С тех пор как Россия сошла с петель в результате масоно-большевистского переворота (1917) и усугубила своё бедственное положение Беловежским сговором – ломкой хребта державы через колено (1991), народным умельцам-знахарям (В.Шукшин «О государстве», В.Хохлев «Белая ночь» и др.) приходится догадываться, что с нами происходит. Ибо власти не дают внятного пояснения, что строят и на каких идеологических скрижалях фундамент «светлого будущего» базируется, коли Уваровскую путеводную русско-имперскую Триаду предали анафеме, а «совковую» – выбросили, как хлам, на свалку истории.
Мой «друг и брат» (так братья Федор и Михаил Достоевские обращались в письмах друг к другу) Евгений, известный политаналитик и культуролог обратил внимание, что на вопрос Президенту РФ «почему до сих пор нет государственной идеологии?», ответ был пеняющим на прошлое: что, мол, согласно Конституции России, её и не должно быть. Она, дескать, была в СССР, что, мол, не уберегло Советский Союз от развала. На что Евгений возразил: «однако полагаю, что СССР развалился не из-за наличия идеологии, а из-за предательства государства партноменклатурой. Власти не понимают даже этой разницы… Народу нужна идеология Победы – хотя бы для того, чтобы было, с чем стоять за правду “до последова” (до последнего) на русском пути – “познания Замысла Божия о России и следования ему”».
Во мне радостно встрепенулся распухший от голода блокадник Ленинграда, вывезенный на Большую Землю на одной из последних машин по «Дороге Жизни», – когда увидел Хохлевское запечатление «лица власти»: «сытое, на бычьей шее, заплывшее от наслаждений... – Власть должна быть сухопарая, подтянутая, думающая». И я обобщил «подзаборное» и «зазаборное» житие в РФ в большой статье «Владимир Хохлев и русское государство».
Как историку ЛГУ и преподавателю, мне было ясно, что закрытие нашего Физико-механическом колледжа (вместе с производственной базой) лишает страну перспектив технической революции, а народ – совращает от служения государству. Об этом в моей статье об Обер-прокуроре Святейшего синода Константине Победоносцеве, вернувшем в церковно-приходское образование особый внутренний уклад (фактически изъятый в 1870-х годах) – усвоение учениками начал веры и нравственности, верности Царю и Отечеству, а также получение «первоначальных полезных знаний». Грядёт-таки в России реставрирующая патриотизм и государственность реформа в системе образования.
Болью о России и поискам путей к Богу пронизаны все мои помыслы. Опыт жизни, осмысления её и конкретное доброделание удалось мне приложить к концепции Местного самоуправления в России. Через потерю «веры» в перестройку (журнал «Посев», №8, 1989), я обрёл себя в Вере. Потому отмечен знаком отличия питерского журнала «НЕВЕЧЕРНИЙ СВЕТ/INFINITE».
В раздумьях о духе и смысле России вспоминается интервью православного философа Татьяны Горичевой («Невское время», 6 ноября 2013).
- «Считается, что наиболее сильному иноку, молитвеннику Бог сознательно посылает наиболее сильное искушение. Чтобы его укрепить. Не было ли это правило применено к России в целом? Если Бог столько десятилетий так сильно нас искушал, нельзя ли говорить о невероятной силе России?
- «Кого люблю, того и наказую». Это ещё в Ветхом Завете было. Мы пережили всё, взяли на себя крест, который уже никакой другой народ теперь не должен нести заново. Я очень часто выступаю на Западе… Там, кстати, гораздо больше интереса к России, чем в самой России. В Германии, Испании, во многих европейских странах… В Латинской Америке – так вообще повальный интерес. Потому что они смотрят на нас как на будущее. Может быть, в экономическом плане мы и отстали, но в духовном – мы несём жертвенный крест всего мира. Достоевский был прав.
- Но и сейчас в России достаточно бесовства…
- В начале перестройки я говорила с величайшим старцем, отцом Порфирием, в Афинах. И сказала, что очень тяжело видеть, как на Россию идут западные бесы. Эти сериалы, эта любовь к деньгам… Эти олигархи. Он ответил: «Татьяна, не бойся. Русские монахи всех бесов капитализма уже перевязали». А у нас в то время действовало всего двенадцать монастырей…
- Вы так говорите, потому что можете взглянуть на Россию как бы с той стороны. Извне. Вы видите то, что нам изнутри разглядеть сложно.
- Это я сейчас так говорю. А до высылки была наивной. Ехала на Запад как на святую землю. Говорила там с большим трепетом. Сейчас я уже знаю, что они совсем бедненькие. Захваченные духовной депрессией. Европа уже давно осознала, что она гибнет. Христианство в Европе подгнило ещё в XII веке. Уже в то время возник дуализм, спор между плотью и духом. Сегодня же основная идеология западного капитализма – делать всё, что тебе хочется. На уровне чувственности. Их основной тезис: хорошо, что нам не надо ничем жертвовать.
- Но и у нас есть такие настроения…
- Россия ничего этого не пережила. Сейчас Господь специально даёт нам такой страшный гротесковый капитализм, чтобы мы не увлекались им. Я, например, живя в России, не общаюсь с богатыми людьми. Мне с ними неудобно, неловко. Хотя на Западе у меня много богатых друзей. Но никто из них не помнит, богат он или беден. Мы общаемся по другим принципам. А экономический кризис для них – это смешно. Кризис по западным меркам – это когда человек не может три раза в году поменять машину. Нам этого вообще не понять. Мы всё время в кризисе. Чтобы после Запада жить в России в течение двух месяцев – надо быть героем. И, несмотря на всё это, я верю: Россия возродится! И вытянет за собой весь мир.
- Вы уверены, что мир действительно смотрит именно на Россию? Не на Китай, не на Америку…
- Именно на Россию! Пусть даже останется наш русский остаток (см. книгу Л.Н. Разумовской «Русский остаток». – А.В.), но и он сможет вытянуть весь мир. Все это чувствуют. Может быть, только мы этого не чувствуем. А у нас же святые по улицам ходят! И не только в монастырях. Но большей частью это молчаливые, незаметные люди. Как и должно быть. Не знаю, как в Китае, там тоже есть спасение – человек по образу Божьему сотворён. И животное – как «след Божий» – хочет спасения. Я в течение двух месяцев выступала в Южной Корее – это похоже на Китай. Были толпы, целые стадионы. Люди хотели «прикоснуться», почувствовать русскую веру и нашу молитву, которая считается сильной».
Вспоминаю слова Победоносцева: «если не знаешь, как надо делать, то лучше найди ответ на вопрос, что не надо делать». Ум, талант, своеобразие Победоносцева привели его к необходимости борьбы за сохранение самодержавия в неприкосновенности. Абсолютного самодержавия, не урезанного какой-то конституцией, о чем мечтали тогдашние вольнодумцы, не понимающие смысла царской власти.
Вскоре после гибели императора Александра II Победоносцев выступил как лидер консервативной партии в правительстве нового Царя. В качестве ближайшего советника Александра III он явился автором Высочайшего манифеста от 29 апреля 1881 года, провозглашавшего незыблемость самодержавия. Напомню, 3 марта 1881 года состоялось заседание Государственного совета России. В докладе Лорис-Меликова говорилось об управлении Россией по западному образцу. И совет был готов принять эту идею. Слава Богу, что твердость и мужество Победоносцева пересилили замысел большинства.
Идея монархического устройства нашего государства практически никогда не уходила с политической арены Руси-России, она – то затихала, то вспыхивала вновь. В своё время монархия, опиравшаяся на Православие, победила нашу разрозненность, нашу слабость. Видимо не случайно, после восстания декабристов родилась триада – «Православие, самодержавие, народность». Этой триадой руководствовался и Победоносцев. Сия идеология, будучи модифицированной, актуальна поныне.
Позволю себе привести тезисно некоторые забытые мысли К.Победоносцева.
- «Служба государственная почти повсеместно – сделалась службою – лицу Начальника, или службою маммоне».
- «Императорская власть, при нынешнем развитии Министерской, сделалась мифом, не имеющим существенного значения. Государь вверяет власть свою Министрам, всё, что знает, знает от них и покрывает все их действия своим именем! Не так бывало прежде, при Петре, при Екатерине, – но преемники их к несчастию пожертвовали отвлечённой пустой идее власти всем существом ее»… Подобное положение вещей неизбежно разрушает идею царской власти. Лекарство же к исцелению этих бед, по крайней мере бедствий министерства юстиции, он видит в реформе Сената, возвращении к первоначальному, петровскому пониманию этого учреждения (в духе Державина, предлагавшего схожее молодому Александру I) и восстановлении власти генерал-прокурора как самостоятельной фигуры и независимости суда – в скромном смысле независимости от министра юстиции.
- Победоносцев не соглашается видеть в «суеверии» лишь «суеверие», но утверждает, что если даже и так, если встать на точку зрения оппонентов – каким образом сможет обойтись без него тот, кто не дорос до иного: Есть в человечестве натуральная, земляная сила инерции, имеющая великое значение. Сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью, безусловно необходима для благосостояния общества. Разрушить ее – значило бы лишить общество той устойчивости, без которой негде найти и точку опоры для дальнейшего движения. В пренебрежении или забвении этой силы – вот в чем главный порок новейшего прогресса. Дело не только в том, что «большинство» не доросло или не способно к «логическому мышлению» – независимо от этого «в большей части случаев невозможно довериться действию одной способности логического мышления в человеке». Если бы было иначе, то человек стал бы «послушным рабом всякого рассуждения, на которое он не умеет в данную минуту ответить». Стоит только признать силлогизм высшим, безусловным мерилом истины, – и жизнь действительная попадает в рабство к отвлеченной формуле рассудочного мышления, ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости, владеющей орудием формулы, и искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед рассуждением первого попавшегося юноши, знакомого с азбукой формального рассуждения. Можно себе представить, что сталось бы с массою, если бы удалось, наконец, нашим реформаторам привить к массе веру в безусловное, руководительное значение логической формулы мышления. В массе исчезло бы то драгоценное свойство устойчивости, с помощью коего общество успевало до сих пор держаться на твердом основании. Иначе говоря, теперь «масса» оказывается неустойчивой, нуждающейся в защите и попечении именно потому, что способна поверить в одну «способность логического мышления», принять на веру силлогизм как «безусловное мерило истины» – тогда как более разумный человек, действительно просвещенный, обретает в самом разуме противоядие против чрезмерных притязаний от имени разума.
- Предложенная им теоретическая рамка применительно к российской монархии включала пять элементов: 1) самодержца – личное начало власти и одновременно персонифицированный принцип, стоящего над любыми группами, сословиями и классами, но при этом монарха «национального», «русского»: он должен был быть «Русским Государем», царем «народа» (господствующего), по выражению «Московского сборника», в то же время соблюдая справедливость в отношении прочих. Всякая власть стоит верою, «доверие массы народа к правителям основано на вере, т.е. не только на единоверии народа с правительством, но и на простой уверенности, что правительство имеет веру и по вере действует», а в идеале самодержец сливает душу с народной.
- Победоносцев считал неприложимым парламентское представительство к российским условиям: «Мы видим теперь, что каждым отдельным племенем… овладевает… желание иметь свое самостоятельное управление со своею, нередко мнимою, культурой. И это происходит не с теми только племенами, которые имели свою историю и, в прошедшем своем, отдельную политическую жизнь и культуру, но и с теми, которые никогда не жили особою политическою жизнью. Монархия неограниченная успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы и не одною только силой, но и уравнением прав и отношений под одною властью. Но демократия не может с ними справиться, и инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей - не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти и к господствующему племени, и к другим племенам, и к связующему все части государства учреждению. Какой нестройный вид получает в подобном составе народное представительство и парламентское правление – очевидным тому примером служит в наши дни австрийский парламент. Провидение сохранило нашу Россию от подобного бедствия, при ее разноплеменном составе. Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар – всероссийского парламента! Да не будет».
- В графе Н.П. Игнатьеве «звенит серебро русского инстинкта» – способен слышать голос «простого народа», отзываться на запросы «жизни», сочувствовать «живому делу», тех, в ком образование и воспитание не истребило или не изменило до неузнаваемости «русской души»; интеллигенция – те, кто усвоил «отвлеченный идеал», утратил связь со своим народом, «заключившие себя от всего мира в скорлупу отвлеченного мышления». Так, сугубо критически воспринял представленный Б.А. Чичериным после 1 марта 1881 года проект созыва законосовещательного представительства... Б.Чичерин «честный человек, но голова у него просечена прямыми линиями… В нем не бьется живая жилка духовной жизни народной.
- Вполне типично для консервативной мысли Победоносцев среди «инородческого элемента» выделял евреев, рассматривая их как своего рода агентов современности. Так, Ф.М. Достоевскому он писал: «А что Вы пишите о жидах, то совершенно справедливо. Они все заполонили, все подточили, однако за них дух века сего. Они в корню революционно-социального движения и цареубийства, они владеют периодическою печатью, у них в руках денежный рынок, к ним попадает в денежное рабство масса народная, они управляют и началами нынешней науки, стремящейся стать вне христианства» (письмо от 19 августа 1879 г.).
Статью о «церковных делах в Германии», опубликованную в редактируемом Ф.М. Достоевским «Гражданине», Победоносцев закончил следующими словами: «…человек нового мира составлен из тех же стихий, стоит, как и прежде, на самом рубеже хаоса, и не выходит из кризиса, в котором находилось человечество постоянно, с первой минуты бытия своего. Одна черта, одно мгновение – и может открыться перед нами и около нас тот хаос, от которого отделяет нас тонкая, щегольская и обольстительная перегородка цивилизации». В речи на совещании 8 марта 1881 года (в передаче Е.А. Перетца) Победоносцев утверждал: «Бедный народ, предоставленный сам себе, стал несчастной жертвой целовальников, кулаков, жидов и всяких ростовщиков». Охранительная политика, отстаиваемая Победоносцевым, заключалась в попытках сохранить «тонкую… перегородку цивилизации», по возможности ничего не трогая, – в надежде на «жизнь», «живые силы», которые сумеют найти выход, делая свои малые дела. Проблема, с которой столкнулся Победоносцев, заключалась, однако, в том, что в попытках не допустить перемен приходилось постоянно что-то менять, политика, рассчитанная на «жизнь», на «естественный ход вещей», который мудрее любого плана, на то, чтобы искать «живых людей», а не менять учреждения, – не учитывала одного: изменившегося темпа событий.
- «Никакая страна в мире не в состоянии была избежать коренного переворота, что, вероятно, и нас ожидает подобная же участь и что революционный ураган очистит атмосферу». Афоризм Победоносцева о «лихом человеке», бродящем или гуляющем «по ледяной пустыне», который вспоминают и З.Н Гиппиус, и В.В. Розанов, – не только диагноз, поставленный Победоносцевым русскому обществу в начале XX века, но и признание краха его конструкции. В предложенной им идеологической схеме было место только для «Русского Государя» и «простых людей», для всех, кто не укладывался в чаемую «простоту», была заготовлена только ячейка «болезни»: их надлежало «чистить… сверху», но болезнь дошла почти до самого «верха». Делясь своими впечатлениями от Петербурга, Победоносцев, например, писал цесаревичу 14 декабря 1879 года: «От всех здешних чиновных и ученых людей душа у меня наболела, точно в компании полоумных людей или исковерканных обезьян. Слышу отовсюду одно натверженное, лживое и проклятое слово: конституция». Вся надежда оказывалась на цесаревича – и на «простой народ», который сам только верно чувствовал, но не действовал, в свою очередь, возлагая всю надежду на Александра Александровича: Но я вижу и слышу здоровых русских людей в крайнем смущении. Душа у них объята страхом – боятся больше всего именно этого коренного зла, конституции. Повсюду в народе зреет такая мысль: лучше уже революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую еще можно побороть вскоре и водворить порядок в земле; последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянною ложью, которой русская душа не принимает. В нынешнее правительство так уже все изверились, что ничего от него не чают. Ждут в крайнем смущении, что еще будет, но народ глубоко убежден, что правительство состоит из изменников, которые держат слабого царя в своей власти. Всю надежду возлагают, в будущем, на вас, и у всех только в душе шевелится страшный вопрос: неужели и наследник может когда-нибудь войти в ту же мысль о конституции. Важно то, что эта мысль глубоко засела в народе: по деревням и по уездным городам простые люди, обсуждая простым здравым смыслом и горячею душою нынешние события, говорят об этом, – там уже знают, что такое конституция, и опасаются этого больше всего на свете. Между «простым народом» и «Русским Государем» не допускалось никакое «средостение»
- Введена практика «усмотрения» и сохранения режима «особой охраны», т.е. стирания границы между чрезвычайным положением и нормой. В констатации второй проблемы Победоносцев оказался парадоксально близок к Чичерину, писавшему в 1878 году, что существует «возможность только двух путей: к демократическому цезаризму и к конституционному порядку». В его конструкции пару «царю» составлял «простой народ», тогда как все промежуточное оказывалось подозрительным. Вместе с тем Победоносцев был принципиально далек от «демократического цезаризма» – его реакция на поставленную Чичериным дихотомию заключалась в том, чтобы максимально продлить время до ответа, в надежде, что за это время сам вопрос окажется неактуален.
Полагаю, что эту Чичеринскую мысль о цезаризме российской власти подхватывают одновременно философ Александр Дугин и политолог Евгений Вертлиб (идея «самодержавного цезаризма»). Сейчас во время СВО Владимир Владимирович Путин, плюс «Орешник» – «это наше всё». Но что будет после ухода из власти этого «русского Цезаря»? Предполагается двувариантный исход: хаос (с возможным распадом страны), либо левая диктатура с неоопричниной военного социализма. По мнению моего брата Евгения, будущая неороссийская идеология, видимо, явит собой смычку устряловского «национал-большевизма» с «охранительным социализмом» Константина Леонтьева. «Теология революции» и новый левый проект, возможно, ГКЧПистского типа. Ведь «социализм может стать и созиданием» – утверждал Константин Леонтьев. А потом уже – Третьеримская вожделенная Русская Империя. Всё будет, если Россия победит в глобальной «битве конца» по обустройству «нового мирового порядка» без России и на месте России. Чему не даст Бог сбыться никогда!
С верой и надеждой, Аркадий Александрович Вертлиб, историк и публицист
 кв.jpg)
 игумен_Союз.png.webp)
