Сахарная любовь
Как-то в приятной легкой компании между мужчинами зашел разговор о юношеских приключениях — кто и чем отличился в ранней безбашенной юности.
Ратко, конечно, не оставил компанию без веселого куража и поведал о себе следующее.
— Было мне тогда лет шестнадцать, — начал он. — Научили меня мужики, как привлечь к себе внимание девушек. «Налей, — говорят, — в тазик воды литра два и бухни туда килограммов пять сахара. Разболтай так, чтобы сахар полностью растворился, да и вымой голову без шампуня. Хорошенько вотри сладкий состав в кожу и, главное, волосы больше ничем не полоскай. Вытри полотенцем насухо, уложи волосы набок, приплюсни ладошками и жди, когда все высохнет. Как только это все произведешь, подожди немного и... беги скорее на улицу или в бар топай — девушки к тебе так и повалят косяком. Как мухи на мед слетятся»!
— Так я и сделал, — рассказывает дальше. — Сладкий причесон навел по рецепту и... прямиком в бар. Пива заказал, сижу, барышней (разг.) жду. А голову начинает как обручем сдавливать и непонятные какие-то процессы пошли — то в одном месте на голове чесотка откроется, то в другом. «Чешет» голову (с акцентом так говорит) — никакого удержу нет. Мне прическу портить не хочется, как штакетник она на голове, так что расческа не возьмет, вот и сижу, терплю изо всех сил и не пойму, то ли сиропу переборщил, то ли рецепт мне не подходит. Терпел-терпел, мучился-мучился, да и понял вдруг, что никаких девушек мне приманивать своей сладостью не хочется. Как рванул домой из бара — скорее, думаю, в баню. Да не тут-то было. По дороге, пока бежал, всю голову в коросты зачесал. Но не в этом прикол истории. А в том, что слипшиеся волосы дыбом встали, пока я с чесоткой справлялся, и обратно уложить их не было никакой возможности. Ни расческой, ни ладошкой пригладить прическу оказалось невозможно. Так и скакал до дома огородами — шерсть на голове дыбом стоит, глаза кровью налились, руки в кулаки свернулись. Ну, думаю, мужики, век буду помнить ваш рецепт, и обязательно вашим сыновьям-внукам передам. Как пить дать, расскажу и научу, как и им «сахарной» любви изведать. А иначе как же отцовские рецепты сохранить?
— Вот и получилось, как сербская пословица учит: «Глупость сеять не надо — сама растет».
Хохотали все наши гости без удержу. Никто даже представить себе не мог Ратко в таком колоритном, «сладком» образе.
Голый король
Но один этот рассказ о сахарной любви не раскрыл и сотой доли Раткиных юношеских приключений на тему «как завоевать мир». Дополним этот список.
На родине в Сербии с ним случилась история, которую иначе как приключением голого короля не назовешь. История и смешная и трагическая одновременно. Был он в те годы в возрасте зрелого юношества, лет примерно семнадцати, и очень хотел показать себя, писаного красавца, всему миру.
Югославия. Еще не разделённая границами своих бывших Республик. Побережье Адриатического моря. Бархатный сезон. Туристы из Германии, Франции, Англии и Италии заполонили отели и пляжи Словении.
Федеративная Республика Югославия всегда была и оставалась привлекательным туристическим уголком и «лакомым кусочком» для иностранцев. Какие только завоеватели ни пытались покорить строптивых сербов на протяжении их многовековой истории.
Вон они, хозяева жизни, мечтающие о развале Югославии, чувствуют себя по-свойски на чужой земле.
Какое раздражение вызывали зарубежные гости в сердцах молодых, необузданных сербов, мечтающих о свободной и независимой свято-савской стороне. У сербов никогда не было твердых границ родины, их теснили всегда и отовсюду, и военные события последней войны в бывшей Югославии тому яркое подтверждение.
Но вернемся к нашему «молодому барашку». Вот он браво трусит по солнечному пляжу. Для глаз — праздник, для души — беззаботность, для сердца — отрада. Сколько женской красоты кругом — глаза так и прыгают, влево-вправо, вправо-влево.
Но как, как бы себя-то показать?
Где-то краем глаза вдруг выцепилась фигура инвалида, лежавшего в стороне ото всех. Одна нога короче другой сантиметров на 20, изуродована, в специальном ортопедическом ботинке на высокой платформе.
— Что, друже, отдыхаешь?
— Да какое тут... Глазеют, сволочи иностранцы. Ни к морю ни подойти, ни раздеться, ни искупаться. Эх, твою, туда-сюда... Навалилось гадов на наши пастбища заливные.
— Сочувствую...
— Да, рада бы старуха зайца догнать...
Горечь слышалась в голосе инвалида и такая тоска-печаль зашла в сердце Ратко, будто он заранее прочувствовал, что и его участь скоро будет похожа на судьбу хромого горемыки-отшельника.
— А давай покажем им, кто в нашей стороне хозяин, — азартный хулиганский план созрел в голове строптивого барашка молниеносно.
Нимало не раздумывая, он сбросил с себя всю пляжную одежду и остался, в чем родился, свободный от условностей и самоограничений. Вот и наступил его момент славы. Красавец. Молод. Атлет.
Его необъяснимо распирало. Перло во все стороны широты и бессовестности молодой наглости. Оставшись наедине с собственным первородным образом, он плавно и степенно двинулся вдоль пляжного побережья, доказывая гостям и себе, что по своей собственной земле он может двигаться в чем, как и куда хочет. Это был, конечно, вызов европейской цивилизации. И хотя европейцы, конечно, в основном культурные люди, но глазели на молодого наглеца как первобытные дикари.
Однако, кто знал Ратко, мог предположить, что это был не предел его наглой беспардонности. И чем далее, тем более ярко разыгрывалась его фантазия. Почувствовав неподдельное внимание к своей прекрасной аполлонской персоне, молодой натуралист направился в ресторан близлежащего отеля. Но как только он приблизился к прозрачным дверям гостиничного холла, навстречу ему выскочили разгоряченные охранники и яркими словесными «восхищениями» (туда-сюда, в печку) и агрессивными «реверансами» дали понять, что вполне оценили его королевский «наряд».
И все-таки Ратко сорвал свои аплодисменты.
Вечером, появившись в этом самом ресторане до лоска выбритым, в белоснежной рубашке, наглаженных в стрелку брюках и начищенных ботиночках, он продефилировал по обеденному залу, небрежно засунув кулаки в карманы брюк, сел за свободный столик и почувствовал, наконец, чтó такое неземная слава. Иностранцы не спускали с него восхищенных глаз и хлопали, вставая со стульев и провожая взглядами, — то ли вспоминая его бесцеремонную пляжную наглость, то ли приняв за красавчика Сталлоне, на которого он был так необъяснимо похож...
Шведский стол
Жизненной активности Ратко не было предела. Этой мультяшной суетности в равной степени соответствовали его природные любопытство и пытливость, выпирающие из всех умовых щелей и извилин. Ему все, до мелочей, в этой жизни было интересно: кто и о чем думает, зачем и куда передвигается, где витают чужие мысли, откуда и куда текут все реки мира и почему русские медведи никак ему, югославу, не встретятся ни на одной из сибирских дорог... В нем сочетались две несовместимые страсти — беспредельное любопытство и дикарская осторожность: любопытство — от природы, осторожность — из опыта войны. Одним словом, про него можно сказать: «прирожденный разведчик» или, как метко прозвали его русские парни, — «партизан». Именно такие бойцы выживают на войне чаще других.
Мне часто думалось, что он собирал людей, и все их проблемы, события и их последствия, а также собственные эмоции и впечатления в личную башковитую шкатулку, похожую на поварскóй котел, а затем внимательно пересортировывал, перемешивал и тщательно переваривал все компоненты этой кухни человеческих страстей. Так он познавал мир, а мир познавал его.
Время от времени он вытаскивал из своего котла какую-нибудь грустную или веселенькую историю и потчевал нас этим блюдом как бы между прочим.
Вот одна из таких картинок.
Дело было в одном австрийском ресторане. Или пансионе. В молодости неотразимый красавец Ратко, успешно окончивший в Белграде поварскúе курсы, подался в богатые австрийские края на приработки. Устроился конобáром (официантом — сербск.), или угостителем, как говорят сербы, в одном из загородных отелей в Альпах. В его обязанности, в числе других, входила уборка обеденных зон. После этого залы готовили к утреннему «шведскому» столу, как это обычно устроено заграницей для гостей, оплативших полупансион.
В этот день он встал, как всегда, с раннего утра — была его смена. Зачем-то спустился в подвал отеля. Вот какая-то дверь в конце длинного коридора чуть приоткрыта. Конечно, надо заглянуть. Любопытство — свинство, но природа берет свое... Засунул глаза внутрь, да как шарахнется в сторону... По стенам дальней этой, потаенной от случайных посетителей, комнаты висели портреты каких-то военных в немецких мундирах со свастикой. Гитлеровцы? Откуда? Дальше — еще страшнее. Флаги с фашистской свастикой развернутыми полотнищами словно «украшали» интерьер ухоженного жилища. Чьи это «палаты»? Кто хозяин?
Австрия — родина Гитлера, и много притаилось здесь фашистских змеёнышей... Мысли носились вокруг сербской юношеской головы черными воронами. Ведь только недавно он вернулся с Косова поля, где нес на своих плечах мощи князя Лазаря, и был пронизан щемящей любовью к своей родине и ее святыням.
Знают сербы, что немцы до сих пор побаиваются свободно передвигаться по сербской земле и редко в Белграде встретишь немца-туриста. Помнят они время Великой Отечественной. Крепко им досталось в Югославии от непокорных сербов, и начистили они тогда немцам хохотальники.
Воевали, конечно, сербы всерьез, в отличие от многих других народов Европы. Только недавно стало известно семье Ратко, как дед по отцовской линии, Душан его звали, славно и храбро сражался в составе регулярной югословенской армии против фашистской Германии. Начинал Вторую Отечественную «борцом» (солдатом — в переводе с сербск.), а закончил — в руководящем эшелоне. Сложное время было, и никому не рассказывал дедушка Душан, что после войны закопал свои многочисленные награды вместе с сейфом во дворе дома. И только после его смерти родные случайно обнаружили под деревом тайник. Принесли сейф домой, перебрали награды да и решили, что это какая-то случайная коллекция, ведь не может же быть у одного человека столько наград невиданных на три груди. А когда правнучка этого славного рода заглянула в интернет и изучила этот вопрос по архивным документам, то поняли все, что затяжные, застольные дедовы песни про сербского героя Гаврило Принципа из самой потаенной глубины его балканской души изливались.
Жива все-таки в сербах неистребимая воля к независимости и свободе. Босния, земля исстари сербская, полоненная, — это песня, из горла сербского вырванная...
Далеко унеслись Раткины мысли. Ну, думает, напомню я этим «фашистам», кто их гнал с югославских гор...
Столы и барные стойки немецкого пансионата, раскинувшегося в Альпах, как и надо думать, с раннего утра ломились от изысканного изобилия европейских закусок. Какой только лакомой снеди не было в то злополучное утро в сверкающем от блеска и чистоты обеденном зале австрийского отеля! Немцы, известно, от рождения педанты по части чистоты и блеска кастрюль.
Ратко с розового восхода уже на ногах и суетливо бегает между стульями, дотирая со столов последние пятнышки ночной пыли. Туда-сюда, — весело топочут здоровые молодецкие ноги. Туда-сюда, сюда-туда...
Двери хлоп-хлоп, — открыл-закрыл, закрыл-открыл...
Открыл... — и не закрыл... Оставил какую-то щелку.
А две сторожевые бульки, охранявшие ночью территорию отеля, тут как тут. Два здоровенных вороных добермана, ощерив белые зубы, молнией втиснулись в запретное пространство. Обезумев от невиданного изобилия, свободы и запахов, прожорливые сволочи закатили себе шведский пир на весь собачий мир. Ну что ж, шведский стол, так шведский, — ешь, что хочешь и, главное, сколько захочешь. А у собак, как известно, аппетит собачий...
Ратко вернулся, как ему показалось, через минуту. По нужде, что называется, отлучился. Дверь-то в обеденную залу пошире распахнул... И, отшатнувшись, машинально снова, было, захлопнул. Да, ан, поздно уже, брат, дверь-то затворять, воры давно на столе — торопятся, чавкают, не стесняются. Из всех тазиков отведали нахаляву. Из пасти одно сыпется, другое — течет. Язык так и рыщет по тарелкам, а глаза уже в трех других зырят. Не успеют заглотить грудинку, а лапы уже сало сторожат. Зрелище захватывающее.
Две огромные собачатины попробовали все, на что у них хватило времени. Не осталось ни одного блюда на столе, которое бы им не понравилось, разве что апельсиновый сок да перец... Настоящий шведский стол получился, только по-собачьи.
А что же наш герой? Вышел совершенно сухим из воды. Смена-то не его была. Просто подменял кого-то.
Ну, подменил... Закончил работу... Да и спать пошел. И кто теперь разберется, какой угоститель этих собак завтракать пригласил.
Кстати, о доберманах есть еще один смешной рассказ, из серии «чисто сербские будни».
Дрессировщик
Раткин друг-дальнобойщик рассказал нам недавно забавную историю.
«Жил у нас в поселке один дрессировщик. Дрессировал сторожевых собак. Доберманов.
Пришел к нему как-то дальний знакомый из другого села. Видит, забор возле дома приперт крепкой калиткой. Тут же табличка с физиономиями двух доберманов и надпись: “Осторожно. Злые собаки”.
Приостановился мужик возле калитки, а из-за забора собачий лай, веселый и заливистый, и пуделек маленький — тявкает ласково, хвостом виляет и ластится к протянутой руке.
«Ну, Зоран! Вот дает перцу! Собачка с рукавичку, а написано, что злая!»
Потрепал гость пуделька, за ухом почесал... и зашел во двор. К дому подходит, видит — никого. Подергал дверь, постучал. Тихо. Развернулся, было, со ступеньки крылечка хотел сойти... да не тут-то было. Раздалось рычание грозное со стороны калитки, через которую он только что свободно прошел. Глянул — сидят у калитки два добермана, зубы скалят, глаз не сводят с незнакомого гостя. Гостенёк руку, было, поднял — раздалось рычание... И зубы, клыки длинные, оголились. Ногу со ступенек спустил — снова рычание, еще более грозное, и оскал звериный. Ни рукой, ни ногой двинуть нельзя, не только что с крыльца сойти.
Сидит непрошенный гость час, сидит два, резко не двигается. А собаки отдыхают по очереди. Одна уйдет, попьет, поест, полежит, а в это время кобель сторожит и смотрит на незнакомца, как волк на добычу. Стоит на прямой линии как натянутая тетива. Потом «дама» сторожит в оловянной стойке, а кобель пьет, ест и отдыхает.
Пара собачья, сторожевая, и видно, что обученная.
Так и просидел гость на крыльце с 6 утра до 6 вечера, пока хозяева дома со свадьбы не вернулись. Ни покурить, ни воды испить, ни маковой росинки вкусить, ни прилечь, ни на очко не сесть.
Обозлился гость, но дождался-таки освобождения.
Только хозяева во двор, оловянные собаки как ручные дворняги расслабились — ластятся, носами тыкаются, обрубками хвостов туда-сюда, сюда-туда...
— Привет, дорогой! Давно не видел. Как дела?
— Дела — на букву х.., и не подумай, что хорошо.
— Что так?
— Какого х...орошо ты этих волкодавов держишь? С голоду чуть не умер. Ни воды, ни цигарки...
— Умные твари, дрессированные...
— Какая такая дрессировка, ежели они живого человека чуть не уморили. Стоят, как вкопанные, хуже надзирателей тюремных. Ни воды, ни сортира. Ни лечь, ни встать, ни повернуться с боку на бок. Как истукан просидел на крыльце. Где у вас тут туалет?
Хозяин махнул рукой в сторону огорода, и гость в секунду ретировался по скопившейся нужде. Вернувшись, он поинтересовался, что за яма в огороде выкопана. Ни под что не подходит — ни под погреб, ни под бассейн, ни под фундамент, ни под выгребную яму. Странные у нее какие-то размеры.
— На кой тебе яма 3х4 да еще в глубину три метра?
— А это я собак дрессировал землю копать...
— ???
И Зоран рассказал следующую историю:
«Нанял я двух албанцев, чтобы до вечера вырыли яму для туалета. Дал им лопаты и ушел в гости.
— Копайте метр на метр и полтора в глубину.
— Не успеем мы до вечера, — лениво заверили работники.
— Собаки вам помогут.
Албанцы посмеялись со злорадством и принялись копать.
“Ну, — говорю, — братья, не взыщите, если что не так...”. Оставил их и собак пустил, чтобы присмотрели. А сам ушел до свояка в гости.
— Как раз до вечера и управитесь.
Албанцы покопали, сколько захотели, да отдохнуть решили. Спешить, вроде, некуда, лучше себя поберечь... Только лопаты поставили, а собаки тут как тут — рычат, зубы скалят. Работники опять за лопаты — собаки замолчали. Что за хреновина? Только приостановились, чтобы отдохнуть, руки опустили. Не тут-то было — собаки снова грозно зарычали и поближе подошли, хотя до этого вдалеке сидели. Албанцы лопаты схватили, копают — собаки отошли, замолчали. Копают лихорадочно, не понимают, что происходит. Только остановятся — опять злобные рыки. Уже и яму по размеру, метр на метр, выкопали, а остановиться нельзя — собаки сторожат и за каждым движением наблюдают: только остановишься или лопату бросишь — “Р-р-р-р...” и стойка собачья, оловянная.
Перепугались албанцы... И копают, и копают...
Уже три метра на четыре по периметру прокопали, а остановиться все равно нельзя. В глубину ушли на метр ниже, а потом и на два... Вот и три метра выкопали.
Яма уже в два их роста, а собаки стоят на краю ямы и смотрят. Бедные работники уже в полном изнеможении и осторожно, как в замедленных съемках, двигаются, лишь бы лопаты из рук не выпустить. Только приостановятся, собаки в злобе снова рычат. И не лают, гады, вроде бы и не слышно их с улицы, а рычат тихо со стеклянными глазами. И албанцы снова копают и копают... От бессилия и злобы они шепотом костерят хозяина по батюшке и по всей родне, но лопаты из рук не выпускают...
Так и выкопали эту яму».
— Кто выкопал-то?
— Собаки, конечно!
Опыт — ещё один ум
«Опыт — ещё один ум», — говорит сербская мудрость. И был у Ратко именно тот ум, который он имел от своего горького, к сожалению, жизненного опыта.
И самый первый признак хулиганского его ума — бешенная скорость, с которой он, нимало не раздумывая, посылал, куда подальше, всякого — и встречного, и поперечного, и чужого, и своего. Послать в «далекое путешествие» он мог любого и сразу, без предупреждения. Хлоп — и ты уже в конечной точке. А не попадайся на злой его язык — нарвешься, самое малое, на крепкий русский мат, смешанный с характерным сербским, мя-я-я-г-ким таким акцентом.
Именно в этом и прикол сербского языка: туча гремит, и рёв её кроет все вокруг, — а дождь льется теплый, без буквы ё. А нет её в сербском языке и все тут.
«Кто не борется с гнидами, будет бороться со вшами». Об этом пишет святитель Николай Сербский, описывая национальный характер сербов. Конечно, эти слова многозначительны и имеют, в первую очередь, духовный смысл, отражающий борьбу человека со своей греховной сущностью. Однако истина эта имеет и практическое значение и исходит из того, что если не пресекать зло, то оно разольётся широкой рекой и зальёт все живое. Ратко часто произносил вслух слова о том, что если ты видишь врага, то убей его первый, а иначе он обязательно убъёт тебя и твоё племя.
И этот опыт он имел не по книгам и наукам, а на собственной шкуре испытал старую сербскую истину: «Кто милует злодея — мстит невиновному». Это был его горький военный приýмок и, быть может, совсем не зря русские мужики дали ему кличку «югославский партизан». Он так и говорил мне:
— Я знаю точно, что надо первым убить врага... Убеждался в этом не один раз.
Эти жестокие мужские уроки, полученные им в огненном, рукопашном горниле войны, он так и не смог забыть в мирное время и жил со своим нажитым «горбом» как с первородным.
Трезвого, его часто душили кошмары тяжёлого прошлого, и тогда он поддавался и минутным, и часовым приступам депрессии или, хуже, плохо управляемой агрессии, и я понимала, что выйти из этого состояния ему могут помочь только крепкие мужские разговоры и водка, разжижающая окаменевший мозг.
Я прощала ему те тяжелые минуты, когда и меня попутно со всеми отправляли «в печку» (сербы знают тайный смысл перевода). А если бы не понимала и не садилась на лопату, то не слышала бы искренних слов: «Люблю тебя», которые звучали тем чаще, чем я заставляла себя претерпевать то, что в одиночку он преодолеть был бы не в силах.
