21 декабря 2018 года исполняется 80 лет русскому писателю Юрию Михайловичу Лощицу.
Выразить в художественном слове истину христианства ‒ задача весьма трудная для светского писателя. Немногие добились здесь успеха. Среди классиков ‒ Иван Шмелев, Борис Зайцев. Литераторы конца XX века, наши старшие современники, после десятилетий атеистической глухомани постепенно приобщались к Православию. Но даже у тех, кто обрел личную веру, часто оставался прежним язык, творческое мироощущение. Осознавая это, одни обратились к жанру очерка, чтобы рассказать о своем приближении к храму, другие предпочли публицистическое слово и, заговорив о церковных истинах непосредственно, пошли по стезе духовного просветительства.
Все его книги, начиная с 1970-х годов, созданы воцерковленным православным христианином
Но далеко не все обладали даром облекать духовные истины в подлинно образно-художественную форму. Счастливое исключение ‒ Юрий Лощиц. Он занимает совершено особое место в плеяде представителей традиционной русской школы (которую неточно называют еще «деревенской»). Все его книги, начиная с 1970-х годов, созданы воцерковленным православным христианином.
Пережив кризис воинствующего отторжения религии (нечто подобное происходило в юности и с Иваном Шмелевым), Лощиц вернулся к вере. Маяками на этом пути стали спасительные воспоминания о бабушке, которая водила мальчика в церковь, и люди, с которыми свела судьба. Писатель вспоминает:
«Возвращение к вере для меня было очень тяжелым и мучительным, может, оно и не состоялось бы, если бы в конце 1960-х годов я не подружился с Валерием Николаевичем Сергеевым, известным нашим писателем и искусствоведом, специалистом по русской иконе. Он тогда работал в музее Андрея Рублева».
Так молодой автор заинтересовался историей России, и в первую очередь России православной. Начинал Лощиц с жанра художественной биографии: в 1972-м вышла книга о философе и поэте «Сковорода». Известность писателю принесла биография «Гончаров» (1977), где был сделан акцент на духовном пути классика. Это был свежий взгляд, открывший человеческую сущность Ивана Александровича Гончарова, разрушивший идеологические схемы, которые десятилетиями складывались вокруг его творчества. Центральной стала глава о романе «Обломов», где Лощиц вводит персонажа в мифологический, сказочно-фольклорный и библейский контекст, а также говорит о глубине и современности романа: «Обломовская мечта о ‟полном", ‟целом" человеке ранит, тревожит, требует ответа». По мнению Лощица, в романе Обломов выступает стороной не только критикуемой, но и обвиняющей, бросающей вызов самоцельному практицизму:
«...человек, который всем своим существом укоряет суетный, узкопрактический, фальшиво-деятельный мир. Укоряет, прежде всего, тем, что наотрез отказывается от участия в делах такого мира».
Книга «Земля-именинница» (1979) ‒ цикл лирических эссе и очерков, рассказов о родной истории, топонимике, о единстве земли и народа, ею рожденного. Лощиц выступил здесь как мастер слова живого, богатого, мягкого, затрагивающего глубину человеческого сердца, волнующего душу. Эта светоносность ощутима уже в заглавиях очерков: «Шеломень», «В поле светлом», «Отблески», «Твердыня небесная», «Нерль», «Странноприимные люди».
Христианское мироощущение органично присутствует в самой ткани художественной речи. Славянизмы, строки молитв и богослужений, вкрапленные в текст, создают необходимый духовный фон. Такую же роль играет символика. «Свет», «небо» ‒ важнейшие символы христианства. «Я свет миру», ‒ говорил Спаситель (Ин. 8, 12). В очерке «Твердыня небесная» Лощиц воспевает гимн свету, приводя множество его определений, и проницательный читатель понимает, что, по сути, это гимны Самому Творцу. Второй, символически-духовный, смысл присутствует и в описании разных состояний неба. Тончайшим знанием неба обладали иконописцы, считает автор, приводя в пример икону «Преображение» Феофана Грека:
«Как будто готово оно вот-вот стать священной твердью, Небом Небес... Внимая этому томленью, мы ждем от тебя еще какого-то ‒ полного, окончательного света...».
Прозрачный эвфемизм Царства Небесного проступает и в рассуждении: «В какой бы глухой темнице ни оказался человек, пусть не забудет он, что рядом с реальностью вечного дня, царящего в мирах, его темница ‒ только мираж». Для советской и светской литературы это был непривычный, необыкновенный язык, на котором автор говорил о реалиях духовных.
В качестве зачина очерка «Пальмовая ветвь», посвященного древним паломникам, Лощиц поместил церковную ектению:
«О мире всего мира, о благорастворении воздухов, об изобилии плодов земных диаконы с амвонов призывали свою паству молиться крепко. И еще: о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их...».
Юрий Михайлович Лощиц
В душе человека воцерковленного эти строки вызывали теплый отклик, а читатель светский мог впервые за годы безбожной власти прочесть и осмыслить те прошения, которыми наполнено православное богослужение. И не в Самиздате, а в книге, вышедшей в издательстве «Современник» невероятным по нынешним меркам 100-тысячным тиражом.
Столь же явственно христианская традиция проявилась в книге «Дмитрий Донской» (1980), где воссоздана целостная картина русской жизни XIV в., включая культуру, быт, нравы. Автор открывал изнутри мир русского Средневековья, вводил в него читателя. В монологах персонажей, отрывках летописей, авторских раздумьях раскрывались грани православного миросозерцания. В условиях жесткой цензуры и атеистического диктата Лощицу удавалось, используя несобственно-прямую речь, излагать даже основы христианской аскетики:
«...Самое страшное не внешние беды, а порождаемое ими в душе уныние, чувство оставленности. Недаром и древние старцы всегда говорили, что уныние ‒ опаснейший из помыслов... Бодрение и трезвение сердечное, постоянное умное делание ‒ вот чего более всего не терпит враг человеческий».
Стержневой стала тема исторического испытания. В простом, сердечном слове, в размеренном движении сюжета, без ложной патетики автор призывал современников перенять и сохранить энергию созидания, мужество в одолении препятствий, высшие достижения духа, присущие соотечественникам средневековой эпохи. Кульминация книги ‒ лирический монолог-призыв автора, обращающегося к исторической многовековой перспективе:
«Мы ‒ будем! Хотите ли, не хотите, мы будем жить, будем строить златошлемые каменные дива и прочные житницы, рожать детей и сеять зерно в благодатные борозды. Мы будем акать и окать назло своим недругам, мы еще созовем добрых гостей со всего света, и никто не уйдет с русского пира несыт. Мы ‒ будем, покуда небеса не свернутся, как прочитанный свиток! А до тех пор наши колодцы не пересохнут, наши колокола не умолкнут! Мы еще скажем миру слово Любви, и это будет наше окончательное слово».
Юрий Михайлович Лощиц
В доперестроечные годы говорить о православном мировоззрении можно было лишь по отношению к эпохе Средневековья ‒ и писатели обращались к древнерусской литературе и истории, чтобы хотя бы косвенно сказать о вере. «Взыскующая правду» ‒ так озаглавлена статья Лощица, посвященная 1000-летию национальной литературы («Наш современник», 1982, № 1). Обозначая духовные основы этой культуры, автор балансирует на самой грани «дозволенного цензурою». Заголовок статьи мог бы быть и таким: «Исповедующая Истину», ведь древнерусская словесность, как утверждал писатель, «не только взыскует, она и находит искомое, и громко исповедует свою истину, безоглядно ее отстаивает». Читателю очевидно, что речь идет об истине христианства. Лощиц выступал апологетом веры и в жанре публицистики.
В годы постперестроечного лихолетья слово Лощица, звучащее уже не в прозе, а в стихах, становится бичующим, обличающим. Постоянные темы поэзии 1990-х ‒ боль за поруганную Отчизну, за обманутых, униженных соотечественников, которая выплескивается то в горьком плаче, то в призыве-лозунге, то в гневной, разящей тираде:
«Не откладывай боле Суда! / Лукавнующих порази! / К Тебе вопят города / И села Твоей Руси!», «Ткни ледяной кастет / в рты похотливых газет. / Выгреби срам, / стыд, / Вымети глум, блуд!».
Преимущественно напевная и печальная, муза Лощица называет отнюдь не поэтическими словами реалии удручающе-прогрессирующего мира. Тема небесной кары реализована средствами буффонады, речитатива, полифонии реплик в поэме «Христос ругается» («Завтра», 2003, 9 дек.). Приведенные в Евангелии гневные слова Спасителя, обличавшего «порождений ехидниных» (ср. Мф. 12, 34), легли в основу образа «Ярого Ока, Спаса-Ругателя», истребляющего все нечистое. Писатель объяснял эпатирующее название: все Евангелие «пронизано ‟руганием" ветхого мира, мира начетнического, фарисейского, мира книжников и лицемеров».
Юрий Лощиц ‒ автор многих прекрасных книг. Осмыслению истории Сербии, постижению духа братского православного народа посвящена книга «Русский сказ - Сербская притча», куда наряду с очерками вошла и русско-сербская дилогия ‒ романы «Унион» и «Полумир». Безмерно любящий русское слово, писатель посвятил творцам славянской письменности художественное исследование «Кирилл и Мефодий» (2013).
«Задача моя ‒ показать, что старославянский язык ‒ это непрекращающаяся традиция, что это не мертвый язык, он находится по-прежнему в самой сердцевине русского языка, это его алтарь, ‒ утверждает в книге автор. ‒ Без обращения к высокому строю славянской речи мы пропадем!»
Лауреат многих литературных премий, в том числе Патриаршей премии, кавалер ордена святого благоверного князя Даниила Московского, Юрий Михайлович Лощиц сегодня продолжает свое служение Слову. Поздравляя юбиляра, пожелаем ему сил, здравия и многих светлых, наполненных радостью творчества дней!
