Абрамов

Фёдор Александрович Абрамов, как и полагается «выдающемуся представителю «деревенской прозы», родился в деревне. Помимо него – в деревне (на хуторе, в селе, на лесной заимке) к 1920 году родилось 80% населения России, попросту говоря: весь русский народ. То есть не весь, но 7\8 по дореволюционным расчётам.

Всю свою писательскую судьбу Фёдор Александрович писал об этом народе, всю свою человеческую судьбу – жил с ним, в нём и для него.

Называть его «писателем-деревенщиком» имеют полное право потомки лавочников, бендюжников с Привоза, рабочих с Путиловского и добровольцев барона Врангеля. Правда, последние как раз-то и не будут, для них он – упоительно русский, цельный, самобытный писатель. Ведь разглядел же, к слову, в его коллеге по цеху – Юрии Казакове – что-то утончённейший Борис Зайцев, друг и соработник Ивана Бунина и Георгия Иванова. А в Гройсмане не разглядел. И в Окуджаве не услышал. И в Бродском не прочитал…

В Казакове, Белове, Абрамове одна Россия окликает другую. Давайте называть вещи своими именами: так называемые «писатели-деревенщики» и были, по сути, единственными подлинными русскими писателями в Советской России в ХХ веке. Были ещё блистательные наследники «дворянской прозы» из разночинцев: Булгаков, Пришвин, Паустовский… И были экспериментаторы, хорошие ли, плохие ли – другой вопрос. Но не может фокусник, стоящий вверх ногами и вызывающий радостный стон публики, учить жизни возвращающегося с работы шахтёра. Или плотника. Или тракториста. А вот менеджера по продажам – может. Искусство у них, по большому счёту, одно.

Это я к тому, что говоря об Абрамове – мы в первую очередь начинаем говорить о России, о подлинности, о том, какие мы и где оказались сейчас. И пример с фокусником и менеджером показывает, что не очень-то где оказались, прям скажем – совсем нигде.

Вот об этом, о цельности, о единстве нашего исторического и нравственного пути – весь Абрамов. О братьях и сёстрах. Это не только гениальный роман «Братья и сёстры», за который, кстати, Фёдор Александрович получил Государственную премию. Братья и сёстры – это ещё и «Жила-была сёмужка», сказка на 6 страничек, где маленькая рыбка недоумевает, как же её соплеменницы поедают икринки сёмужьего же помёта:

«Стойте! Остановитесь! Знаете ли вы, что делаете? Вы поедаете своих сестер и братьев».

А ведь коллективизацию и раскулачивание творили не одни сплошь инородцы, свои-то тоже вдосталь поучаствовали, братья и сёстры…

Неслучайно, что именно этими словами в час небывалой беды Сталин встраивается в общую судьбу русского народа. И народ у Абрамова слышит этот призыв, и понимает его. И не только народ, но и секретарь райкома Новожилов (который тоже, конечно, народ):

«Вот, говорят, война инстинкты разные побуждает в человеке. А я смотрю – у нас совсем наоборот. Люди из последнего помогают друг другу. И такая совесть в народе поднялась – душа у каждого насквозь просвечивает. И заметь: ссоры, дрязги там – ведь почти нет. Ну как бы тебе сказать? Понимаешь, братья и сестры».

Не Маркс и Энгельс, заметьте. И даже не всемирная революция.

А ещё он, коммунист по должности, говорит об общей единой силе, затянувшей пояс и перемалывающей смертельного, 250-миллионного врага. И эта сила – не идеи научного коммунизма. К чёрту идеи, когда дошло до главного: жить или не жить целому народу! Когда на фронте погибнуть легче и проще, чем покрываясь кровавым потом тянуть за собою борону в тылу. Чтобы было чем кормить этот самый фронт!

И здесь Абрамов выходит на страшные, толстовские обобщения о народе и его единой силе, его страшной неодолимой судьбе, то есть о чём-то таком, чего я, признаться, у других современников Абрамова не встречал.

В этом тоже его, Абрамова, судьба. Потому что вместо занятий своей любимой (об ту пору) филологией, он добровольцем уходит из Ленинграда на фронт. Ненадолго. Чтобы вскоре израненным вернуться обратно и провести в госпитале первую, страшную блокадную зиму. Чтобы опять уйти на фронт, и опять в госпиталь. Откуда с формулировкой «годен к нестроевой» на родину, но не сидеть в военкомате, бумажки перебирать, а продолжить войну. Теперь уже со шпионами. В СМЕРШе. Да-да, студент-филолог, старший сержант пехоты – направлен для прохождения дальнейшей в Архангельск, один из двух незамерзающих портов страны, куда сквозь арктические льды и немецкие торпеды идут и идут столь необходимые армии грузы северных конвоев: танки, самолёты, машины, сырьё. Лендлиз. И то, что порты эти нашпигованы вражеской агентурой, понятно даже студенту-филологу.

Дела, которые вёл Абрамов, засекречены до сих пор. А это значит, что два года службы, за которые он из старшего сержанта дорос до (!) лейтенанта, прошли очень не зря. И подопечными лейтенанта СМЕРШ были отнюдь не расхитители колосков с колхозных полей.

Какое-то представление о его службе даёт незавершённая повесть писателя «Кто он?». Где автобиографический герой, следователь СМЕРШ, вопреки движению репрессивного маховика – доказывает невиновность своего подопечного. И так у него почти везде – герои крестьянского эпоса Абрамова украденные другими «колоски» не замечают. Но где-то же замечали? И доносили? Так ведь – братья и сёстры…

Своей службы Абрамов никогда не стыдился, и не скрывал. Также как и боевых ранений. Также как и своей принадлежности к великому народу.

Наверное, именно поэтому – не им прокляты и убиты его павшие боевые товарищи, умершие от голода в Ленинграде и надорвавшиеся в тылу братья и сёстры.

Не ему рукоплескал Ельцин, не он ставил свои подписи под расстрельными письмами в 1993-м.

Но как писатель он становится всё более актуален. И это не трюизм. Они, проиграв в 1945 и в 2014 году, пытаются понять: что же это за братья и сёстры?

И отечественный театр и кинематограф (знаменитые постановки МДТ, телесериал «Две зимы и три лета» и другие) с удовольствием берутся показать: смотрите-смотрите! Пока у них получается лишь Abramov lite («Что ви, что ви, нисего страшненько, этот руски народ!»). Но не сомневаюсь, недалеко уже то время, когда мы дождёмся и Abramov hard.

Маятник истории как-то уже в эту сторону пошёл…

Источник: Завтра