«...мой
долг по отношению к западной России,
в которой я родился и вырос вблизи
русского её народа
и в которой у меня с раннего отрочества
закладывались
лавнейшие основы последующей моей деятельности» (1)
М. Коялович
Действительно, так и свершилось.
Вынесенные в качестве эпиграфа слова Михаила Осиповича Кояловича
оправдались целиком, и что важно - в отношении его же самого. Долг
чудесным образом совпал с жизнью и деятельностью, а сердцем добытое
слово заносилось на бумагу единовременно с делом.
«Вблизи» дела хватало с лихвой. Достаточно вспомнить, что
свидетельствовал сам М.О. Коялович: «<...> теперь настоит вопиющая
нужда знать западную Россию по-русски, понимать по-русски (что <...>
ближе всех других воззрений к истине) и вводить в это знание и
понимание миллионы новых наших граждан западной России <...>» (2).
Задача как нельзя лучше вписывается в круг современных наших общерусских
злоключений, с той лишь оговоркой, что граждане - как раз наоборот -
старые, с деда-прадеда местные. Но упомянутые «наши граждане»,
вследствие нахлынувшей волны разнокалиберных и разнолиберальных
интеграций, вздумали пролезть под иное знамя и застолбить иной путь.
Путь, сулящий Европу в конце тоннеля. Правда, в спешке, с какой ладятся
чемоданы в стерильный «европейский рай», мы теряем несоизмеримо большее.
Мы отрекаемся от имени, которым нас крестили. - И во всеуслышание
выхваляемся такой мнимой «свободой». Мы горделиво поплёвываем на то наше
невидимое богатство, которое нам досталось от тех, кто жил и созидал
прежде. - И почитаем такое «творчеством». Этот путь - процесс, который
постепенно низводит христианское предназначение народа к позорному
ношению ярлыка каких-нибудь «расейских швейцарцев».
Однако существует иной путь. И иные - на этом пути - путники.
Деятельность Михаила Осиповича Кояловича (родился 20 сентября 1828 года в
местечке Кузница Гродненской губернии - умер 23 августа 1891 года в
Санкт-Петербурге) навсегда останется беззаветным, чистосердечным
служением тому всероссийскому делу, начало которому по Божьей воле
положил князь Владимир, когда в 988 году сподобился принять
христианство. Христианские идеалы по глубинному своему смыслу определяли
и определяют пути Русской цивилизации. То есть служат абсолютным
критерием в самых разнообразных ситуациях. Вдобавок христианское
(православное) понимание истории и роли в ней личности даёт «рецепты»
того «что делать?», когда самой цивилизации (ведь пути Господни
неисповедимы!) не окажется на карте геополитических манёвров. - Это -
что важно! - хорошо понимал М. Коялович.
На поприще научном Коялович -
фундаментальный, мыслящий историк. На ниве «гражданской позиции» -
публицист охранительного, патриотического направления (печатается в
журнале «Гражданин», где в 1873-1874 гг. редакторствовал Ф.М.
Достоевский, и в газете «День», коей главный издатель и редактор -
«фамильный» славянофил Ив. Аксаков). Помимо всего, он - заслуженный
ординарный профессор С.-Петербургской духовной академии, почётный член
Славянского Благотворительного Общества. На памятнике - а погребен он на
Никольском кладбище Александро-Невской Лавры - выгравирована надпись:
«Незабвенному профессору от сослуживцев, учеников и почитателей».
1 декабря 1891 года на торжественном общем собрании Славянского
Благотворительного Общества профессор И.С. Пальмов произносит речь. Речь
посвящена памяти М.О. Кояловича - досточтимого и выдающегося человека
обширной и даровитой земли, имя которого отныне и навсегда будет тесно
связано с идеалами самоотверженного труда во благо Родины и ближнего.
Среди воспоминаний друзей и сподвижников Кояловича, чью память собрались
почтить в этот день, немало таких, которые с особой благодарностью
подчёркивают в характере учёного и литератора его рачительность в
отношении вопросов исторической и духовной целостности русской земли и
русского народа; непримиримость ко всяческого рода племенным
сепаратизмам. Многим запомнилось его всегдашнее ободряющее слово в
поддержку и защиту православной церкви.
Такие его научные и публицистические труды: «Чтения по истории Западной
России» (за это сочинение Учёным Комитетом Министерства Народного
Просвещения присуждена большая премия императора Петра Великого),
«История русского самосознания по историческим памятникам и научным
сочинениям» (фундаментальное разыскание Русской идеи, её воплощения в
исторических формах Русского государства), «История воссоединения
западнорусских униатов», «Литовская церковная уния» (в 2-х томах),
«Документы, объясняющие историю западно-русского края и его отношения к
России и к Польше». В работе «Историческая живучесть русского народа и
её культурные особенности» (сказано в заседании нами упоминаемого
Славянского Благотворительного Общества 23 января 1883 года) Коялович
предлагает оригинальную философию историю, способную дополнить понимание
своеобразия Русской цивилизации фактами «живой жизни» русского народа,
его географии, государственности, хозяйства, нравственности. Особого
прочтения - а в свете нашего сегодняшнего разобщённого положения даже и
незамедлительных решений - заслуживает напечатанный Кояловичем в Журнале
Министерства Народного Просвещения за 1872 год текст, озаглавленный как
«Просьба жителей западной Малороссии о принятии их в русское подданство
1773 года». Смеем утверждать, что всё составленное, упорядоченное,
доведенное до форм научных, литературных, публицистических произведений
Кояловичем - верный залог того, что призвание - упоминаемый им долг -
быть народным историком он оправдал сполна.
И, как видим, данный список настолько внушителен, что пора бы
посодействовать возвращению в нашу научную, публицистическую и
общественную мысль имени Михаила Осиповича Кояловича. Всю свою
творческую жизнь писавшего об исторических и, прежде всего, нравственных
задачах русского народа. И предупреждавшего о неминуемости духовной
катастрофы, если этот самый русский народ изменит своему предназначению и
прельстится необременительным либеральным взглядом на судьбу
православной цивилизации.
***
Изучать русскую историю Коялович
предлагает исходя из позиции, которую он обозначил как «известный угол
зрения». Этот «известный угол зрения», мыслит Коялович, поспособствует
освобождению русской исторической науки, её символическому выхождению за
флажки, которые там и сям понатыкали западные (преимущественно
немецкие) историки и философы в целях, не всегда соответствующих рангу
научных. Предлагаемый субъективный (собственный исторический опыт - это и
есть критерий оценки) подход, как полагал Коялович, позволит наконец
преодолеть европоцентризм русской гуманитарной мысли, или проще -
посмотреть своими глазами на свою же историю и её роль в истории
всемирной. По этому поводу в работе «История русского самосознания по
историческим памятникам и научным сочинениям» отмечается: «<...> я
находил такой русский субъективизм, который и больше всех других
обнимает фактическую часть русской истории, и лучше других освещает
действительные и существенные её стороны. Такой русский субъективизм я
находил и нахожу в сочинениях так называемых славянофилов. Он лучше
других и в народном, и в научном смысле, и даже в смысле возможно
правильного понимания и усвоения общечеловеческой цивилизации» (3).
Для уяснения смысла отстаиваемой Кояловичем позиции приведём слова
одного из ярчайших зачинателей славянофильства - Константина Аксакова:
«Нравственный подвиг жизни предлежит не только каждому человеку, но и
народам, и каждый человек, и каждый народ решает его по-своему, выбирая
для совершения его тот или другой путь... Всякая умственная, всякая
духовная деятельность вся тесно соединена с нравственным вопросом». И
ещё схожее: «История русского народа есть единственная во всём мире
история народа христианского не только по исповеданию, но и по жизни
своей, по крайней мере, по стремлению своей жизни» (4). - Со сказанным
Аксаковым Коялович полностью соглашался, чему подтверждение - личная
переписка между мыслителями. То есть напрашивается вывод о
славянофильской (местами доходящей до почвенничества) направленности
идей Кояловича-учёного.
Применять методологию славянофильства к историческим фактам и документам
- подобного рода задачу ставил историк перед собственной дисциплиной.
Именно поэтому Коялович рьяно привлекает в горизонт научных поисков
творческое наследие А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, С.П. Шевырёва, М.П.
Погодина - признанных столпов отечественного, пользуясь термином самого
Кояловича, самосознания. Историю необходимо понимать в координатах
православного, а это значит и национального самосознания. Сквозь эту
оптику православного самосознания заодно вырисовывается историческая
архитектоника Русского государства, от Карамзина передающаяся историкам
патриотического толка.
Изучение прошлого того или иного народа выходит за преднамеренно
зауженные рамки дат и цифр, побед и поражений. Это изучение рано или
поздно предоставляет возможность всмотреться в личность творящего
историю народа, разглядеть его ни на кого не похожие черты, угадать
время для всеобъемлющего смотра народного бытия сквозь толщу веков и
деяний. - Где-то так думалось и мечталось ординарному профессору
Санкт-Петербургской духовной академии. Тем не менее, становление русской
исторической школы (когда, собственно, над этими вопросами «бился» и
Коялович) только-только зарождалось. Этому становящемуся самоопределению
крайне недоставало идейного инструмента для замирения вражды эпох
русской истории. Требовалось «обустроить» почву, на которой прочно
покоился бы мировоззренческий устав государства.
Здесь, наверное, стоит особо, но осторожно намекнуть, что А. Солженицын
прослыл отнюдь не первым первопроходцем в непростом деле всероссийского
«обустройства». На свой лад - и примерно в одно с Кояловичем время -
философию «обустройства» народа, которая якобы из народа-то и исходит, в
своих сочинениях продуцировали многие из пишущей братии. Ф. Достоевский
- преимущественно на страницах «Дневника писателя». Л. Толстой - в
народных повестях, исповедях, сказках-сказаниях, «мыслях на каждый
день», трактатах о вредности, чуждости для народа классического
искусства. Славянофилы А. Хомяков, Ив. Киреевский, Ю. Самарин. Особняком
П. Чаадаев. Философ Вл. Соловьёв; «охранители» - К. Леонтьев, М.
Катков, Н. Данилевский. С «другого берега» - названного в литературе
«западным», - доносились подчас гулкие и тревожные гудки: декабристские
«Союз благоденствия» и «Южное общество»; прогрессист и литературный
вкусоподатель В. Белинский; «разбуженный» А. Герцен. Несколько позже
террористы-бомбисты с их деструктивной политической программой... вплоть
до нынешних. Одним словом, проектов «обустройства» - не счесть. С
небольшой оговоркой: множество предлагаемых «реформ» - не про нашу
честь.
* * *
С исследовательской глубокомысленностью
Коялович изучает как общеизвестные, так и малодоступные факты,
многочисленные умозаключения, теории, чтобы в итоге восполнить ими
собственную систему. Учёный убеждён: это придаст научному разбору
оригинальности, неповторимости; ведь факты общерусского исторического
бытия - это реальные события, наследие, оставленное в хозяйственности,
государственности, культуре, духовно-религиозной жизни народной души.
Речь тут о том, что существуют неоспоримые сведения «<...> об
исторической живучести русского народа, как одном из главнейших условий
прочной культурности, причём само собою раскроется другое условие её, -
степень даровитости народа, и наконец самые культурные явления и силы
нашего прошедшего» (5). Только сильный, исторически живучий народ мог
образовать на огромных пространствах громадное духовное и материальное
достояние. Засим не следует забывать, что «<...> это - запасы для
нашего будущего, ценность которых хорошо понимают иноземцы. Они и сами
сильно устремляются к этим нашим запасам, даже под знаменем науки, и нас
сильно вызывают к их эксплуатации, которая чаще всего оказывается
расхищением. <...> эти запасы доказывают избыток богатых сил наших
предков-строителей громадного русского государства» (6). Похожей
«наукой» мы заразились в 90-ых годах минувшего столетия. И до сих пор не
излечились. И всё потому что лекарства продолжаем принимать из того
источника, откуда и сама болезнь, да и дозы смертельные.
Стоит только сравнить карту современной Кояловичу России с картою
поселений восточных славян IX-X вв., и «всякому, кто бы он ни был -
русский или не русский, должно быть ясно, что это - великий исторический
труд, который мог совершить народ не только исторически-живучий, но и
даровитый, тем более что это не был какой-то азиатский труд, как лава
быстро и опустошительно разливающаяся и скоро потухающая. Это был
европейский труд, - медленный, упорный и крайне тяжёлый» (7). И дальше
по смыслу: «<...> чего стоило восточным славянам, получившим потом
название русских, пропустить мимо себя или через себя гуннов, аваров?
Чего стоило ведаться с такими азиатскими хищниками, как печенеги,
половцы?
Чего стоило вынести татарский разгром, поправший почти всю
Россию грудами развалин, переполненных русскими трупами? Чего стоило
вынести разгром Иоанна IV и особенно самозванческой смуты, в сравнении с
которыми все так называемые сицилийские вечерни, варфоломеевские ночи и
даже террор французской революции составляют миниатюры? Чего, наконец,
стоило вынести преобразования петровские, о которых даже такой сильный и
последовательный поклонник Петра, как покойный наш историк С.М.
Соловьёв, выразился, что от таких потрясений, какие были при Петре,
погибают народы и что только русский народ смог их вынести и совершил
этим величайший исторический подвиг?» (8). Посылая печальный ответ
Кояловичу, заодно спросим себя, современных: «А что такого стряслось,
что мы так безоглядно и бездумно продолжаем проигрывать кампанию, дым
которой поднялся на Майдане в Киеве?!».
Предполагаем, что ответ Кояловича был бы,
что называется, «классическим»: наше народное сознание определяет наше
историческое бытие. Опять-таки - «распространяясь на северо-восток
<...>, русский народ с древнейших времён шёл <...> с своим
народным, а потом и с христианским сознанием, что так прекрасно для
старого времени и так укоризненно для нашего выражено на первых
страницах нашей древнейшей летописи (9). <...> Под этими-то двумя
знамёнами - сперва народным, а потом и христианским, соединившимся затем
в единое знамя святой Руси, русский народ сохранял себя, как народ, и
развивал свои славянские способности и наклонности» (10).
Из процитированных выше мест складывается главное «кредо» Кояловича -
русский народ (что в идеале должно было бы писаться как православный!)
обладает даром соприкасаться с миром как-то жизненно, он - народ - как
раз жизнь-то «прежде идеи и полюбил». Сами же цитаты - из книги, а
вернее ёмкой брошюры «Историческая живучесть русского народа и её
культурные особенности», в 28 страниц печатного текста. Исправленная и
дополненная стенограмма лекции-речи, где отчётливо видна научная и
гражданская (а вместе - патриотическая) правдивость её автора.
Примечательно, что сродная идея живучести, идея живого познания,
животворящего предания, наконец, живой жизни постоянно
сопровождала Ф.
Достоевского. В романе «Подросток» (1875 г.) рассказывается об
аристократе Версилове, о его болезненной неспособности умиротвориться,
обрести покой. Причиной тому - оторванность от «почвы», умственное
неприятие православной (сиречь - народной) веры,
философско-нигилистическая критика христианского идеала. Как следствие -
недоступность «живой жизни», поначалу метание среди чужих схем, а затем
и по чужим местам. Этот же, с позволения сказать, «концепт» так или
иначе обрабатывался Н. Данилевским, К. Леонтьевым, В. Розановым, - и
многими другими, кто искал не философские истины, а Бога живаго и
животворящего.
Не понапрасну тревожится проф. Коялович: «В бесконечном споре между так
называемыми у нас западниками, или поборниками правового порядка,
<...> и народниками, самобытийниками, постоянно поднимается вопрос:
что самобытно-культурного выработало наше русское прошедшее, каковы
самобытные идеалы России? И, если судить по той нашей текучей
литературе, какая больше всего обращается в массе русских читателей, то
придётся признать, что с самою большею смелостью и самоуверенностью
вопрос этот решается отрицательно <...>, а положительное решение его
даётся с недостаточною ясностью или полнотою, по самому свойству
предмета, требующего больших русских знаний и мало удобного для лёгкого
изложения» (11). Таким образом, существует некая «роковая дилемма» (для
нас, русских людей, и, не побоимся этого слова, русских граждан), прямо
подводящая к важному вопросу: «<...> действительно ли в нашем
русском прошедшем нет ничего самобытного - культурного, нет никаких
самобытных идеалов, или та часть нашего общества, которая так смело
поднимает недоуменные вопросы о нашей русской культурности и
самоуверенно решает их отрицательно, до такой степени упала в смысле
народном, что не знает и не понимает своего родного прошедшего?» (12). -
Загвоздка ещё и в том, что самобытных идеалов как раз хватает, а
самобытных идеалистов - кое-когда недостаёт.
* * *
Увесистость и неподъёмность установленной
проблемы усугубляется ещё и тем, что подобным образом заданный вопрос
подводит к классическим темам русской умственной жизни. Это, среди
прочих, и популярная тема о роли интеллигенции. Болезненный вопрос
раскола, а точнее откола интеллигентского сознания, их профессионального
самосознания от Церкви, и происходящие отсюда социальные катастрофы:
революции, гражданские войны, перестройки и прочие беспощадные
эксперименты над народными чувствами и чаяниями.
Явственно проявившимся экспериментом над русским народом стало то
духовное положение, в котором оказалось население той части Руси,
«откуду есть пошла Русская земля».
На сей счёт исключительный интерес представляет ход мыслей М. Кояловича.
Позволим себе привести подробную цитату. «В числе невзгод западной
России самым важным было то несчастие её, что она ещё до татарского
нашествия, а особенно со времени этого бедствия, была отрываема от
восточной России, и чем дальше, тем больше подпадала влиянию и власти
чужих людей, особенно поляков <...>, через поляков вносило и в
западную Россию великие бедствия, - возмущение мира совести и
вероисповедные смуты, народную порчу <...> всего верхнего и
городского сословий и, наконец, страшное порабощение простого русского и
литовского народа в крепостном состоянии, которое отсюда
распространилось даже на восточную Россию <...>» (13).
В этой атмосфере - по существу - возник феномен - точнее, болезненная
страсть - сепаратизм. - «Малороссийский сепаратизм рассыпается в прах
при всяком прикосновении к действительной народной жизни и, без
сомнения, давно бы пал; но он поддерживается самым недостойным образом.
Его усердно поддержали и раздули в общественном мнении поляки, которым
он очень выгоден, как весьма действительное средство ослабить Малороссию
и сделать её более податливою на польские мечтательные планы. В
новейшее время они всеми силами подогревают малороссийский сепаратизм из
Галиции и уже успели нанести Малороссии жестокий удар. На почве
сепаратизма выросло недавнее социалистическое [проевропейское. - П. Я.]
движение в Малороссии, наделавшее столько бед. Нельзя не оплакивать
этого жестокого малороссийского заблуждения. Оно уже погубило много
малороссийских молодых сил и продолжает губить их; оно скутывает и
парализирует многих лучших малороссийских деятелей, которые просто
только любят свою родину и желали бы содействовать правильному русскому
её развитию» (14).
А это уж прямое пророчество. О Донбассе. - «<...> и на
малороссийскую беду (хохломанскую или польскую) на самом крайнем русском
западе способны откликнуться и ринуться, даже прежде других русских,
самые отдалённые, северо-восточные малороссы» (15).
Со всем тем, «<...> мы переживаем время нового собирания русской
земли, как в старые московские времена, но собирания уже не областного в
пределах русского племени, а этнографического и культурного в пределах
русского государства» (16).
Нам же ничего не остаётся, как верить, что очередное собирание русской
земли не закончится очередным разговором очередного президента с
очередным народом!
* * *
М. Коялович работал на стыке разнообразных
проявлений творческого духа: исторические науки и философия,
художественная литература и правоведение, летописи и народные эпосы,
былины и сказания. Так, им составляется труд «История русского
самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям». Миссию
русской словесности Коялович видит главным образом в её отчаянной
попытке понять самое себя, осознать себя как особую цивилизацию,
культурность. Однако наиглавнейшее - извлечь из всего этого нравственные
заключения. Термин «культурность» трактуется здесь в том смысле, в
каком оно зачастую используется в философско-историческом обиходе, то
есть без точного разграничения между культурностью и цивилизацией.
Культурность - это и стремление к самобытной цивилизации, и одновременно
проявление, плоды самой цивилизации (17).
Впрочем, культурности в чистом виде - недостаточно. Полнота и духовная
законченность личности (как и народа в целом) невозможны без свободного
подчинения некой «высшей инстанции». Сущность которой Коялович описывает
следующим образом: «Наконец, мы - русские исповедуем и такую веру,
которая не знает ни латинского привилегированного положения
интеллигенции, так наглядно выражающегося в воображаемой сокровищнице
сверхдолжных дел, из которой удобнее всего черпать богатым людям, ни
протестантского принижения простых, малообразованных людей, уму которых
недоступна книжная вера, а для свойственной им сердечности мало пищи.
Наша народная православная вера проповедует начала истинного братства,
равенства всех перед Богом <...>, как это можно видеть в наших
храмах во время богослужения. Наша русская вера освящает наши коренные
русские начала! Это совпадение - величайшее наше историческое счастье и
благо!» (18).
И в такой уверенности нет самохвальства. Ибо историческое счастье и
благо, подразумеваемое здесь, - это нечто метафизическое, долг по
отношению к Богу и к ближнему, тот долг, к которому был сердечно
привязан историк и рачитель общерусского Отечества Михаил Осипович
Коялович.
«В виду всеобщего наплыва на нас всего иноземного, может быть, более ещё
сильного, чем во времена петровские, иные из нас даже задаются
вопросом, выдержит ли Россия это новое испытание её сил? <...>
громадное русское, жизненное этнографическое зерно, при правильном его
понимании, может дать каждому из нас, конечно, не для усыпления, а для
бодрой деятельности, право спокойно отвечать и себе и другим: выдержит!»
(19). Выдержит не в роли очередной сверхдержавы, а - это наша
единственная и последняя надежда - в ликах преподобных Антония,
Феодосия, Сергия, Серафима...
Примечания.
1. М.О. Коялович. Чтенія по исторіи Западной России. - С.-Петербургъ, 1884. - Типографія А.С. Суворина. - Стр. V.
2. Там же. - Стр. ІV.
3. М.О. Коялович. Исторія русскаго самосознанія по историческимъ
памятникамъ и научнымъ сочиненіямъ. - С.-Петербургъ, 1901. - Типографія
А.С. Суворина. - Стр. XLV.
4. Там же. - Стр. 250, 259.
5. М.О. Коялович. Историческая живучесть русскаго народа и ея культурныя особенности. - С.-Петербургъ, 1883. - Стр. 4-5.
6. Там же. - Стр. 5.
7. Там же. - Стр. 5-6.
8. Там же. - Стр. 6
9. Имеется в виду «Лаврентьевский список».
10. М.О. Коялович. Историческая живучесть русскаго народа и ея культурныя особенности. - С.-Петербургъ, 1883. - Стр. 6-7.
11. Там же. - Стр. 3.
12. Там же. - Стр. 4.
13. М.О. Коялович. Чтенія по исторіи Западной России. - С.-Петербургъ, 1884. - Типографія А.С. Суворина. - Стр. VІ.
14. Там же. - Стр. 18-19.
15. Там же. - Стр. 340.
16. М.О. Коялович. Историческая живучесть русскаго народа и ея культурныя особенности. - С.-Петербургъ, 1883. - Стр. 27.
17. Видными представителями данной парадигмы у нас являются Н.Я.
Данилевский («Россия и Европа»), К.Н. Леонтьев («Византизм и
славянство»), на Западе - с оговорками - О. Шпенглер («Закат Европы»).
Из современных же выразителей «почвеннических» (иногда -
славянофильских, панславистских) идей по праву можно назвать В.
Кожинова, В. Махнача, М. Смолина.
18. М.О. Коялович. Историческая живучесть русскаго народа и ея культурныя особенности. - С.-Петербургъ, 1883. - Стр. 23.
19. Там же. - Стр. 28.
