Жёлтые брюки и зелёный галстук

Один из принципов, на которых строится наше мышление, — это экономия. По умолчанию как бы предполагается, что в любой момент на нас могут упасть задачи, которые потребуют задействования значительной части наших интеллектуальных ресурсов, и потому в обыденной жизни поддерживается своего рода «режим повышенной готовности»: все бытовые, тривиальные ситуации обрабатываются сознанием так, чтобы на это уходило минимум интеллектуальных затрат, а основной мыслительный потенциал держится в резерве.

Этот принцип экономии проявляется, в частности, в том, что обрабатываемая информация обычно упаковывается в семантические комплексы, которые, будучи по своей природе сложными структурами, используются нами как элементарные единицы мыслительного процесса. Мы вешаем на такой комплекс смысловую бирку (мнемонический якорь), а дальше просто подставляем этот знак в мыслительные формы и, вроде бы, понимаем, что имеем в виду. В семантическом пространстве обращается множество таких знаков самых различных уровней. Знаки самого высшего порядка мы называем символами: достаточно встретить изображение Эйфелевой башни и сразу же подгружается образ Франции, услышим «тургеневская девушка» — и психологический портрет уже сложился.

Впрочем, приведённые примеры неравнозначны. Абрис Эйфелевой башни известен всем, с тургеневской барышней ситуация сложнее. По-хорошему, чтобы символ «включился», нужно прочитать несколько романов Тургенева, ну, или, на худой конец, хотя бы ознакомиться с их содержанием. Пока Тургенева ещё проходят в школе и выражение «тургеневская девушка» можно услышать на уроке литературы. Но читать классику сегодня не модно. Для многих школьников (и сегодняшних, и вчерашних) литература — один из самых скучных предметов. Раньше художественная литература учила жить. С этим были согласны как писатели, которые писали книги с определённой целью — описывая, препарируя, оценивая действительность и даже пытаясь изменить её, так и читатели, которые охотно прикладывали найденные в книгах образцы, лекала и шаблоны к окружающей их реальности, руководствуясь тем самым принципом экономии мышления. Сегодня книги пишутся в основном с целью самореализации авторов, а читаются — для развлечения. Литература пребывает в семантическом запустении. В качестве мнемонических якорей используются реплики героев из фильмов, наиболее удачные демотиваторы и фотожабы, — всё то, что в современной культуре называется мемами или даже уменьшительно-ласкательно «мемчиками».

Термин «мем», введённый в оборот биологом Ричардом Докинзом, изначально значил принципиально другое. Докинз предположил, что, подобно тому, как генетический код живого существа определяется особыми структурными единицами — генами, культурный код тоже определяется комбинацией особых структурных единиц, названных им мемами. Культура наследуется через усваивание мемов, которые конкурируют за место в памяти человека. Мемы мутируют под воздействием внешней среды. Их можно подвергать селекции, сознательно выращивая в рамках популяции одни мемы и подавляя другие.

Идея Докинза показалась настолько интересной, что появилась даже специальная дисциплина — меметика, впрочем, так и не завоевавшая статус научной. Популярность концепции привела к переходу термина «мем» в обыденную речь, где он стал использоваться для обозначения мнемонического якоря (обычно с яркой эмоциональной окраской) или новых фразеологизмов.

Справедлива ли концепция Докинза? Одно из основных отличий гуманитарных от точных наук состоит в том, что гуманитарный материал позволяет построить неограниченное количество описательных моделей, каждая из которых может обладать определённой (то есть отличной от нуля) степенью достоверности. Любая модель (за исключением особо фантастических) так или иначе отражает социально-культурную действительность, всегда находятся факты, которые она уверенно объясняет. Использование модели повышает результативность обработки реальности. И концепция мемов тут — не исключение. При этом другие концепции, использующие иной понятийный аппарат, могут описывать те же явления нисколько не хуже.

Как бы то ни было, мы видим, что существует культурный дрейф. Культурный код народов переписывается. Значение старых символов забывается, они выходят из употребления; на смену им приходят новые. Причём замена «кирпичиков» происходит не только на «верхних» уровнях, где мы сами формируем своё мировоззрение, деформация затрагивает и «кирпичики» из фундамента, в судьбе которых мы практически не принимаем участия. Нашу культурную базу формирует нерегулируемый нами информационный поток, чьё влияние особенно велико в детском возрасте. Мир меняется, меняется и атмосфера (информационная среда) детства, а потом вырастают новые люди, с другим набором культурных мемов.

Столкнувшись с этим, иной раз испытываешь удивление. Как-то у меня с коллегами зашёл разговор об одежде, и я высказался в том духе, что не стоит одеваться подобно Незнайке. Моими собеседницами были две девушки, по профессии — дизайнеры, значительно моложе меня. Подброшенный мной символ не сработал. Что Незнайка — это такой персонаж детской литературы, они знали (это уже радовало), но вот о его манере одеваться — не имели никакого представления.

Между тем, Николай Носов, автор книг о Незнайке, начинает знакомить читателя со своим героем именно с одежды, так как во внешнем проявляются важные черты характера: «Этот Незнайка носил яркую голубую шляпу, желтые, канареечные, брюки и оранжевую рубашку с зеленым галстуком. Он вообще любил яркие краски. Нарядившись таким попугаем, Незнайка по целым дням слонялся по городу». Ярко-голубой, ярко-жёлтый, оранжевый и зелёный — несочетаемые цвета; впечатление, которое создаёт их комбинация — это зрительное ошеломление; находясь длительное время в контакте с подобной расцветкой, человек устаёт. Однако тот, кто вырядится в такую одежду, неизбежно будет притягивать к себе внимание.

Желание оказаться в центре событий, быть чуть ли не главным участником, несомненно, присуще Незнайке. Воспитательный потенциал книги обусловлен, в частности, и тем, что автор от истории к истории показывает, чем опасна такая жизненная стратегия для окружающих и для самого героя. Назвав Незнайку попугаем, Носов его вовсе не похвалил. Реализация через внешнее свойственна незрелым личностям; если жизнь протекает правильно, обязательно должно происходить внутреннее взросление, концентрация на внешнем должна уйти. Ценность человека — не в его «инаковости», не в отличиях от других; истинная ценность определяется не негативно (через отрицание — «я не такой, как они»), а позитивно, через утверждение — я хочу реализовать такие-то смыслы, а потому делаю то-то и то-то. И тогда внешнее будет складываться само собой, показывая, какими смыслами ты живёшь.

Во взрослом возрасте мы хватаемся за внешнее, когда испытываем дефицит внутреннего. Когда нет ощущения, что жизнь наполнена смыслом, человек пытается заглушить этот семантический голод, создавая себе различные ритуалы и следуя им. Одним из таких ритуалов является стиль.

Стиль можно определить как искусственно поддерживаемое постоянство некоторых внешних признаков. Это определение неприменимо к историческим эпохам, что несколько парадоксально. Наименование стиля по эпохе, как и эпохи по стилю стало уже культурной традицией. Обращаясь к истории, мы перебираем, как жемчужины, нанизанные на нитку хронологии, друг за другом античность, романский стиль, готику, ренессанс, барокко, рококо… Но подобное употребление этих терминов — всегда взгляд из будущего. Аутентичный человек, живущий внутри эпохи, не использовал для её определения привычный нам термин, он просто жил, так или иначе проявляя себя. Средневековый архитектор не говорил: «А давай-ка я построю здание в готическом стиле». Он строил, как ему хотелось, руководствуясь принятыми в его время стандартами или модой. А вот современный архитектор вполне может так сказать. И построит нечто, воспроизводящее узнаваемые элементы, подстраиваясь под дух того или иного времени. Это и означает придерживаться стиля.

Стиль — это игра в концепцию, следствие из какого-то принятого для себя принципа. То, что обеспечивается подгонкой (соблюдение стиля требует постоянного контроля со стороны разума), а не то, что естественным образом вырастает изнутри.

Был ли у Незнайки свой стиль? Когда мои собеседницы узнали, что Незнайка как-то по-особенному одевался, они, конечно же, заглянули в интернет. Знакомство состоялось, но вот их оценка «попугайского» костюма Незнайки оказалась для меня сюрпризом — они похвалили его за стильность: «Так одеваются художники». Безусловно, если найдётся художник, который нарядится подобным образом, это станет выбором стиля. Следил ли Незнайка, чтобы цвета его одежды были принципиально несочетаемыми? Сомневаюсь. Он просто надевал то, что ярко. У Незнайки в костюме отражался его характер. Он был самим собой, а не придерживался определённого стиля. Но подобный стиль, конечно, возможен.

В этой истории больше всего меня зацепило то, что цветовая комбинация «а-ля Незнайка» признана эстетически допустимой, и ни кем-нибудь, а профессиональными дизайнерами. Для Николая Носова его герой выглядел как попугай, сегодня он выглядит «как художник». Настройки поменялись. Изменилось восприятие мира. Молодые люди смотрят на мир другими глазами и оценивают его по-другому.

Яркие (вплоть до «истошных») цвета примелькались современному человеку. В 1953 году, когда вышла первая книга о Незнайке, ещё не было таких красок. Сегодня нас атакует ими полиграфия, кинематограф; компьютерные мультфильмы и компьютерные игры полны самых невозможных цветовых сочетаний.

И всё же думается, что если любого нашего современника поместить в обстановку, где понамешены голубой, жёлтый, оранжевый и зелёный, он всё так же будет испытывать дискомфорт. С этим аспектом всё остаётся по-прежнему, поскольку основную роль тут играет физиология. Но теперь, если ты вырядишься в подобную одежду, это будет воспринято положительно. По крайней мере, с пониманием — так ты заявляешь о себе, а это сегодня считается достойной целью и правильным действием. Человек должен стремиться быть в центре внимания, и кто на это решится — тот молодец и герой.

Андрей Владимирович Карпов, главный редактор сайта «Культуролог»