Да, когда восходишь на гору Пикет, переводишь дыхание, глядишь на Сростки, на Катунь, на улетающий в новую даль горизонт, то понимаешь слова Гоголя: «Как же не родиться здесь богатырю, когда есть, где разгуляться ему».
Богатырь этот – Василий Шукшин.
Сорок пять лет, как один день, мелькнуло, и я опять здесь. Поседевший, постаревший, а вот Сростки не только состарились, наоборот, помолодели. Лето. Всё ликует, цветёт. Дома нарядные, улицы выметенные. Люди идут радостные, много детей. Солнышко от восторга усиливает сияние своих лучей, даже и прячешься от него в тень гигантских деревьев. Земли здесь благодатные. Это же Алтай, это родина сказочного Беловодья. Цветы у домов торопятся радовать своим ароматом и красками, прямо вываливаются через палисадники. Кладбище вот только расширилось, но это же естественно: все пройдём через окончание земной жизни в начало новой, вечной. Чего тут бояться.
Иду вдоль могильных оград. Здесь же все земляки писателя, «Сельские жители», так одна из его книг называлась. И, прежде всего, обрела здесь вечный покой мама его, Мария Сергеевна, и дядя Ермолай (рассказ «Дядя Ермолай») и многие-многие. Конечно, было бы справедливо, если бы и сам писатель упокоился здесь. Но справедливо и то, что он в Москве на Новодевичьем кладбище. Это символически соединяет его родину с центром России. И не смог бы он без столицы состояться как писатель, режиссёр, актёр.
На горе Пикет высится отовсюду видимый памятник скульптора Вячеслава Клыкова. Огромный, очень впечатляющий: Василий Макарович босой, в расстёгнутой рубашке сидит, возвышаясь над пространством, на горе, с которой множество раз глядел на свою, а уже давно и на нашу общую родину. Мы всегда везём сюда главный поклон от Москвы, от той, без которой он не стал бы тем Шукшиным, к которому тянутся наши сердца. Люди идут и едут сюда со всех концов России. И везут поклоны от своих земель.
Не могу назвать Сростки малой родиной писателя. Место рождения, да. А родина не малая. Сказал поэт: «Не может родина быть малой с такой великою душой». Все приехавшие, таково свойство нашей России, чувствуют себя здесь как дома.
Побывавший здесь поэт Николай Рубцов, сопоставляя эти и северные русские края, написал замечательное стихотворение «Шумит Катунь», которое посвящено Виктору Астафьеву. Конечно, и Астафьев, и Белов, и Распутин, и Лихоносов, да вообще вся русская Российская литература прошла через восхождение на Пикет. А пикетом назывались казацкие сторожевые посты (отсюда слово: пикетировать, охранять, быть бдительными). И как, к месту, не вспомнить шукшинское творение «До третьих петухов» с его остерегающими словами Ильи Муромца: «Ванька, не зевай!», особенно сейчас актуальными, когда вся западная сатанинская сила поднялась на Россию. На сторожевых вышках пикетов были приготовлены сухие дрова для сигнального костра. В случае опасности огонь моментально зажигался, его тут же видели на вышке, которая была вёрст за пять-шесть, там тоже подносили горящую бересту к дровам, и сигнал летел дальше. Уподобим это сегодняшним сигналам от Шукшинских дней с горы Пикет, которые разлетаются во все стороны России, тревожат сердца, сплачивают их. И напоминают об опасностях.
А они есть. Казалось бы, названы предатели России, в число которых и писатели попали. Но странно как-то, что назвали их очень интеллигентно, даже ласково: иноагенты. Какие агенты, да ещё и ино – они самые примитивные предатели. Но вот, в Петровском парке Бийска вовсю продаются их книги, не буду даже и фамилии этих ино называть. Но и заранее знаю, что не останется от их сочинений ни пены, ни пузырей. Не любящий Россию никогда не сможет заслужить в России памяти о себе. Временщики. Не было и нет у них никакой любви к России. А у Шукшина она была всепоглощающей. И когда видишь людей, приехавших и с севера, и с юга, востока, запада, понимаешь, что любовь эта взаимна.
Пятьдесят лет прошло с его ухода в жизнь вечную. Пятьдесят, страшно представить: полвека. Как сейчас в глазах Дом кино и эта огромная очередь прощания. Цветы, тяжелые ветки красной калины. И я, со всеми идущий в этой очереди. Великое у меня было переживание: я так надеялся подарить ему свою первую книгу. Мы с ним напечатаны были в одном номере «Нашего современника» в 1972-году. Крохотная встреча в коридоре журнала. «Вася, – говорит Леонид Фролов, ответственный секретарь, – познакомься, ты с этим парнем в одном номере». – А, – весело говорит Василий Макарович, протягивая крепкую руку, – вот из-за кого у меня рассказ сняли. – «Да у меня их пять сняли», – чуть ли не обиженно говорю я. У меня публикация называлась «Зёрна» – маленькие материнские рассказы. – Пойдём Нагибина бить, – шутит Василий Макарович. – У него ничего не снимают.
Третьим в журнале по разделу прозы был Юрий Нагибин. Вот и вся первая встреча. Вторая, и последняя, на Цветном бульваре, на пятом этаже, опять же в коридоре, «Литературной России». Он был на скорости, но узнал, но тормознул. Оказывается, к моей великой радости, прочёл мои коротышки. Сказал: «Почему вы торопитесь заканчивать? Надо договаривать». А я же такой умный уже был, весь начитанный, о теории малого раздражителя знал. Знал: лучше не договорить, чем переговорить. Оратор, застрявший на трибуне, теряет интерес к себе. У меня вырвалось: «Так для умных же пишем». – Василий Макарович засмеялся: – «А умные-то и скажут: испугался писатель правду говорить».
Не на одного меня благотворно повлияло его творчество. Изумительна простота, с которой он описывает и детей и стариков, и всяческие житейские случаи: один «крепкий мужик Дерябин» рушит церковь, другой, Сёмка Рысь, мечтает церковь, эту красавицу каменную, возродить, один тратит деньги на микроскоп для сына, другой неожиданно покупает дорогие сапожки жене, которые ей малы. А один вообще отличился: запер тёщу в дворовом туалете… Критика в те времена, да и не только в те, как всегда в России, была либеральна. Пугалась литературы, говорящей о народе. Разрешала показывать его исключительно в виде, мягко скажем, примитивном. Нашла название направлению писателей, выходцев из народа, назвала их деревенщиками. Хотела заклевать. Но спасли читатели, именно такую литературу, в основном, стали читать. Именно она, говорящая о простом человеке, а на самом деле о человеке, двигателе истории, труженике и воине, всегда была магистральной литературой России. Но что до того либералам, ещё и обозвали героев шукшинской прозы чудиками, мол, что с них взять: придурочные. Хороши «чудики», на них Россия держится. И со временем принадлежать к деревенщикам стало большой честью.
Часто склоняли у нас слова: народность и духовность. Но это не одно и то же. Разные понятия. Народность не есть духовность, это одушевлённое понятие, а духовность это одухотворённость, жертвенность, это понятие религиозное. Творчество Шукшина как раз на дороге от одушевлённости к одухотворённости. И то и другое есть в человеке. Но и то и другое писателю не выразить без главного понятия: правда жизни. А правда идёт рядом с любовью.
Вот эту правду и эту Любовь мы видим в Шукшине. Шукшин и Россия слитное понятие. Отца расстреляли, отчим погиб, жили в бедности, холоде и голоде. И какое чувство он мог бы питать к своей стране, России? Пойти в диссиденты? Но он знал – не родина заставляла нас страдать, она ни при чём, она у нас одна, у нас нет запасной родины. О любви к родине он говорил всегда. Потому и дороги нам его труды.
О, как отчеканиваются в сердце его слова: «Прекрасна моя родина – Алтай: как бываю там, так вроде поднимаюсь несколько к небесам. Горы, горы, и простор такой, что душу ломит. Какая-то редкая, первозданная красота. Описывать её бесполезно, ею и надышаться-то нельзя: всё мало, всё смотрел бы и дышал бы этим простором».
Любовь его к родине сыновья. Он – сын этой земли, под этими небесами он вышел на Свет Божий.С такой пронзительностью признаётся Егор Прокудин в своей неизбывной вине перед матерью, что невозможно забыть эти кадры из кино. – «Мать это, Люба, мать моя!» И приникает к земле. И, конечно, ранит сердце обезглавленная церковь встающая во весь экран.
Вспоминаем о ней, когда ставим свечи в красивой церкви, освященной во имя святой великомученицы Варвары. Как будто церковь всегда была в Сростках, не представить их без неё. Вот и сбылись строки Рубцова, сказанные об этих местах: «Ещё бы церковь у реки и было б всё по-вологодски». Здесь, как написал Рубцов, вспоминая свой север, «и архангельский дождик на меня моросил». От того, может быть, и тянет нас сюда, что мы здесь, благодаря Шукшину, особенно остро ощущаем себя единым русским народом. И ощущаем себя детьми России, обязанными заботиться о ней. И вспоминаем свои родные места.
И очень к месту звучала песня Кубанского казачьего хора на одной из концертных площадок Бийска «Иди и буди». Слова к ней написал епископ Никандр (Вятский). Вот отрывок:
Пусть ноги устали, болит твоя грудь
И спину ты можешь едва разогнуть,
И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,
Работы так много ещё впереди.
Иди, иди, иди и буди.
Иди и буди ты уснувших людей,
Скажи им, что враг среди Божьих полей
Их хочет засеять травою своей.
Иди и буди равнодушных людей,
Глаголом их жги вдохновенных речей,
Зови их к подножью святых алтарей,
Буди равнодушных и сна не жалей.
Иди, иди, иди и буди…
Именно Шукшин показал пример, как надо будить равнодушных людей. На горе Пикет и вообще на Шукшинских днях на Алтае равнодушных не было.
Жара. От послеполуденного солнца не скрыться ни зрителям, ни выступающим. Но приходит милосердный освежающий ветерок. На сцене Мария Васильевна, дочка Василия Макаровича. Говорит о сказке «До третьих петухов», но сказка ли это, не предупреждение ли нам от гениального прозрения алтайского русского уроженца? «Ванька, не зевай!» И опять его перекличка с поэтическим озарением Рубцова: «Россия, Русь, храни себя, храни, взгляни, опять в леса твои и долы со всех концов нагрянули они, иных времён татары и монголы. Они несут на флагах черный крест, они крестами небо закрестили. И не леса мне видятся окрест, а лес крестов в окрестностях России».
Да, всё так. Разве не засеваются в русских землях семена вражды, плевелы разрушения славянского единения. Бактерии оглупления молодёжи. Но лучшая её часть не поддаётся охмурению, верит в свою родину. Не погасли огни на наших алтарях.
Вот они, молодые красивые, выступают на распахнутой просторам сцене. Песни, танцы. Со всею уверенностью скажу, что танцоры и певцы не номера отрабатывали, а во всю меру своих дарований радовали собравшихся. Одну бы поправку вставил я в песню, в слова: «Русь ещё жива, Русь ещё поёт». Но Русь не ещё жива, а всегда жива, и Русь не ещё поёт, а всегда поёт и петь будет. Это особенно чувствуется на Пикете. Это и в Шукшине очень чувствуется: петь любил.
И, думал я в эти минуты: не одним нам видеть эту радость и красоту, видят нас ушедшие к отцу Небесному земляки писателя. Ведь и все мы, кто когда, уйдём в ряды небесного воинства, в небеса, к престолу Господню. А, если Господь благословит, увидим и мы там, сверху, новых братьев и сестёр, приехавших на Шукшинские дни.
Дней же этих было – целая неделя. Рассказать о всех них – задача непосильная. Но то, что все они свершались во славу русской литературы, главная задача которой – защищать русский язык, Россию, её великое прошлое и великое будущее, это несомненно.
Многое изменилось и в Бийске. Это же был первый город, который увидел отрок Вася, поразивший его многолюдством. Здесь он будет и в техникуме учиться. А по пути деревня Образцовка. Да, так образцово и называется. Сюда Вася приходил в войну и отсюда на саночках привёз домой мороженую картошку, которую употребляли в пищу.
Запущенное архиерейское подворье Алтайской миссии стало музеем. И очень привлекательным. Вообще город очень чистый, сохранивший очарование уездного русского города. И люди в нём, сразу видно, тянутся к чтению. А это сейчас, после таранных ударов по книгам, по их сократившемуся изданию, особенно по резкому, практически вертикальному, падению тиражей литературных журналов, особенно дорого. И нас, писателей, это внимание спасает от уныния и скорби. Приходят же люди на встречи с писателями, никто же их насильно не заставляет. Мне так вообще был в Бийске подарок: муж и жена пришли подписать мои книги, начиная с первой, 1974 года издания. Это ли не радость, это ли не позыв к новым трудам.
К чести писателей, приехавших на Шукшинские дни: Михаила Тарковского, Владислава Попова, Андрея Антипина, Платона Беседина, Валерия Копнинова, других, все они, очень неплохие писатели, не занимались рекламой своих книг, а искренне и смиренно воздавали честь и хвалу великому нашему современнику Василию Шукшину. И это очень отрадно. Нам до него тянуться и тянуться. Отрадно и то, что в организации алтайских дней большая заслуга Ассоциации писателей и издателей России.
Очень мне хотелось присоединиться к славянскому поверью, к тому, что если кто за одно лето выкупается в двенадцати реках, тому и удача будет и здоровье. И пришёл я к Катуни, и остановился на её берегу и стал было расстегивать пуговицы на рубашке, но замер в потрясении: да как же в эту Катунь войти, она тут же утащит тебя в неведомые края, такая скорость течения у неё. Не осмелился. Ну, рекам моей родины и вообще, нашей северной России, за Катунью не угнаться. Так и не погрузился, не испытал ощущение Крещенской купели, только умылся. Но и то. А Василий-то Макарович, конечно, купался. С самого детства. Такая река, с такой мощью, принимала в себя тело русского писателя.
Катунь, омывающая Сростки и Бия – водная магистраль Бийска сливаются воедино недалеко от родины писателя и образуют одну из самых крупных рек Сибири – Обь. Без подпитки водами Оби плоховато было б даже и Ледовитому океану.
А нам, писателям и читателям, сиротливо было бы без русского писателя, Алтайского самородка Василия Шукшина. Как русской литературе без его животворящей струи любви к человеку?
Владимир Николаевич Крупин, русский писатель, лауреат Первой Патриаршей литератрной премии им. равноапп. Кирилла и Мефодия
