками, дневниками, формой. Правильнее сказать, не гимназию, а, скорее, реальное училище, т.к. именно там больше внимания уделялось физике-математике, а в гимназии налегали на древние языки, чего в советской школе не было. Этот поворот был осуществлён под задачи индустриализации и достижения промышленной автаркии. Реализован он был подлинно железной рукой – без разговоров, обсуждений и рассуждений. Тогда же начали открывать огромное количество инженерных вузов, техникумов и ПТУ (изначально они назывались ФЗУ) – для целей индустриализации.
Уверена: оформятся у нас новые задачи – будет меняться и школа. Сейчас, к сожалению, не поставлена задача промышленной автаркии. Мы пока пытаемся дёшево увернуться от судьбы: покупать не на Западе, а на Востоке. Да и железной руки, которая только и способна осуществить такой тектонический сдвиг, далеко нет в наличии.
Так что мечты о чём-то похожем на советскую школу так и останутся мечтами. Да и задачи сегодня стоят иные, чем стояли перед советской школой. Тогда нужны были огромные массы технически грамотных работников. Нужно ли это сегодня? Скорее всего, нет. По-видимому, при современной технике требуется не особенно много работников-специалистов, но те, которые нужны – должны быть очень высокого качества. Возможно, главным конкурентным преимуществом страны являются именно не массы, а вот эти самые – особые, изобретательные. Не случайно то и дело возникают какие-то особые школы, пытаются искать талантливых детей. Часто это делается по-дурацки, иногда это просто сбор денег с тщеславных родителей, но идея-то верная, соответствующая духу времени.
Кстати, сколь я понимаю, запрещённая в 30-е годы «лженаука» педология пыталась заниматься в числе прочего именно этим: выявлением способностей, нахождением перспективных детей для обучения той или иной деятельности. Вот это бы следовало продолжить.
Советская школа – давайте уж назовём вещи своими именами – была нацелена на то, чтобы подготовить огромные массы инженеров среднего качества. Налегали на количество. Эти люди сыграли свою важную роль, решили поставленные временем задачи. Среди них были прекрасные специалисты – преимущественно военно-промышленного комплекса. Но – опять-таки назовём вещи своими именами – начиная с 60-х и уж точно в 70-х годах техническая отсталость нарастала, а «простой инженер» стало символом жизненных задворков и хронического неудачничества. Так что давайте поклонимся советской школе и её учителям (мне это особенно приятно сделать, т.к. я внучка двух учительниц и дочь двух инженеров-механиков), но не будем питать иллюзий по поводу её, советской школы, «возрождения». Возродить вообще ничего нельзя, как дважды войти в одну реку.
Конечно, хорошо было бы изменить весь стиль современной школы: больше дисциплины, ответственности, меньше сюсюканья, приучение к труду – хотя бы по самообслуживанию, работы на участке. Больше заставлять учить наизусть, развивать память.
Сейчас ко мне ходит десяти- или одиннадцатилетний парнишка заниматься английским. Он был учеником моей дочки, но та уехала, и мать ученика уговорила меня продолжать: у неё сложилось суеверное убеждение, что в нашем доме живут, словно призраки в английском замке, какие-то истинные, старинные знания, которых уж больше нигде нет. (Забавно, что ни моя дочь, ни я не являемся педагогами ни по диплому, ни по занятиям: у меня в дипломе написано «переводчик-референт», а у дочки, кажется, «историк-востоковед»).
Так вот этот симпатичный парнишка, которого мы от души полюбили, не способен ни к какому волевому акту: тебе скучно, а ты выучи; неохота, а ты прочитай. Им преподают всё только в игровой, ни к чему не обязывающей, форме; что-то вроде того, как если бы человек не мог есть ничего, кроме конфет. Ученик закончил начальную школу, но не имеет понятия о том, чтобы вот так взять и что-то выучить, например, дни недели по-английски списком. Он не глуп, просто у него полностью отсутствует воля и дисциплина. Думаю, не один он такой. А без воли и дисциплины никакая серьёзная работа не возможна. Но для того, чтобы наводить порядок, учить дисциплине, воспитывать волю и т.п., нужны волевые и ответственные учителя. Их-то где взять?
Да и общий стиль, даже правильнее сказать - дух жизни в эпоху советской школы был совершенно иной, чем теперь. Сегодня господствует стиль иронии, вышучивания, несерьёзности, необязательности, неуважения к происходящему и, разумеется, к начальникам и руководителям. В исторический период, о котором я рассказываю, дух эпохи был совершенно иным. Противоположным. Это был дух серьёзности, обязанностей, взрослости.
Большие и маленькие уважали всё происходящее в стране, в городе, на своём предприятии. Безусловно уважали политическое руководство и начальников более низкого ранга. Считалось, что они делают всё как надо. Разумеется, бывают и ошибки, и недостатки, их обсуждали, устраняли, спорили, как лучше сделать, практиковалась так называемая критика и самокритика, но в целом все верили, что происходящее – это очень важно, серьёзно, ценно. Разумеется, был и юмор, и сатира, и даже, как мне кажется, более высококачественные, чем сегодня. Но юмору отводилось какое-то ограниченное место – на последних страницах журналов, в специальных передачах. Юмор и серьёзность – это были совершенно разные сущности. Теперь серьёзного не осталось, всё вышучивается, всё пустяки, всё несерьёзно.
Мы, дети, мечтали поскорее вырасти, выучиться и тоже включиться в работу, стать полезными и уважаемыми. Тогда дети изображали из себя взрослых, теперь взрослые - изображают детей. Они играют, прикидываются и лишь готовятся к чему-то, что наступит потом, а пока они немного повеселятся и поприкалываются.
Бывшее в те времена, о которых я пишу, ощущение глобальной правильности жизни, вера в начальников, страх ошибиться и сделать что-то против этого порядка - это то, что в религиозном контексте называется «страхом божьим». Человек верует, старается вести себя в соответствии с вероучением и боится отклониться от верного пути. А окружающий мир религиозный человек уважает просто потому, что именно так его в главных чертах создал Бог, а деятельность Бога не обсуждается.
К чему я об этом говорю? А вот к чему.
Учительница в те времена ощущалась как важное начальство, представитель государства, руководства, некоего божественного порядка вещей. Мы (и наши родители) уважали учительницу, никогда не ставили под сомнение её распоряжения. Мы очень стремились наилучшим образом выполнить её задания. Никто не задавался вопросом: зачем чистописание или почему надо делать то, а не это. Я, бывало, скучала, когда мусолили какие-то вопросы, которые я знала из семьи или читала в книжке. Но я сама себя одёргивала: надо – значит, надо. Наверное, так одёргивает себя религиозный человек, если вдруг возникает сомнение в святыне. Отношение к учительнице – это была смесь безмерного уважения, любви и страха. Но ощущения угнетённости не было. О том, как репрессивна и угнетательна была советская школа – это выдумки авторов более позднего периода. Да, если бы сегодняшний ученик на машине времени переместился в мою школу 60-х годов, он почувствовал бы себя угнетённым и глубоко несчастным. Но мы тогдашние так не чувствовали. Каждому времени свойственны свои чувства, и нельзя переносить сегодняшние представления и ощущения на давние времена.
При этом зарплата у учителей была маленькая, меньше, чем у тех же рабочих, были какие-то льготы, вроде бесплатных дров, но всё-таки экономически учителя не жировали. Это я знаю точно: одна из моих бабушек именно в тот момент работала учительницей начальных классов в Туле. Зато было большое уважение к учителям, особенно, как мне кажется, в провинции и в деревне. В СМИ постоянно писали об учителях, о них слагали стихи и песни.
Когда мой сын пошёл в школу в 1992 г., я увидела совершенно другую картину. Мамашки говорили с учительницей не только не как с начальством, а прямо как с нерадивой горничной. Это меня крайне удивило; потом привыкла. Очевидно, и сами учительницы не слишком-то напрягались: кому надо – пускай учатся у репетиторов. Это ещё одно соображение, почему возродить советскую школу решительно невозможно. Время её ушло безвозвратно.
Мне кажется, призрак советской школы бродит по Китаю. Моя подруга преподаёт онлайн русский язык китайчатам: она знает китайский. Её поражает, насколько её ученики дисциплинированы и серьёзны, как старательно выполняют все задания, с каким пиететом относятся к заданиям родители. Вероятно, это именно и есть то, что у нас безвозвратно ушло. Китай – это крупнейшая индустриальная держава, мастерская мира, которая выполняет работы по заданию США и Европы. Способны ли они к самостоятельной, независимой жизни или китайцы лишь копиисты и исполнители – это покажет история; этот вопрос далеко выходит за пределы нашей темы, а потому заканчиваю.
