«На земле две расы — женская и мужская»

Интервью взял Кен Келли в мае 1996-го года. Перевод на русский язык сделал Константин Конь.

Помимо детей научную фантастику читают по большей части мужчины. Почему женщины интересуются ею не в пример меньше?

Что бы там себе ни думали борцы за права женщин, на земле две расы — женская и мужская. Мужской движут по большей части игрушки и наука, потому что единственное предназначение мужчин произвести потомство, а в перерывах между этим — убивать время. Поэтому им надо все время искать, чем себя занять. В мужчинах, помимо воспроизводства потомства, не заложено никаких центров мироздания, а женщины, напротив, с ними рождены: они способны создавать вселенную, растить, вскармливать и пестовать ее. Мужчины по большей части читают научную фантастику, чтобы пытаться создавать будущее, а женщинам это не надо — потому что они сами и есть будущее.

Многим не нравятся ваши разграничения по половому признаку. В интервью журналу People вы как-то заметили, что CD-ROM — штука больше мужская, чем женская, и на редакцию обрушился град писем от женщин, где вас называли сексистом.

О да. Больше никакого секса с ними! (Смеется.) Послушайте, все мужчины — чудаки, а молодые — так и вовсе психи. Мы любим игрушки. У меня их сотни, например. Так вот компьютеры — самые что ни на есть смазливые безделушки, вокруг которых мы носимся, чтобы почувствовать себя творцами.

Но эти безделушки — еще и ключ к будущему, разве нет?

Об Интернете говорят, что это якобы творческий инструмент для писателя. Чушь собачья. Я говорю: держитесь от него подальше и не трепитесь с людьми по всему миру, вместо того чтобы делать свою работу. Нас всех дурачит Билл Гейтс с партнерами. Посмотрите на Windows’95, например. Чистое надувательство.

Почему надувательство?

Потому что не дает людям ничего нового. А, кроме того, купив эту штуку, ты тут же покупаешь еще с десяток сопутствующих вещей. Это сотни долларов от людей, которые такие траты не тянут. Между прочим, Windows женщины тоже не покупают. Держу пари: если вы поднимете статистику их продаж, 80% покупателей составят мужчины. Молодые и старые психи, обожающие игрушки.

Для человека, сделавшего имя на будущем, у вас слишком скептический взгляд на хайтек.

Он не имеет никакого смысла, если ты не умеешь читать и писать. Ты никогда не получишь от него ровным счетом ничего.

Однако в хайтек вовлечены и процессы, когда ты читаешь и пишешь, разве не так? Например, сейчас можно писать интерактивные романы, когда читатели выбирают повороты сюжета и говорят, что хотели бы видеть в книге.

Никогда не говорите мне, как писать мои книги. Не пытайтесь придумать «лучший финал» и прочее. У меня нет на это времени.

Что заставляет вас писать?

До того как решить стать писателем, я решил стать волшебником. Я был маленьким мальчиком, который показывал со сцены трюк с фальшивыми усами, исчезающими по ходу фокуса. До сих пор иногда его показываю. Ну, а потом волшебством стало написание книг. А еще писатели пишут, потому что хотят, чтоб их любили. Меркантильно, наверное… Но мне писательство помогло еще и в другом. Когда я начал писать по-взрослому, я сделал для себя главное открытие жизни: я всегда прав, а все несогласные со мной — ошибаются. Никогда никого не слушайте, всегда идите своим путем.

Некоторые критики считают, что в вашей научной фантастике слишком мало науки и слишком много фантастики, чтобы можно было назвать ее серьезной литературой.

Мне все равно, что говорят технические служащие книжно-фантастического бизнеса. Они беснуются так, как будто я совершил убийство и не сел.

Я использовал научную идею, чтобы выстрелить с ней раз и на всю жизнь. Вот этого-то они и не могут мне простить. До сих пор брюзжат, что 40 лет назад в «Марсианских хрониках» я неправильно описал атмосферу Марса.

Вы знали Олдоса Хаксли. Каким он был?

Очень вежливым. Настоящий английский интеллигент. Со всеми обращался как с гениями, что всегда льстило. Однажды мы участвовали в публичных дебатах о будущем американской литературы. Впрочем, я был разочарован, когда Хаксли отказался признать фантастику единственным путем развития этой самой литературы.

Ко времени вашего знакомства Хаксли уже вовсю практиковал психоделические трипы с препаратами. Не предлагал вам?

Я дал ему правильный ответ: «Спасибо, нет». Я никому не позволяю открывать двери восприятия в моей голове — а то потом не закроются.

Ваш «451 градус по Фаренгейту» предсказал непредсказуемое на годы вперед.

Так и есть. Когда О. Джей Симпсон удирал по трассе от полиции и вертолетов, в «Нью-Йорк Таймс» написали: «Это же прямо финал „Фаренгейта“!» Я посмотрел повторный выпуск новостей — боже мой, они ведь и впрямь правы. В финале моего романа Гай Монтэг убегает от книгосжигателей и наблюдает самого себя на телеэкранах каждого дома, каждой квартиры. Когда он окончательно сбегает из-под лап Механического Пса, жаждущее зрелищ общество недовольно настолько, что для его умиротворения убивают двойника Монтэга… Но самое ужасное — это то, что еще 43 года назад я предвидел политкорректность.

Неужто в «Фаренгейте»?

Да. Босс-пожарный в одном моменте там описывает, как всевозможные меньшинства одно за другим затыкают рот мыслящему обществу, приводя пример: «Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока — надо сжечь все книги с ними, запретить даже всякое упоминание. Черным не нравится негр Джим (в оригинале у Марка Твена — Nigger Jim. — Прим. перев.), сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, — сожгите или хотя бы спрячьте все книги о Томе Сойере. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остен как слишком неудобную и старомодную — сорвать с нее голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд — твое место на параше, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев — убить всех буржуев!.." Так все и происходит. Но если во времена «Фаренгейта» я писал о тирании большинства, то теперь я говорю о тирании меньшинств. В наши дни остерегайся и тех и других! Первые пытаются заставить тебя делать каждый день одни и те же вещи, вторые пишут мне, например, что стоило бы уделить больше внимания правам женщин в «Марсианских хрониках» или придумать больше чернокожих героев в «Вине из одуванчиков».

Вы что-нибудь отвечаете на подобные письма?

Мой ответ обоим сборищам одинаков: большинство вы или меньшинство — идите к черту, прямо в ад, вместе со всеми, кто попытается говорить мне, что делать и как писать. Сейчас все общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, которые на деле суть те же книгосжигатели — они жгут книги путем их запрещения. Вся эта политкорректность, разросшаяся одиозными дебрями в студенческих кампусах, — дерьмо собачье.

Вы явно не сторонник морали, пропагандируемой СМИ.

СМИ? Да там только и новостей то, что об убийствах и изнасилованиях, которые мы не совершали, похоронах, на которых нас нет, и СПИДе, который мы стараемся не подцепить. И на каждую новость — по 15 секунд. Но, в конце концов, у нас до сих пор есть рука и пульт от телевизора, с помощью которых можно переключать каналы или вообще выключить все сразу. Всем своим студентам я советую никогда не смотреть теленовости.

А как насчет журналов? Вы с детства были их заядлым чтецом. Как сегодня с этим?

Сегодняшние журналы слишком глупы и дурковаты, чтобы их читать. Однако больше всего меня бесит то, что в них практически нет статей. Когда-то меня восхищали Forbes и Fortune, но сейчас их содержание не разглядеть за рекламой. Именно это и заставило меня три года назад устроить всеобщий разнос на съезде ведущих редакторов и издателей Америки.

Как это произошло?

Из искры возгорелось пламя, как только я понял, какой прекрасный шанс мне предоставили, пригласив к участию в этом съезде. Я взял с собой наглядные пособия — выпуски Forbes, Fortune, Good Housekeeping, McCall’s, Vogue и People. Взобрался с ними на трибуну, потряс страницами Good Housekeeping и говорю: «Позвольте мне сказать, в чем ваша настоящая проблема. Поищите здесь статьи — вы их не найдете». Потом так же потряс перед ними журналами McCall’s и Vogue: «И здесь то же самое». Затем взял Forbes и Fortune. «Вот смотрите, — говорю, — здесь на левой полосе начало статьи, вы начинаете ее читать и вдруг видите справа рекламу на целую полосу». И бросаю журналы вниз с трибуны. Вслед за тем хватаю People и спрашиваю их: мол, вы что, и в самом деле станете читать вот этот ад от Time Incorporated? И снова бросаю журнал вниз. Делаю паузу, чтобы они отошли от шока, и объясняю: «Журналам этой страны надо больше думать об образовании. Вам же нужны читатели в будущем? И что, вы собираетесь вместо воспитания читателей продолжать их дебилизацию с помощью того дерьма, которое печатаете? Да вы же уже через пару лет окажетесь с голой задницей. Неужто вас это не пугает? Даже меня пугает. Измените свой продукт и пригласите меня снова на свой съезд». Именно так и сказал — ну, а вдруг, думаю, они хоть как-нибудь почешутся, вдруг я их хоть как-то пронял.

Почесались?

Долго мне хлопали. Потом ко мне подошла Кристи Хефнер (одна из дочерей Хью. — Прим. ред.) с поздравлениями. А я даже не знал, что PLAYBOY был представлен на том съезде.

На самом деле PLAYBOY ведь один из лучших журналов в истории, просто потому, что сделал столько, сколько не сделало ни одно другое издание. В свое время он печатал лучших мастеров короткого рассказа (в 50-х PLAYBOY активно публиковал Брэдбери. — Прим. ред.), не говоря уже о новеллистах и эссеистах, лучших деятелях искусства Америки. Проинтервьюировал чуть ли не каждого, кому было что сказать миру. Где еще найдешь такую палитру слога — от высокопарности до площадной вульгарности. (Смеется.) Я с самого начала полюбил PLAYBOY — потому что только у его редакторов хватало смелости заявить «Плевать, что скажет сенатор Маккарти», печатая отрывки из «Фаренгейта». Больше никому я бы их не продал — остальные просто боялись. И еще одну вещь я скажу — и многие парни, выросшие со мной в доплейбойскую эпоху, с этим согласятся: очень жаль, что у нас в отрочестве не было PLAYBOY. Окажись он у нас в 14 лет, у каждого было бы куда меньше проблем.

Вы оттачивали бы по нему писательский слог?

Я вас умоляю! Там просто картинки замечательные. В наше время ничего подобного не было! И больше мне тут сказать нечего, кроме того, что Хью Хефнер — величайший из секс-революционеров.

Почему вы стесняетесь описывать секс-сцены в ваших книгах?

Не вижу смысла писать порнушку, если в твоей личной сексуальной жизни все хорошо. Зачем тратить на это время?

Вообще довольно странно, что почти вся научная фантастика практически асексуальна.

Научную фантастику делает определенный тип людей. Большинство из нас женятся поздно; многие — маменькины сынки. Я жил с родителями до 27 лет! Подавляющее большинство научных фантастов, которых я знаю, взрослели очень долго. Они настолько глубоко погружены в свою тему, что до остального им дела мало.

Вы никогда не водили машину.

Ни разу в жизни. Когда мне было 16, я стал свидетелем ужасного ДТП с летальным исходом, погибло несколько человек. Домой шел буквально по стенке. От тяжкого ощущения отделался лишь через несколько месяцев и за руль садиться зарекся. Но вне зависимости от того, вожу я машину или нет, автомобиль — самое опасное оружие человечества. Машины убили больше людей, чем войны. В этом году в ДТП по всему миру погибло более 50 000 человек, и никто даже не заметил.

До недавнего времени вы слыли еще и единственным описателем будущего, боящимся летать на самолетах, не говоря уже о космических кораблях. Как вам удалось наконец отделаться от этой фобии?

Как-то я ехал с шофером через Флориду, и это заняло целых три дня, потому что чертова машина ломалась в каждом селе на нашем пути. Где-то на второй лопнувшей покрышке мне было откровение. Отчетливый глас с небес прокричал: «Лети, дурачок, лети!» (Смеется.) Сорок лет я боялся, что начну бегать по салону самолета и просить высадить меня прямо здесь и сейчас. А теперь вот летаю постоянно. Сажусь в хвосте, расслабляюсь, улыбаюсь в иллюминатор, почитываю журналы. Словом, веду себя так, как человек, который вовсе не боится летать.

Вы верите в Бога?

Я одновременно верю и в Бога, и в теорию Дарвина, что на самом деле одно и то же. Все это довольно таинственно. Возьмите Вселенную: она была и будет всегда, что в принципе невозможно. Нет ей ни края, ни конца. Факт, что солнце дало жизнь планетам, потом планеты остыли, пошел дождь — и мы рыбами выползли на сушу из Мирового океана. Обрели руки, ноги, стали ходить, а не ползать. Как неживое вдруг решило стать живым? Вдумайтесь в эти вещи. Нет тому объяснения. Нет никакой теории.