В Сыктывкаре об этой истории многие слышали. Во время репетиции «Мёртвых душ» в Театре оперы и балета случилась беда - сорвались с лестницы три актёра. Один отделался легко, другой сломал ногу, третий - Антон Петрунёв - разбился всерьёз, повредив позвоночник. Спустя пять лет мы встретились с ним в редакции нашей газеты. Он продолжает петь, но только теперь уже в храме, став диаконом кирульского Вознесенского собора отцом Антонием.
От неверующих мне часто приходится слышать вопрос: что даёт вам Церковь? Я смотрю на Антона и... вижу ответ. После того как в 2009-м он исполнил одну из ролей в мюзикле «Призрак замка Кентервиль», о нём заговорили как о подающем надежды исполнителе, интересном актёре. Но, пережив несчастье, Петрунёв, по сути, выпал из профессии. А в это время мать с отцом за него молились, да и сам он всё дольше стоял перед образами. Сейчас благодарит Господа за выпавшее испытание.
- Отец Антоний, как вы попали в театр?
- Учился на факультете физкультуры. Однажды оказался за кулисами театра - там было здорово, весело. Вообще-то, в театре работали моя бабушка и её сестра, так что этот мир не был чужим. Со стороны казалось, что работа там - вечный праздник. И захотелось остаться. Правда, у меня не было специального образования, если не считать хоровой капеллы мальчиков. Но главный хормейстер Наталья Петровна Мосанова послушала меня и взяла на работу. Совмещать с учёбой было тяжело, поэтому университет я закончил с грехом пополам, но особого значения это уже не имело.
Работал артистом хора, а так как солистов не хватало, мне время от времени доставались интересные роли. В «Призраке замка Кентервиль» - это что-то вроде мюзикла - исполнил роль Джорджа, сына главного героя. Потом была коми сказка на музыку Михаила Герцмана «Ожерелье Сюдбея». Там я играл главную роль - шамана и злодея Костяное Горло. Ещё была роль Вовочки в «Необыкновенных приключениях в Новогоднюю ночь», мы её делили с моим другом Ефимом Завальным. Ну и так далее.
- А потом была злополучная постановка «Мёртвых душ». Не было предчувствия, что всё может плохо закончиться?
- Как такового предчувствия не было, но тревога почему-то нарастала. На то имелось несколько причин. Этот спектакль на музыку Александра Пантыкина незадолго до нас поставили в Екатеринбурге, и, если не ошибаюсь, там один из актёров сломал ногу. Мы в театре это обсуждали. Были, кажется, ещё какие-то неприятности. Спектакль сам по себе интересный, хотя я не могу сказать, что хороший. Хороший и интересный - разные вещи, ведь тебя может привлечь что-то аморальное. Так вот, постановка была очень своеобразной, лишённой чувства меры. Если у Гоголя Манилов лентяй и мечтатель, то у нас он извивался змеёй и был отвратителен. Летали вертолёты, герои грабили банк, у дам были гипертрофированные бюсты и бёдра из поролона. Всё очень эффектно, но от Гоголя мало что оставалось.
- Театральная жизнь насколько может совмещаться с христианской?
- Знаете, можно совмещать, если имеешь православную мудрость. Среди актёров есть настоящие христиане, например Екатерина Васильева. Мне этой мудрости сильно не хватало, хотя я пел в церковном хоре и уже начал молиться по примеру родителей. Они каждый день читали вечернее и утреннее правило, но мне ничего не навязывали. Я сам принял решение. Это случилось в Турции, куда мы поехали вместе с невестой. От жары или ещё почему-то у меня начались неприятности с шейным позвонком. С собой оказался молитвослов, и это меня поддержало. Однако я всё ещё был очень далёк от понимания христианства. Увлекался немного восточной философией, жил обычной для своего возраста жизнью.
- У вас в театре много было верующих?
- Есть очень хорошие ребята, которые поют в церковном хоре, причащаются. Но театральная жизнь... там такое мракобесие за кулисами, что нужно много терпения, чтобы это выдержать. Отношения между творческими людьми не очень хорошие, нервные: много интриг, лицемерия, осуждения за глаза. Обстановка такая... лихая. Тяжело. Иногда выходишь из театра и как на крыльях летишь, но очень часто покидаешь его грязным, измученным. Это нельзя назвать особенностью именно нашего театра, так везде.
- Насколько для вас были приемлемы постановки вроде акуловской? Сейчас они очень распространены. Как называет Александр Пантыкин жанр «Мёртвых душ», лайт-опера.
- Владимир Акулов - человек неплохой, умеренный на фоне некоторых других режиссёров. Любит, конечно, пошлинку, но, наверное, потому, что и зритель её любит. А верующему актёру приходится себя в таких случаях ломать, закрывать глаза на какие-то вещи. Иногда что-то очень резко не нравилось, но чаще всего я просто не обращал внимания: мол, ладно, работа есть работа. Это касалось и моей роли Петрушки - слуги Чичикова. Там сцена есть, где герой хочет наложить на себя руки. Поёт:
В этой куролесице
Выпить да повеситься.
Спектакль весь такой был. Показывался грех, и всем нам это, скорее, нравилось. Полагали, что зритель будет доволен. Но беспокойство, повторяю, нарастало. На репетиции я внимательно изучил лестницу, на которой Петрушку, Чичикова и Хлестакова должны были поднять над сценой...
- Извините, перебью. Хлестаков здесь при чём? Он же из «Ревизора»?
- Акулов решил усилить им «Мёртвые души». Так вот, посмотрел я на лестницу и увидел, что верёвки, которыми она скреплена, трухля-трухлёй, при желании можно порвать руками. Говорю тем, кто имел отношение к вопросу безопасности: «Что вы делаете? Нас же втроём на пару метров должны поднять. Если порвётся, убиться не убьёмся, но падать всё равно неприятно». «Ладно, - отвечают, - всё будет нормально». «Если что-то случится, это будет на вашей совести», - предупредил я.
А дальше - генеральная репетиция. Подъём лестницы осуществляется с пульта, но человек, который там обычно сидел, вдруг возмущённо вскакивает и убегает. Не знаю, что там произошло, кто его обидел. В результате за пульт села помреж, а она у нас женщина основательная - не из тех, кто способен делать два дела сразу. А ситуация потребовала от неё именно этого: одновременно контролировать лестницу и работать со светом.
Чувствую, что-то сейчас произойдёт. Помреж нажимает кнопку, лестница начинает подниматься. «Свет, свет!» - кричит режиссёр. Помреж в панике выключает свет и совершенно забывает про лестницу. Она ползёт под купол: два метра, четыре, пять, шесть... Ефим Завальный, он же Чичиков, висит внизу, ему ближе всех до сцены. Я посередине, а сверху Гаврилов, он же Хлестаков. Мы кричим все трое: «Куда вы нас поднимаете?! Остановите!» В этот момент верёвка трещит, лопается и мы в полной темноте летим на железный мостик внизу. Ефиму повезло: он приземлился на ноги и отскочил. Я падаю - резкий удар, вспышка боли. Сверху на меня обрушивается Гаврилов, ломая себя ногу и добавляя мне неприятностей.
Боль ужасная. «Неужели всё?» - думаю. Закончив физкультурный, знаю, как у нас всё устроено, и я догадался, что с позвоночником не всё ладно. Перед глазами появились мать, отец, невеста Лида - самые главные люди в моей жизни. Вставать даже не пытался, ногами подёргал, пальцы вроде шевелятся: значит, самого страшного не произошло. Подумал: «Может, обойдётся?» Но когда сделали снимок, врач сказал: «У тебя сложный перелом позвоночника, без операции не обойтись». Нерв, к счастью, едва задело, а вот один позвонок раскрошился, вместо него нужно было ставить титановый имплантат. Десять дней ждал, когда пришлют эту конструкцию. Мама регентовала тогда в давпонском храме, откуда ко мне пришёл отец Михаил Химишинец. Исповедовал, причастил накануне операции, которую я ждал с нарастающим страхом.
Провести её взялся Александр Сергеевич Лебедев - хороший нейрохирург. Пять часов я пролежал на операционном столе, потеряв полтора литра крови. И началась у меня другая жизнь.
«Из театра тебе надо уходить», - сказала мама.
У меня и самого поселилась эта стержневая мысль: не стоит больше работать в театре.
- Спектакль отменили после этой истории?
- Перенесли на полгода.
- Как сложилась судьба других пострадавших актёров?
- Гаврилов продолжает играть в Театре оперы и балета. В его жизни ничего не изменилось. Ефим Завальный сейчас в Петербурге. Талантливый парень, у него настоящий красивый баритон.
- А у вас?
- Тоже баритон, лирический.
- Ваше настоящее воцерковление началось уже после травмы?
- Да, стал читать православную литературу, отказываться от каких-то светских вещей. Я, скажем, очень люблю фильмы смотреть, ничего не могу с собой поделать. Но раньше особо не задумывался, насколько тот или иной фильм не полезен для меня. А после несчастья мне было не по себе от некоторых сцен. Я начал смотреть либо христианские фильмы, либо нейтральные, где нет ничего разрушительного для души. Например, снятые в советское время. С друзьями продолжил общаться только самыми верными. Хотя они и далеки от Церкви, но люди хорошие. Иногда спорим, когда ребята начинают нести всякую ерунду про Церковь - как правило, на тему «батюшек на джипах». Говорю: «Возьмите книгу, почитайте, хоть чуть-чуть познакомьтесь с православием. Сходите на службу, сами посмотрите, что к чему». Но куда там, они же в Интернете что-то там прочли. Впрочем, разногласия у нас случаются редко. Некоторые с уважением относятся к тому, что я диакон. Вроде как и в Бога верят, но, как говорится, мир заедает. Посмотрим, что дальше будет.
- Как вы решились стать священнослужителем?
- Случилось это не сразу. Очень долго восстанавливался после падения. Врач Николай Владимирович Аникеев через десять дней после операции сказал: «Встань и иди! Нечего разлёживаться». Но, увы, это была лишь шутка, чтобы меня подбодрить. Поначалу даже шевелиться было больно. Потом сто метров пройду - голова кружится. Даже сидеть было трудно. Но прогресс всё-таки был, и я начал петь на клиросе. Саша Игнатов, регент в Вознесенском храме, пригласил на ставку. Согласился. Была ещё в колледже подработка в хоре, но всё равно получалось очень немного. Начал искать работу.
Отец Михаил Козак, настоятель храма в Давпоне, в первый раз предложил рукоположиться мне вскоре после операции, когда я едва ходил. Но тогда для меня это было совершенно немыслимо, я даже в отдалённом будущем не видел себя священнослужителем. Спустя какое-то время батюшка снова спрашивает: «Надумал?» - «Нет! Нет!»
Однако с работой у меня не заладилось, и я всё никак не мог понять почему. Скажем, попытался устроиться худруком в Дом культуры. Успешно провёл праздник, всё было вроде хорошо. Вдруг сообщают, что испытательный срок я не прошёл. В другой раз в ансамбле «Асъя кыа» понадобился певец на полставки. Спел два романса, вижу - отношение нормальное. Комиссия долго совещалась, и решили-таки мне отказать. Сказали, что сомневаются, смогу ли я после операции ездить в автобусе на гастроли, но это, возможно, отговорка. Начал задумываться, к чему же Господь меня подталкивает, подводит. В очередной раз прихожу к отцу Михаилу.
«Ну что, Антоний, будешь рукополагаться?» - спрашивает он. «Батюшка, наверное, да».
Экстерном закончил духовное училище, и 22 мая 2014-го был рукоположён в диаконы. Сейчас заочно учусь в Ярославской семинарии, что очень сильно мне помогает.
- Родители на ваших глазах пришли в Церковь?
- Мама верила, сколько я себя помню. Начала петь в хоре, потом стала регентом, с отцом обвенчались. Отец крестился значительно позже мамы. Его отец, мой дед, Александр Степанович Петрунёв, был первым директором Сыктывкарского телевидения, твердокаменным таким коммунистом. Сейчас ему 86 лет. И ситуация непростая - сын в Церкви, невестка, внук.
- По-прежнему воюет с религией?
- Не особо. Скажет иногда: «Бога нет!», а следом: «Я так-то не то чтобы не верю». Или: «А я ведь крещёный!..» Интересный у меня дед.
- А как отнеслась невеста к вашему решению рукоположиться? Ведь дружить она начала с актёром, а тут вдруг диакон.
- Конечно, это её шокировало немного. Лида на десять лет меня младше, но человек очень ответственный, так что мы довольно долго дружили, прежде чем она дала согласие выйти за меня замуж. Однажды стоим в подъезде после прогулки, разговариваем. Когда Лидия услышала, что я думаю о рукоположении, то растерялась, но успокоила себя тем, что я просто так ляпнул. Потом мы поженились, обвенчались. Я снова возвращался к старому разговору о диаконстве, однако большого энтузиазма это не вызывало. Наконец, за две недели до рукоположения сказал, что принял окончательное решение.
Жена после этого несколько дней ходила растерянная: ей казалось, что стать матушкой - это вроде как цепи надеть на руки, на ноги. «Успокойся, - говорю, - священники и их семьи - такие же люди, как все». Жена, правда, продолжала сомневаться. Сейчас она матушка Лидия.
- Что изменило её мнение?
- Я попросил Сашу Игнатова устроить Лиду в наш хор. Она ведь закончила Колледж искусств, работает в музыкальной школе дирижёром-хоровиком. Я говорил с ней, книги давал почитать, потом предложил исповедаться, причаститься. Она спокойно, серьёзно всё приняла, не было никаких споров.
- Расскажите о вашей диаконской жизни.
- Сорокоуст служишь каждый день утром и вечером, проникаешься, уже всё лучше понимаешь, что к чему. Настоятель кирульского Вознесенского собора отец Алексей Муравский очень помог. Он терпеливый человек, настоящий педагог. Что педагога отличает от умного человека, хорошо знающего материал? Терпение. Идёт служба, я что-то не то начинаю делать - нужно возглас давать, а я забыл об этом. Отец Алексей тихо так обернётся, спокойно объяснит, хор ждёт, когда до меня дойдёт, наконец. Или заподозрит, что я не понимаю, что пою, а это не дело. Вот сценка во время службы.
«Слава Вышнему Богу!» - восклицает отец Алексей, воздевая руки.
Ничто не предвещает вопросов. Вдруг он медленно поворачивается ко мне: «Что значит "прободи"?»
Я - в ступоре. Батюшка терпеливо ждёт. Потом объясняет.
А отец Николай (Размыслов) совсем другой. Он быстрый, подгоняет меня, учит мгновенно реагировать на какие-то ситуации. Это тоже необходимо. Так они меня учат, вроде разному: один - не спешить, другой - не зевать. Но вместе получается неплохо.
- Что больше всего вам нравится в диаконском деле?
- Творчество. Люблю возвышать некоторые молитвы, ектеньи монотонные. «ВКонтакте» есть группа, где диаконы выкладывают свои записи, делятся идеями. Я тоже задумываюсь. Когда начинаю на службе опробовать своё понимание, как пропеть то или иное место, отцы улыбаются, говорят, что у них не было прежде диаконов, которые что-то придумывали. Вот послушайте...
Отец Антоний поёт: «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим». Распев красивый, похожий на старинный, но всё равно необычный.
- Это допускается? - уточняю я.
- Конечно. Главное, чтобы не выходило из канона. Диаконство - очень творческое дело, там многое можно. А вот священник - тут уже совсем другая жизнь, другая ответственность.
- Творчество - это ведь всегда искушения, отец Антоний. Как диаконы с ними справляются?
- Было много великих диаконов, у которых имелись от природы мощнейшие, красивые голоса. Они вели себя так важно, что их подчас путали с архиереями. У любого из нас есть искушение подражать им, но мне кажется, что диакону нельзя заслонять священника. Он должен быть благообразен, осанку, выправку иметь, как у солдата. Быть украшением службы, но не её центром. А главное, за всем этим не терять понимания, что стоишь перед Богом. Не просто так пропеть что положено, а пропустить через душу.
- Получается?
- Иногда. Иногда - нет. То же самое при келейных молитвах - за здравие, за упокой. Стараешься вспоминать лица тех, за кого молишься, но не всегда выходит. И на службе, когда день за днём повторяешь одно песнопение, тело всё делает само, на автомате, как говорится. Потом спохватишься, пнёшь себя внутри: «Не забывайся!» Это очень важно и для диакона, и для любого христианина - не забываться.
