21
марта исполняется 180 лет со дня рождения великого русского композитора
Модеста Петровича Мусоргского. Его можно назвать одним из тех творцов,
кто аккумулирует и сохраняет в своих сочинениях «русский ген».
Его музыкальный язык опережал время и был недопонят современниками. Его
краски мрачны, тяжелы, но полны надежды и доверия к народу - несмотря на
страшные страницы истории. Сегодня наследие композитора не только не
устаревает, но, напротив, приобретает всё новую и новую актуальность.
Модест Мусоргский
был самым «неформальным» из участников Могучей кучки. Этот музыкальный
кружок, собранный Милием Балакиревым, стал настоящей лабораторией, в
которой русская музыка, да и вся русская земля обрела такие разные
потрясающие зеркала и голоса в лице гениальных композиторов. В компании
замечательных, разнопланово одарённых творцов - Римского-Корсакова,
Бородина, Кюи, Балакирева и музыкального критика Стасова - Мусоргский
открыл для себя (как он сам признавался) «новый, неведомый» ему до сих
пор мир. Знакомство и тесное общение с единомышленниками дало толчок и
подсказало пути развития таланту композитора.
В хоровых сценах своих опер, которые Мусоргский жанрово определяет как «народные драмы», он предоставляет слово народу.
Ярче всего это было проявлено композитором в «Борисе Годунове», самой
популярной в мире русской опере. Наряду с глубоким анализом внутреннего
мира человеческой личности композитор стремился постигнуть и воплотить
коллективную психологию народных масс. «...В человеческих массах, -
писал он, - как в отдельном человеке, всегда есть тончайшие черты,
ускользающие от хватки, черты, никем не тронутые...». Или вот ещё: «...Не
познакомиться с народом, а побрататься жаждется. Чернозёмная сила
проявится, когда до самого днища ковырнёшь...»
Вторую «народную
драму» - «Хованщину» - композитор не успел дописать. После смерти автора
Римский-Корсаков оркестровал и сократил её, меняя на свой вкус гармонию
и голосоведение. Он признавался: «Знаете, я лично это произведение
одновременно и боготворю, и ненавижу... Боготворю за оригинальность,
силу, смелость, самобытность и красоту, а ненавижу за недоделанность,
гармоническую шероховатость, а местами - полную музыкальную
несуразность».
Эта «гармоническая несуразность» стала понятна только через поколение, и
в начале ХХ века молодые композиторы впитывали её и вдохновлялись ею.
Одним из них стал Д. Шостакович, который впоследствии сделал свою версию
оркестровки «Хованщины», уверяя, что Римский-Корсаков ничего не понял в
«духе» музыки Мусоргского. А Стравинский (при поддержке Равеля) вообще
написал собственную версию заключительного хора самосожжения
раскольников.
Вообще, хоть коллеги и позволяли себе критиковать стиль и дописывать и
переписывать партитуры Мусоргского, всё-таки по тому, насколько
внимательно и усердно они стремились сохранить его наследие, становится
понятно, что все они признавали в Мусоргском гения. Но при жизни
композитор страдал от снисходительного отношения товарищей. В этом свете
характерна реплика идеолога «Могучей кучки» В. Стасова, высказанная
после премьеры первой оперы Мусоргского «Саламбо». В письме Балакиреву
он сообщает: «Мне кажется, он совершенный идиот. Я бы вчера его высек,
мне кажется, оставить его без опеки, вынуть его вдруг из сферы, куда Вы
насильно его затянули, и пустить его на волю, на свою охоту и свои
вкусы, он скоро зарос бы травой и дёрном, как все».
Работая над
«Хованщиной», Мусоргский задумал и третью народную драму - о Пугачёвском
восстании, которая вместе с «Годуновым» и «Хованщиной» составила бы
своеобразную трилогию на тему о русском бунте. Либретто композитор
собирался писать на основе «Капитанской дочки». Увы, этот замысел так и
остался неосуществлённым.
Драмы Мусоргского не похожи ни на красочные сказки Римского-Корсакова,
ни на благородный былинный эпос Бородина, ни, уж конечно, на лирическую
сердечную Россию Чайковского. Он хотел живописать правду - как он её
понимал. Если в произведениях Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова
народные темы воплощались зачастую в «окультуренном», благопристойном
виде, как лубочные картинки, то Мусоргский стремился отображать народ
«без прикрас». Он первым воплотил в музыкальных сочинениях
«бессмысленный и беспощадный» русский бунт. Композитор трактовал понятие
«народное» отлично от своих современников. Он копал глубже, обращался к
архаике, преломляя пласты исконно русской музыкальной культуры -
крестьянскую песню, древнерусское церковное пение, колокольный звон.
«Колокольность» Мусоргского потом дала свои «ростки» в творчестве
великих С. Рахманинова и Г. Свиридова.
И даже в фортепианном цикле «Картинки с выставки», где, казалось бы,
само название переносит нас в фантастическую, нереальную плоскость (цикл
написан под впечатлением посещения выставки погибшего художника Виктора
Гартмана, друга Мусоргского), образы композитора предельно выпуклы и
реалистичны.
«Создать живого человека в живой музыке» - так определял Мусоргский цель своего творчества.
И герои его произведений зачастую не типичны. Таков образ Юродивого из
«Бориса Годунова». Композитор вслед за Пушкиным (автором литературного
первоисточника) наделил его даром душевной чистоты и провидения. «Нельзя
молиться за царя-Ирода, Богородица не велит», - высказывает Юродивый
царю Борису. Ещё один юродивый появляется в душераздирающей песне
«Светик Саввишна»: он признаётся в любви понравившейся девушке,
безнадёжно, косноязычно, заикаясь. Композитор сам написал к ней текст. И
даже иногда подписывался в письмах «Саввишна», видимо, ассоциируя себя с
юродивым, с его неловкостью.
Для Мусоргского необычайно важной была тема обездоленного, одинокого и
обманутого «маленького» человека. Созданные им образы - будь то
несчастная сиротка, просящая подаяние, или измученный крестьянин,
замерзающий в глухом лесу, - органично становятся в ряд с героями Гоголя
и Достоевского. Порой они находятся у той грани «добра и зла», где
человеческий облик начинает теряться. И впору задуматься, что же в этом
случае первично - собственная душевная неразвитость и низость персонажей
или обстоятельства, созданные обществом, которые и превратили этих
людей в почти нелюдей. Мусоргский однозначно делает выбор в пользу
человека и возлагает вину на социум. Он показывает нам людей, достойных
сочувствия и прощения. Интересно, что композитор неоднократно использует
колыбельную как жанр, выражающий народное горе и печаль. Таковы песни
«Калистрат», «Колыбельная Ерёмушке», «Спи, усни, крестьянский сын».
Модест Петрович высоко ценил и любил творчество А.С. Даргомыжского, от
которого очень многое воспринял и которого называл «великим учителем
правды». Именно Даргомыжский среди русских композиторов особенно
пристально работал с речевой интонацией и словом, поэтому романсовые и
песенные интонации в его сочинениях нередко уступали место речитативу.
Мусоргский также широко использовал речитатив и достиг небывалых высот в
искусстве имитации живой человеческой речи музыкальными средствами.
М.П. Мусоргский -
один из наших пророков, наряду с Достоевским, Толстым и другими
мастерами. Он прозорливо высказывался, что развитие цивилизации без
сопутствующего или даже опережающего её духовного развития общества
должно привести человечество к «воистину адской бездне». Вот его слова
из письма А.А. Голенищеву-Кутузову от 18 марта 1875 г.: «Если не
произойдёт громкого переворота в складе европейской жизни, буфф вступит в
легальную связь с канканом и задушит нас остальных. Способ лёгкой
наживы очень родственно уживается со способом лёгкого сочинительства
(буфф) и лёгкого разврата (канкан)... Господи, сколько жертв, сколько
болей поглощает эта чудовищная акула - цивилизация!»
Эта цитата как нельзя лучше описывает состояние современного
шоу-бизнеса, пожалуй, даже в смягчённой форме. То, что Мусоргский
называет словом «буфф» (лёгкие жанры), равняется сегодняшней попсе и
свободно доминирует в культурном (если это можно так назвать)
пространстве. А «лёгкий разврат», упомянутый композитором, давно уже
перестал быть «лёгким». Но мы постепенно привыкаем ко всему, распахивая
окно Овертона всё шире и шире, и закрыть его уже не представляется
возможным. Композитор ужаснулся бы, насколько далеко мы ушли даже от
того, что виделось ему в самых страшных снах.
Как многим творцам, тонко чувствующим несовершенства мира, Мусоргскому были трудны столкновения с реальностью. Неспроста именно болезнь алкоголизма, черты которой отчётливо видны на портрете, сделанном Ильёй Репиным за несколько дней до смерти композитора, стала роковой. Музыковед Б. Асафьев писал: «Скорбной была жизнь этого человека, наделённого потрясающим душу дарованием живописать в звуках стихию человеческого горя, страдания терпеливой покорности пьяного угара и тихой кротости. Ни один звук не вырывался у Мусоргского, не коснувшись сердца. Всю тяжесть горя и скорби, которую он носил в душе своей, он начал рассеивать в вине. Мусоргский - человек с чистой, светлой, наивной душой. Звук для него был той средой, где он мог изливать своё страдание и страдание других».
Модест Петрович скончался 28 марта 1881 г. в больничной палате Николаевского военного госпиталя.
Его сердце, ищущее правды, нашло успокоение. Сегодня уже никто не
сомневается в величии музыкальной мысли композитора. И его «чернозёмная
сила» продолжает воплощаться в звуках и возвращать нас к корням.
«Я был космополит, а теперь - какое-то перерождение; мне становится
близким всё русское...», - писал Мусоргский, впервые увидев Москву. Теперь
многие из нас, «космополиты», становятся русскими, когда вслушиваются в
музыку нашего гения.
