Воспоминания о Патриархе Пимене

Е.Никифоров: Христос Воскресе!

О.Николай: Воистину Воскресе!

Е.Никифоров: Я рад видеть Вас в эти пасхальные дни в нашей студии. Сегодня мы будем вспоминать  замечательного человека, нашего с вами Святейшего Патриарха Пимена. Поводом для этой беседы послужило то, что, во-первых, 3 мая – день его памяти, а во-вторых, в интернете гуляют странные мемуары, приписываемые Его Святейшеству, и это вызывает много недоумений. Люди гадают, правда это или нет, пытаются духовно объяснить его высказывания.  В этих «мемуарах» встречаются странные вещи, например, Патриарху приписываются такие слова: «Как жалко, что я в 15 лет был пострижен в монахи! Не насладился жизнью...».  Потом он якобы говорит: «Как жалко, что я был на войне. Был бы я капелланом, а то мне приходилось держать в руках оружие, а как монаху мне вроде это не с руки, неправильно». Поэтому я обратился к Вам, отец  Николай, к человеку, который его действительно знал. И мой первый вопрос: как долго и с какого времени Вы знали Святейшего Патриарха Пимена?

О.Николай Соколов: Милостью Божией мне впервые пришлось с ним познакомиться, когда мне было лет 10-11. Тогда он был митрополитом Московским, Крутицким и Коломенским, и очень любил приезжать в наше родовое имение, как я говорю, в деревню Гребнево.  Где вырос я, где рос мой отец, где он служил одно время, где служил о. Иоанн Крестьянкин. И Святейший Патриарх, будучи митрополитом, приезжал без предупреждения, просто посетить наш храм и помолиться в нем, иногда даже вечером. Помню зимний вечер, вдруг  - стук в дверь, мама открывает, а на пороге стоит митрополит Пимен. И так я впервые его увидел, занесенного снегом, в бобровой шапке (не в клобуке, не в скуфье, а в бобровой шапке!). И говорит: «Я приехал навестить вас в Гребнево, храм откроете?». И мы пошли с ним в храм, там он провел богослужение, я даже не помню какое, это было вечернее его посещение, а потом он несколько раз бывал на литургиях.

Е.Никифоров: Это же очень важно – сразу в храм!? Т.е. он не просто хотел отогреться душой в вашей семье, посидеть за столом…

О.Николай Соколов: Нет, он приехал на машине, по-моему, «Победа», и на что я обратил внимание – за рулем была женщина, они вдвоем приехали, и он поехал в храм, послужил там, помолился, навестил кого-то. И после этого я его еще два раза встречал в Гребнево. Отца моего он знал, видимо, с послевоенных лет. Не знаю, встречались ли они на фронте. Но так как оба были фронтовики, то у них были общие интересы, воспоминания, о которых они за столом нет-нет да перемолвятся, уже сидя в своем храме Адриана и Наталии на Лосиноостровской. И там я чаще встречал его на празднике  Владимирской иконы Божией Матери 8 сентября и в день памяти мучеников Адриана и Наталии. Это был престольный праздник храма, где отец мой был сначала просто священником, а потом настоятелем. И уже, будучи митрополитом, а потом и Патриархом, он почти каждый год приезжал и служил в этом храме на престольный праздник.

Е.Никифоров: А почему праздновалась такая память этих святых?

О.Николай Соколов: Он их очень любил, считал, что они  - покровители семьи. И потом, это же день Владимирской Божией Матери, он всегда хотел почтить святыню. Т.к. в Патриархии был маленький храм Владимирской Божией Матери, то он обычно благословлял служить тех архимандритов или иеромонахов, кто там работал, а сам выезжал, чтобы хотя бы немножко пообщаться с московской паствой. Он очень любил этот приход, и это было неформальное общение. После Литургии он оставался покушать и гулял по саду, рассказывал разные интересные вещи, беседовал с настоятелем храма о. Михаилом Кузнецовым. Был такой известный протоиерей, который прошел серьезную школу жизни, будучи в своё время обновленческим епископом, потом он принес покаяние и до конца жизни служил в храме Адриана и Наталии. А в своё время он закончил высшее учебное заведение в Петербурге, учился на юридическом факультете вместе с композитором Рахманиновым… И я помню, что Патриарх расспрашивал, как и  что, и пользовался тем, что на приход приходили люди, которых он знал, но не мог принять в Патриархии по разным причинам. Назначал им этот день, и люди приходили туда. И я помню, это были беседы  почти вплоть до исповеди. Люди ему исповедовались, говорили, он благословлял их, и нескольких своих близких людей, которых хорошо знал, он поручил моему отцу для духовного окормления. При этом сказал: «Я уже в сане Патриарха, и мне трудно совмещать роль духовника и Патриарха одновременно, поэтому возьмите, пожалуйста, их к себе на духовное попечение».

Е.Никифоров: Из Ваших слов сразу возникает несколько иной образ патриарха Пимена, нежели представляется из других воспоминаний.  О нем же  говорили, что он был крайне замкнутым человеком?

О.Николай Соколов: Да, у него были как бы две манеры поведения – одна с друзьями, близкими, кого он знал, кого любил, кто был в его сердце, кому он доверял. А другая – когда он был в стенах Патриархии или в определенных официальных инстанциях, куда его приглашали, тогда уже он был более сдержан, строг, молчалив и немногословен.

Е.Никифоров: Т.е. даже стенам Патриархии  нельзя было особенно доверять.

О.Николай Соколов: Он это знал. Я был у него референтом больше 10 лет. Иногда, когда нужно было что-то сказать - он вызывал меня звоночком в кабинет, поманит пальцем к столу, напишет на бумаге то, что нужно мне сделать, сказать, позвонить. «Понял?». - «Понял». – «Иди!». Все  молча.

Е.Никифоров: И Вы прекрасно все понимали?

О.Николай Соколов: Да, я понимал, всё написано – всё сделано. И потом, когда все послушания исполнены, я так же писал, что всё исполнено, или показываю ему те или иные документы. Еще я могу сказать, что он часто и много занимался благотворительностью. Об этом, может, кто-то знает, кто-то не знает. Перед Пасхой, Великим постом он посылал в то время по тысяче,  две тысячи рублей (это большие деньги тогда были). Тогда зарплата у нас была 100-200 рублей. А он такие суммы отправлял в монастыри, частным лицам, кого он знал, кому он хотел помочь, поздравить к Пасхе. И иногда писал телеграммы, которые я тоже возил, иногда письма, которые я опускал. И что характерно, об этом знали только он и я, которому он это поручал. Я, может быть, знаю не всё, потому что нас, референтов, было несколько. Например, о.Владимир Шишигин, ныне архимандрит Дионисий, тоже очень много знает про него, ему давались личные поручения, моим братьям иногда, еще был о. Никита. И закончив то или иное послушание -  а я как-то забыл, и он спрашивает: «Ну, что?». – «Простите, я забыл доложить». В таком случае он говорит: «Ну, всё хорошо, покажите квитанции на письма, что Вы отправили». И на всех его сообщениях и письмах была подпись: «П.П.Московский». «Петр Петрович Московский» (смеется). Кто знал, кто это ему прислал, тот понимал. Вот такой был человек интересный…

Е.Никифоров: А насколько вот эти ныне распространяющиеся воспоминания (я знаю, что Вы их читали), могут быть признаны хоть в какой-то степени достоверными?

О.Николай Соколов: Во-первых, то, что он воевал – это факт. И что он был ранен во время войны, и болезни у него были, связанные с военным временем. И то, что он иногда в своем разговоре упоминал слова, связанные с военной тематикой, чувствовалось, что это не просто так. «Рассупонить», «запрягать», т.е. он был связан, может быть, даже с какими-то конными частями. И он очень хорошо относился к военным, любил военных и сочувствовал им. У него были друзья из высшего командования, видимо, кто-то из них знал его еще по фронту. Он иногда встречался с ними, но неофициально, старался, чтобы это нигде не прозвучало. И таких высказываний как в этих «воспоминаниях», я от него никогда не слышал.

Е.Никифоров: Т.е. сожаления, что он был на военной службе, высказано не было?

О.Николай Соколов: Нет, не было. И о том, что он раньше времени был пострижен в монашество, тоже. Не могли его постричь в 15 лет! Он был долгое время послушником, потом - рясофорный постриг, но окончательно он принял монашество уже взрослым человеком.

Е.Никифоров: А он любил монашество?

О.Николай Соколов: Он любил Церковь, любил церковный Устав. Любил истинных монахов, которые понимали, что такое монашеский подвиг. И если человек вел себя не совсем достойно, как ему казалось, он часто вздыхал, иногда говорил прямо, кто и что это за человек, т.е. давал ему очень четкую характеристику. Вот, например,  посмотрел на одного, и говорит: «Вот, что ты думаешь? Кто он?» Я пожал плечами. А он говорит: «Видишь, борода у него Аврамова, а душа-то Хамова».

Е.Никифоров: Т.е. он был очень пристрастен и внимателен к тем, кого рукополагал, кого приближал к себе?

О.Николай Соколов: Очень! Я это испытал на себе, потому что «руки своей налагая коль скоро», он на это очень четко смотрел, и мы, его ближайшее окружение, иподьяконы, его сотрудники по Патриархии -  годами ждали момента рукоположения. И хотя он не отказывал никому, и как было в моем случае –посмотрел моё прошение, написал «Благословляется». Я пришел, вдохновленный тем, что раз Патриарх написал мне: «благословляется», значит, скоро всё будет. Но проходит месяц, два, полгода, год.  Я смотрю -  что-то ничего не двигается…

Е.Никифоров: И сколько же прошло времени?

О.Николай Соколов: 6 лет.

Е.Никифоров: 6 лет?! После благословения?!

О.Николай Соколов: Да. И мне неудобно было к нему подходить, я боялся подойти и попросил брата: «Ты спроси, о.Сергий, мне готовиться вообще? Как-то надо быть?». И отец  Сергий спросил у Патриарха: «Вот, Николай просит прощения, но как ему быть? Готовиться? Когда это будет?». А он говорит: «Когда Бог даст».

Е.Никифоров: И это при всей его  близости к вашей семье, казалось бы, он изнутри знал вашу семью, приезжал к вам домой, и всё равно: «нет-нет, подождем,  как Бог даст», какие замечательные слова!

О.Николай Соколов: И вот моё рукоположение случилось на праздник Благовещения, когда я совершенно этого не ожидал. Это тоже его характерная черта. Мы в этот день пришли служить литургию в Елоховский Богоявленский собор, и на облачении, когда меня облачали в иподьякона, он спросил: «Ты утром завтракал?» Я говорю: «Нет, не завтракал». – «Хорошо». Я еще подумал: «Странный вопрос, почему это он спросил меня об этом?». И замолчал. Потом подождал владыку Сергия, брата моего, он был старший иподьякон, и говорит: «Скажи Николаю, что я сегодня буду его рукополагать». Для меня это было потрясением, и я Сергию говорю: «Я же правило не читал, я не готовился». Сергий пошел сразу к Святейшему, говорит: «Владыка, он правило не читал», а тот отвечает: «Ну и что? Потом прочтет». Вот, видите, какое неформальное отношение. И в этот день я уже пришел домой в сане дьякона. Я даже не помню, что я чувствовал, но это был переворот в моей жизни. Я понял, что в церковной жизни человек не должен иметь своего «я»: «я хочу», «я буду». Вот, есть воля Божия - или нет воли Божией. Поэтому я и руководствуюсь этим в своей жизни до сих пор.

Е.Никифоров: А богослужение он любил?

О.Николай Соколов: Очень. Это было то, что делало его личностью. Самое важное, что он в своей жизни делал -  это служил Богу. Притом, служил  неформально: в каждое слово он вкладывал тот смысл, который чувствовал в своем сердце. Все знают прекрасный Канон Андрея Критского, который он читал. Он удивительно проникновенно читал, зная и понимая всё, что там написано, всю ветхозаветную и новозаветную историю он переживал, это чувствовалось в каждом его слове. А вообще богослужение он совершал так, как ему подсказывало его сердце. Я могу рассказать одну историю, когда я первый год работал в Патриархии, это был вечер на Новый год, 1 января, когда в Патриархии почти никого не было.

Е.Никифоров: Сколько Вам было лет?

О.Николай Соколов: 28 лет. Я был дежурным, мы сутками там дежурили, звонки были самые разные, нужно было их принимать, отвечать. Итак, вечер 1 числа, я вдруг слышу шаги за мной, и в дверях появляется Святейший Патриарх, в подрясничке, с панагией, и говорит: «Открой храм». Я открываю домовый храм, он говорит: «Подай мне, пожалуйста, общую Минею и епитрахиль». Я ему подал и то, и другое, он произнес возглас и сказал: «Читай Шестопсалмие». Я прочел Шестопсалмие, затем он пропел сам тропари, и сам стал читать канон. Я стоял рядом и подпевал ирмосы. Мы допели последний тропарь, он сказал ектенью, сразу отпуст, и говорит мне: «Иди домой». Я иду домой и говорю: «Пап, мы сегодня с Патриархом вдвоем служили в храме. Какой завтра праздник?». – «Ничего вроде, первое число». По календарю посмотрели - ничего нет, простые святые, почему он служил? – «А что он поминал?» – «Он говорил: «Святый праведный отче Иоанне, моли Бога о нас». Отец говорит: «Завтра день памяти святого праведного Иоанна Кронштадтского».

Е.Никифоров: Это же тогда, когда его еще и поминать-то нельзя было…

О.Николай Соколов: Да, его поминали еще только как о. Иоанна Сергиева.

Е.Никифоров: Даже не то, чтобы поминали,  а за революционера считали.

О.Николай Соколов: Да, да, его клеймили как черносотенца. И до его канонизации в нашей Церкви было еще очень далеко. Это был, по-моему, 1978 год, и я увидел, как Патриарх Пимен лично молился еще непрославленному святому, которого он почитал. Для меня это тоже было потрясением.

Е.Никифоров: Вот, само такое отношение -  это же было не демонстративно, он же не сказал Вам какую-то пафосную речь, не выступил перед Вами с проповедью или поучением…

О.Николай Соколов: Ни слова! Молчание и «пойдем, помолимся».

Е.Никифоров: Вот я сейчас думаю, о. Николай, что это крайне полезно послушать и нашим слушателям, и  духовенству. Вот как бы кто поступил? Патриархия пустая, или Епархиальное управление пустое, или на приходе никого. И вдруг не просто – ой, Николай, ну идем чайку попьем, скоротаем время. Что-нибудь такое житейское. Нет. «Николай! Идем, помолимся». Это совершенно удивительно.

Е.Никифоров: А как он относился к Богослужебной музыке? Он, кстати, был доволен, как вы там читали и пели?

О.Николай Соколов:  Ну, после наших Богослужений, когда мы пели с ним вдвоем. Так еще пару раз было, когда я один оставался. Там был еще о. Никита Пронин, который сейчас архимандрит в Лавре. И вот он служил, а мы с ним вдвоем пели.  И он  однажды, заканчивая такую службу, сказал: «А у вас, оказывается, хороший слух». О том, что я окончил консерваторию, он как-то не знал.

Е.Никифоров: Ну,  видимо, не особо личное дело просмотрел.

О.Николай Соколов:  Но он очень любил вообще музыку. Был очень музыкальным человеком. Он впервые завел за патриаршим Богослужением такой порядок, что сам лично курировал, что поет хор. И перед началом службы регент Патриаршего хора приходил к нему с программой, что хор будет петь. Святейший внимательно смотрел. Иногда делал пометки, исправления: «Вот, спойте то – то», или: «Вот это не надо петь». И хор пел. И очень любил, конечно, хороших солистов, хорошие голоса. И для меня это было удивительно, что я задолго до смерти его, года за четыре -  я уже тогда давно не играл на инструменте,  не было практики - он вдруг сказал: «Ну, сегодня мы едем в Серебряный бор, и там у нас будет вечер, подумайте, что вы нам исполните». Серебряный бор - это резиденция митрополита, который возглавлял УВЦ.

Что я исполню?! Я даже не ожидал этого. Я позвонил супруге. Она хорошая скрипачка, в театре работала. Мы с ней вместе работали когда-то. И я приехал домой, взял инструмент и мы продумали, какую сольную вещь исполнить. И вместе с ней сыграли дуэт Моцарта для альта и скрипки. Ну, я что-то еще помнил, и мы смогли сыграть этот дуэт. И интересно, когда мы приехали в Серебряный Бор - я там увидел Иван Семеновича Козловского,  который спел Патриарху одну из колядок. Это было время как раз после Рождества. Вот такой маленький импровизированный концерт получился: скрипичная музыка, альтовая музыка, вокал.

Е.Никифоров: А как Козловский исполнял? Он в полный голос пел или учитывал эту камерную обстановку?

О.Николай Соколов:  Он тогда был уже очень пожилой. Ему было не меньше 80, я думаю. И он таким довольно старческим, но красивым голосом пел. Тенором. Но главное  - доставить радость патриарху, понимаете. Святейший хлопал, улыбался. Потом подарил всем ценные подарки. Мне подарил часы, матушке что-то, Козловскому красивый набор. В общем,  с любовью и радостью. Вообще он иногда дома устраивал камерное музицирование. По его инициативе в Патриархию приобрели фортепиано, и ряд близких людей, певцы -  лауреаты международных конкурсов  Образцова, Синявская, Магомаев приходили к нему. И мы встречались и здесь, и в Переделкино. И композиторы бывали. Помню, такой был дуэт очень хороших, просто -  великих музыкантов, А.А. Егоров и его супруга, ныне покойная. Они играли Рахманинова. Это были такие музыкальные вечера. Редкие. Может быть, один  - два раза в году, но Патриарх уделял время, сам присутствовал и слушал.

Е.Никифоров: А какой репертуар? Специально  духовный?

О.Николай Соколов: Нет. Классика. Хорошая классическая музыка. Магомаев сам пел свои песни, садился за пианино  - и пел. Вы все знаете его песни. Патриарх слушал с удовольствием.

Е.Никифоров: А какая атмосфера была? Протокольная? Все- таки Патриарх, как ни крути. Хотя и в домашней обстановке. Атмосфера была протокольная или свободная, домашняя?

О.Николай Соколов: Домашняя. Конечно, это было радостно, что они могли придти к Патриарху без всяких условностей. Трапеза была. Кушали, пили. Патриарх был очень хлебосольным. Хотя сам он очень мало кушал. По разным причинам. Он уже больной был. Почти никогда ничего не пил. Иногда позволял себе небольшую рюмочку выпить  - и то так, для общего тонуса, как говорится. А потом гуляли по саду. Когда зимой, когда летом. Опять -таки были рассказы. Я не помню, чтобы я присутствовал рядом с ними. Был в отдалении. Но видел, что они рассказывают какие-то события из жизни. И потом были такие случаи  - он просто приезжал, брал меня и приезжал к ним домой. Бывал у них лично дома. Как в гости приехали.

Е.Никифоров: То –есть, к Синявским?

О.Николай Соколов:  Да. Потом они приглашали на концерты. Образцова приглашала в консерваторию. Там у нее было свое место. Патриарх приходил. Всегда ходил в подряснике, панагию когда одевал, когда нет. Охраны никогда не было. Охрана была только на выезде в Троице-Сергиеву Лавру, и когда по Москве было трудно проехать. А так -  иподьякон или референт рядом -  и все.

Е.Никифоров: Как власть к нему относилась, и как он ко власти?

О.Николай Соколов:  По Евангелию. Что всякая власть от Бога. Потому что он прекрасно знал, кто у власти стоит, что за властью стоит. И старался, чтобы  между властью и ним были добрые человеческие отношения.

Характерный пример. Вот, мы сейчас празднуем Пасху. Небольшой пример. Вот, канун Страстной Пятницы. Вся Патриархия -  в запахах куличей, пасх, все уже готово, но еще не освящено. Все стоит. И Святейший вызывает и дает мне список, дежурную машину и: «вот по этим адресам развезти куличи и пасхи». Я беру и еду. Там меня уже ждут. Громыко, Косыгин, например. Я приезжаю к ним домой. Самих этих господ я не вижу. Встречает их охрана или кто-то из домашней прислуги. Я говорю:  «Вам привет от Сергея Михалыча». Они говорят:  «О, как радостно, что он о нас вспомнил. Спасибо большое!»

Е.Никифоров: То  - есть отношение было положительное.

О.Николай Соколов:  Да. И они тоже иногда передавали конвертики с благодарностью в ответ. То- есть, отношения были. Не было такого антагонизма, неприязни, которые, скажем, могли бы быть у антицерковной власти и Патриарха. Слишком много он всего пережил. Поэтому в его деятельности Патриарха уже не было места ни досаде, ни злобе, ни ненависти. Он спокойно смотрел на все.

Е.Никифоров: А что он пережил?

О.Николай Соколов:  Ну, во-первых, были и гонения, и тюрьма была, и ссылка была. Все было. Это сказалось на его здоровье. Воспоминания были. Он иногда ел, как когда-то в лагере. Тарелочку вылижет, чтобы ничего не осталось. Это было видно по некоторым моментам, и потом то, что он был замкнутый человек внутри себя. Он мало кому говорил об этих периодах жизни. И что-то мы узнали уже после его смерти. Когда стали доступны какие-то вещи. Они хранили характерные штрихи его жизни. Как-то он рассказывал, когда  у нас дома сидел. В свое время, до войны еще, уже был закрыт Данилов монастырь, один из последних в Москве. Он тогда был иеромонахом и жил на квартире у одной монахини, бабушки, в районе Киевского вокзала. И кормился тем, что ткал одеяла. Потом бабушка шла и продавала их на рынке, и этим они кормились. Однажды что-то надо было зашить, он раз сразу – дай сюда, моментально нитку вставил, и было видно, что его  рукам это привычно.

Иногда мы убирались в его кабинете, иногда в спальне наверху. Он все время говорил:  « Не трогайте там, не трогайте». Мы все время думали: ну, что   он не дает там, что-то лежит под кроватью у него? Однажды пришли и увидели там пяльцы. Большие пяльцы, на которых ткалось одеяло. Вот он это хранил там, как память о тех годах.

Е.Никифоров: А как он вспоминал времена тюремные, лагерные?

О.Николай Соколов: При мне - нет. Может быть, другим кому-то говорил, но, как правило, не рассказывал ничего.

Е.Никифоров: А о чем он вспоминал? Может, при вас звучали воспоминания о каких-то друзьях?

О.Николай Соколов: Были воспоминания. Он много раз рассказывал про Ростов, про Одессу. Когда он там служил. Про Муром рассказывал. Эти воспоминания были. Но, как правило, либо о людях, которые уже ушли в мир иной, либо о тех, которые к нам приходили. Я их хорошо знал. Просто он скажет: вот такой-то человек придет, никому не докладывай, просто ко мне в кабинет проведи его-  и все. У него в кабинете всегда была епитрахиль, крест и Евангелие. Может быть, он даже исповедовал. Не могу сказать. Конкретных таких событий, связанных с этими людьми, я сейчас не припоминаю, но общие моменты, связанные со службой, Богослужением. С большой любовью всегда относился к Патриарху Алексею I. Потому, что очень уважал, любил его. Но почему-то не любил Переделкино. В крайних случаях туда ездил. Очень редко.

Е.Никифоров: А где же он отдыхал большей частью?

О.Николай Соколов:  В маленькой комнатушке за своим кабинетом. 2 на 3 метра комнатка  в Чистом переулке. Маленькая-маленькая, там тумбочка, кровать и вешалка -  и больше ничего. В свою Патриаршую спальню он поднимался два-три раза в год.

Е.Никифоров: А про Одессу он что рассказывал?

О.Николай Соколов: Он очень любил ее. Это его родной город. Любил Касперовскую икону Матери Божьей. Поэтому она всегда у него была. В кабинете стояла. Иногда какие-то одесские шутки  - прибаутки у него проскальзывали. И он смеялся: вот, это все Одесса сказывается.  Но повторю, что он был  немногословен. И таких рассказов я от него не слышал. Отдельные замечания, моменты.

Е.Никифоров: В Одессе, я помню, он большей частью любил бывать в Успенском монастыре. Там была небольшая резиденция. Знаменитый фуникулер, на котором Святейший мог спускаться вниз, окунаться в воды морские.

О.Николай Соколов:  Ну, это было сделано еще для Святейшего Патриарха Алексия I. И это было место, куда Патриарху разрешали приезжать. Надо не забывать, что было время, когда любой визит Патриарха в любой город, за исключением Москвы и Московской области, должен был быть согласован с определенными инстанциями. Я сам как референт вынужден был звонить, спрашивать. Иногда заказывать какой-то эскорт, и так далее. И подчас слышал: «Вам не нужно туда ехать. Зачем? Вот лучше в Москве побудьте».  Он очень мечтал посетить Петербург. И единственное, что помню -  трагическая смерть митрополита Никодима, тогда он смог туда приехать, побыть, повидаться с теми, кто не мог приезжать к нему в Москву. А так ему было сказано: вот Москва, Лавра, Переделкино, Одесса - это ваше пребывание. Но в Одессе он пребывал около месяца. Старался на Петра и Павла приехать, на Касперовскую быть там. Не помню, чтобы он купался. Во-первых, фуникулер был сломан к тому времени, он не действовал. И он сказал, что делать не надо, и что спускаться вниз он не будет. Он просил принести большой морской бинокль и сидел в своей беседке, на скамеечке и наблюдал море, корабли, чайки, закаты солнца. И ему говорили:  «Ваше Святейшество снимайте черные очки». А то он приходил -  а у него вокруг глаз белое. Он любил это место. Но больше о нем, наверное, знал владыка Сергий. Мой покойный брат. Потому что он больше его сопровождал, чем я. Я всего один раз там был.

Е.Никифоров: Ну, этот монастырь  - это место одно из самых красивых. И до сих пор чтимое одесскими верующими. Сейчас это не центр города, но и не очень далеко. А раньше это было далеко -далеко за городом. Шел туда трамвайчик. Монорельсовый. Редко ходил. И это ощущение степи, моря, чаек, тишины. Я помню. Это и мои памятные воспоминания.

О.Николай Соколов: Последние годы он уже в Одессу не ездил, а проводил отпуск в Барвихе. В санатории. Где тоже появлялись очень хорошие люди. Он кстати, располагал к себе людей. И ему было приятно, если люди не навязывались ему в друзья. А просто беседовали, открывали свою душу в таких моментах, которые только ему одному известны. И они становились прихожанами московских храмов. В мой храм, когда я уже стал служить в Толмачах, приходили те люди, с которыми он меня познакомил, кто отдыхал в Борвихе. Это обычно министры, замы, и так далее. Они приходили к Сергею Михайловичу за советом. Ведь каждое сердце внутри имеет искру Божию. Когда она загорится -  это воля Божия.

И Патриарх чувствовал это. И потому никого не отвергал от себя, если человек не навязывал себя сам. Однажды, там было очень много людей разных, которые, видя, что это Патриарх, зная, хотели с ним поболтать просто ради интереса. Одна очень высокопоставленная дама подошла к нему и сказала: «Сергей Михайлович, я вижу, что вы здесь, может, грустите, вам тут, может быть, не хватает общения? А я вот очень хочу поговорить, и все не решаюсь, не решаюсь. А он говорит:  «И  правильно делаете». Это вот был чисто его момент жизни. Ну, а так он был человеком, который терпел очень многое в своей жизни. И учил терпеть тех, кто был рядом с ним.  Он был немногословен. Поэтому много говорить  о нем сложно, да и не нужно. Перед нами -  образ Главы Церкви. Который сам не искал этого. Его Господь поставил на этот путь. И он смиренно нес тяжелейший Патриарший крест. Служение Патриарха, пожалуй, самое тяжелое в Церкви. Это любой может сказать, кто хоть немножко знает жизнь и современного Святейшего Патриарха, и предыдущих святителей. Потому что этот человек ни секунды не принадлежит себе.

Е.Никифоров: Святейший Кирилл как-то сказал в частной беседе:  «Когда мне Святейший Алексий II говорил, что я отдыхаю за Богослужением -   я, говорит, этому  как-то не верил. А сейчас я, говорит, так понимаю, что он имел в виду».

О.Николай Соколов: Вот и Патриарх Пимен очень любил храм, очень любил церковь. Любил церковное пение. Ведь он сам был регентом. Поэтому для него было отрадно, что окружающие дьяконы, во-первых, сделали иподьяконский хор, и многие песнопения мы пели специально для него, учили. Даже вплоть до Рахманинского «Придите, поклонимся». Это сложно,  но для этого репетиции были. Он очень выделил среди нас архимандрита Агафадора Маркевича, который стал нашим регентом. У нас тогда было человек 15 иподьяконов. Приглашали кого-то еще. Пели  - и алтарное пение было, и на богослужениях, когда Святейший сам просил нас что-то спеть. За богослужением в Чистом переулке пели 2-3. Потом уже пели мои дети. Когда он уже был престарелый -  детки приходили. Он любил детский хор. Они ему споют, крестный ход на Пасху ему совершат. Он выйдет, благословит их.  Очень умилялся, когда детки были с ним рядом.

Е.Никифоров: Батюшка, сколько лет вы находились рядом со Святейшим Патриархом Пименом?

О.Николай Соколов: В общей сложности 12 лет.

Е.Никифоров: Это целый этап жизни. Какой урок сейчас, с позиции ваших лет, вы вынесли из этого общения? Что это вообще была за личность в нашей церковной истории? Может быть, просто в нескольких словах.

О.Николай Соколов: Что касается урока, прежде всего  - смиренно относиться ко всему. Не искать своего и  уметь молиться. Вот это урок на всю мою жизнь, сколько Господь даст мне прожить. Потому что надо молиться так, как он молился -  спокойно, с верой, с тем духовным внутренним убеждением. Для него, может быть, не нужно было вычитывать все, но любое  слово, которое он произносил, было из глубины его сердца и души. И он нас этому всех учил. Даже его слова, когда он мне сказал: «Ну что ж, прочтешь правило потом», потому что не правило определяет человека, а его духовное состояние - это урок моей жизни, от него взятый.

А что касается его личности  - думаю, может, многие захотят сказать еще больше, потому что знали его, были ближе к нему. Многие уже скончались.

Но это была яркая звезда Церкви, которая горела над ней на протяжении, пожалуй, очень сложного периода ее жизни. Уже не было реальных гонений, уже за религиозные убеждения официально якобы не преследовали. Хотя увольняли с работы. Было.  И будучи Патриархом, он одновременно был связан по рукам и ногам. Он не мог до конца сказать то, что он хотел сказать и сделать в церкви. Я могу привести много примеров, когда были те и другие кандидаты  в епископский сан. Это обсуждалось, но это нигде не учитывалось. Он не мог повлиять на это. И воспринимал это как крест, как необходимость того периода жизни, который Господь ему дал прожить в Церкви. Но он сохранил в себе чистоту той монашеской жизни, к которой Господь его привел. Он был монах. Вот мы начали с того, что  никогда он не жалел об этом. И монах должен отвечать всем тем требованиям, которые в его сердце положил Бог. Никто насильно в монашество не постригает. Если уж постригли вдруг насильно – ну, были такие случаи в истории, но это был нонсенс. А в данном случае, если ты стал монахом -  то соблюдай все. И он соблюдал все жизненные правила спокойно. В его чемоданчике всегда лежал молитвослов. И иногда он говорил:  «Ну -  кА, дай- кА почитать» -  и вдруг читал какие-то молитвы. Простое издание нашей Патриархии, православный молитвослов. И вот это удивительное спокойствие, доброта и мир, которыми он в определенных случаях располагал к себе людей. Щедрость. Он был щедрый человек. Это облик его жизни для меня.

Е.Никифоров: Спасибо вам, о. Николай, за Пасхальную радость. Сердце радуется, что у нас был такой Предстоятель, о котором можно так тепло говорить. 3 мая его  память. Умер он в Пасхальные дни. Надеемся, что и о других наших Патриархах мы будем вспоминать так же тепло и радостно. Спасибо.

Источник: Радонеж