Будущий монах Арсений (Йованович), дипломированный стоматолог, художник, музыкант, 7 лет прожил в Нью-Йорке. Был участником ряда музыкальных групп новой волны (в частности, «Екатерина Великая»). Позже он описал свой опыт в книге «Бог и рок-н-ролл». В поисках выхода из духовного тупика воцерковился и принял решение отправиться на Святую Гору. Приняв монашество, отец Арсений 12 лет провел в сербском монастыре Высокие Дечаны (в Косове), сейчас входит в число братии монастыря Острог в Черногории.
Корреспондент и переводчик портала Православие.Ru Светлана Луганская беседовала с отцом Арсением в студии радио «Светигора», где отец Арсений, автор и ведущий программы о монашестве - частый гость. В своих проповедях он охотно делится опытом своей, полной искушений и падений жизни, чтобы предостеречь тех, кто, возможно, идет этим гибельным путем, и дать людям надежду на то, что можно подняться даже со дна ада и обрести новую жизнь.
- Отец Арсений, ваш путь к вере был долгим и непростым, расскажите пожалуйста о себе, своем детстве, семье...
Белград. Конец 1960-х
- Я родился в Белграде, в 1961 году, это были времена коммунизма, времена Югославии Тито, он был неким малым богом, и мы были воспитаны на том, что он - все и вся. В нашем доме никто в церковь не ходил, хотя мои близкие не были коммунистами, напротив, они были противниками коммунизма. Мой отец был сыном четника, дед был четником, точнее, он был офицером тогдашней предвоенной югославской королевской армии. Он был состоятельным белградцем, но жить в Белграде не любил, у него было большое имение в окрестностях города Шабац. Когда началась Вторая мировая война, он вступил в первое тогда движение сопротивления в Европе, в четницкую королевскую армию, возглавляемую генералом Драже Михайловичем (Югославская армия в Отечестве. - Прим. ред.) и находился под его непосредственным командованием. К сожалению, я его не знал, так как он умер от последствий ранений, полученных в борьбе с коммунистами (во время немецкой оккупации в Югославии шла война между партизанскими коммунистическими отрядами Йозефа Броз Тито и армией Драголюба Михайловича. - Прим.ред.). Таким образом, моя семья была первой в списке на экспроприацию земли. И отобрали все, и имение, и землю... Мой отец не мог забыть издевательства и унижения, которые он пережил в детстве. Он видел, как комиссар в кожанке избивает мать, мою бабушку, называя ее «четницкой шлюхой». Он ударил ее в лицо, она упала, отец все это видел и не мог забыть, в нем развилась болезненная ненависть к коммунистам, но, несмотря на это, он не стал церковным человеком. Бабушка очень боялась, она не решалась рассказать, как постарадал ее муж, даже мне она говорила, что дед Тодор умер от опухоли, в страхе, чтобы кто-нибудь не узнал правду и мучения не начались снова. Таким образом, в детстве с церковной жизнью я не был знаком, хотя бабушка была верующей. Дед с маминой стороны, Петр, был благочестивым верующим человеком, он был церковным певчим, его любили и уважали. Был такой эпизод во время немецкой оккупации, не знаю точно, в каком году: к деду пришел один богатый белградский еврей, владелец одного из самых красивых домов на Дедине - это элитная часть города. Он понимал, что его арестуют и сказал: «Петр, с нами все ясно, рано или поздно нас заберут, ты хороший порядочный человек, я хочу записать на тебя мой дом». Дед ответил: «Нет, брат, (кажется, его звали Феликс), я не могу на чужом горе зарабатывать». Тогда тот ему сказал: «Не говори так, у тебя ведь дети, а в этот дом все равно кто-то вселится». Но дед отказался, и сейчас в этом доме находится посольство Пакистана. От деда я слышал о Христе, о том, как Сын Божий любил людей, и по тем дедушкиным рассказам я полюбил Христа. Помню, как я переживал, что Его убили злые люди, и радовался Его Воскресению, и, как всякий ребенок, не видел в этом ничего противоестественного. С этого началось мое знакомство с Церковью, благодаря деду, мне было тогда лет шесть-семь. В храмах были тогда только дедушки и бабушки, помню их хриплое пение: «Господи, помилуй!» Молодых не было, никто не смел, боялись. Так я рос, мама научила меня перед сном молиться о себе и о ближних, мы постились по пятницам, но литургической жизни не было.
Нашей духовностью стал рок, он открывал нам новые горизонты, уводил из серости коммунизма.
Но детство прошло, и когда я стал подростком, я обратился к греху. Будучи по природе беспокойным и любознательным, я в школе нашел компанию подобных себе ребят. Это были «дединьские дети», школа находилась на Дедине, где жили политики, члены правительства, генералы и угодные режиму деятели искусства. Я дружил преимущественно с такими детьми, не потому что они такие, просто по духу мы подходили друг другу. Конечно, молодой человек всегда что-то ищет, высших ценностей, но по неопытности и без должного руководства хватается за первое попавшееся. Мой самый близкий, ныне покойный, друг Душан Гера был исключительной личностью, мы с ним часто ходили на концерты, на вечеринки, ведь это было время хиппи, рок-музыки - 1972 год. У нас гастролировали Статус Кво, Сьюзи Кватро, Дип Пёрпл, Джетро Талл и другие. Для нас, подростков, это была настоящая магия, нашей духовностью стал рок, он открывал нам какие-то новые горизонты, уводил из серости коммунизма. Концерты стали нашей «литургией», ведь все-таки мы были еще детьми; и вот тогда мы начали портиться, и очень серьезно. Во-первых, на таких концертах быстро знакомишься с наркотиками: когда молодежь ищет духовного наполнения, а его нет, находится замена - наркотики. Мы начали курить гашиш. Оглушительные атаки рока, дым, кружащий над нами - все это опьяняло. Мои друзья со временом стали музыкантами, художниками, актерами, это были очень талантливые люди, и мы очень серьезно приняли эту новую религию, полностью погрузились в философию рока, то есть, философию бесстыдства и дерзости.
- Вы чувствовали, что на пути поиска духовности в роке, наркотиках, душа все-таки остается пустой, что в них нет истинного смысла?
- Конечно, но не сразу, тогда я был слишком молод, для нас это было развлечение и духовность. Параллельно я стал знакомиться с восточными сектами, которых тогда было много. Христианство я не рассматривал как возможность, мне казалось, что тут все слишком знакомо, понятно и скучно, и если мне случалось встретить на улице священника, я смотрел на него с жалостью и думал: «Человек занимается тем, что не имеет смысла, Бога нет, а если и есть, то слишком далеко, чтобы можно было Его достичь». Я и мои ровесники стали заниматься медитативными техниками, в основном трансцендентальной медитацией, а наряду с музыкой и медитацией, которой я серьезно себя посвятил, мы вели распутный образ жизни, у нас было много денег, ведь это была компания детей коммунистической элиты. Правда, я заботился о том, чтобы не огорчать родителей, понимал, что необходимо учиться, поступил на стоматологический факультет, жизнь проходила между факультетом, ночными клубами и сеансами медитации.
- Вас так захватила эта жизнь?
- Да, полностью, я серьезно занимался медитацией, жизнь была распутной, серьёзной, коррозивной, вела к полной духовной и физической погибели. К сожалению, со временем большинство моих друзей перешли на сильные наркотики, а я, слава Богу, нет. Господь меня сохранил, всякий раз, когда я употреблял героин, мне становилось плохо, но многие мои друзья, очень талантливые музыканты, художники и актеры стали наркоманами. Со временем мне было все тяжелее, я понимал, что живу пустой жизнью, несмотря на то, что со стороны это было незаметно. Я занимался спортом, снимался в кино, на телевидении, участвовал в общественной жизни, хорошо учился, но меня терзало недовольство собой, а чем больше я хватался за внешнее, тем больше чувствовал внутренюю пустоту. Конечно, я рано потерял и телесную чистоту, в нашей компании было много девушек, таких же бедолаг. Знаете, это было нашей философией, как в песне «Секс, наркотики, рок-н-ролл». Позже я понял, как это губительно для души, и просто не знаешь, как разбить этот заколдованный круг.
Я проникся духом этого мира, упаднического и распущенного, который перемалывает человеческие души
- Как вы искали выход?
Нью-Йорк в 1974 году
- Меня всегда привлекал западный мир. Первый раз я поехал в Америку, когда мне было 19 лет. У нас были родственники в Нью-Йорке, и мне было очень интересно, мне казалось, что там все по-другому, чем в Белграде. В 1979 году я впервые оказался в Нью-Йорке. Два месяца я провел у своего родственника, он был клиническим психологом. В тот год я упился этим обезумевшим западом, Нью-Йорком, который с одной стороны - центр мира, а с другой - современные Вавилон, Содом и Гоморра. Я полностью проникся духом этого времени, этого мира, упаднического и распущенного, который перемалывает человеческие души и так привлекает молодого человека, свободный во всем мир, не имеющий нравственных норм, но соблазнительный для духовно неокрепшей души. В Белград я вернулся с серьгой в ухе и с новым порочным опытом. Все, что я не мог получить в Белграде, я нашел там. С моим другом мы побывали и в Амстердаме, должен сказать, что Голландия - одна из самых декадентских стран Европы, страшно, чего мы там насмотрелись! И то, что теперь в Гааге они судят других, это такой абсурд, такое лицемерие! Это страшное лицемерие, что такая страна нас учит справедливости.
Все было наше, но ничто не приносило настоящей радости
В юности многие из нас стремились на Запад и это оставило свой след; и сегодня кто-то хочет в Европу, не зная, как это губительно, особенно для нас, славян с мягкой восприимчивой душой. Когда наш человек туда попадает, он может очень пострадать, славянской душе там плохо и тяжело, я в этом убедился. Итак, в свои 27 лет я решил жить подальше от ставшего мне тесным Белграда. Это было время падения коммунизма, конец 80-х, трудное время, когда зверь умирает, он очень опасен. Наша группа разделилась, это были уже известные музыканты и художники, кто-то уехал в Европу, кто-то в США, как и я с моим другом Герой. Мы довольно быстро нашли работу, хотя и не по специальности. Какое-то время я хотел работать стоматологом, но меня привлекало и творчество. Еще в Белграде я начал заниматься живописью и скульптурой, и когда приехал в Америку, понял, что не хочу входить в их систему здравоохранения, не хочу быть кровопийцей, для которого пациент - просто номер медицинской карты, и полностью посвятил себя творчеству. Вобщем, за чтобы мы не брались, у нас все получалось, мир как бы капитулировал перед нами, мы все могли себе позволить. Однажды мы, компания юнцов, наняли яхту и отправились в плавание в открытое море, все нам легко удавалось - музыка, яхты, творчество, мотоциклы, машины... Все было наше, но ничто не приносило настоящей радости, не наполняло душу и гнало нас дальше и дальше, к сожалению, часто в пороки, которые в изобилии предлагал окружающий нас мир.
Но внутреннее недовольство росло и переросло в нестерпимую душевную боль
- Но о Православии вы по-прежнему не думали?
- В коммунистической Югославии были прекрасные издательства, книжные магазины были переполнены, были всевозможные философско-религиозные издания, но только православных не было. Зато было много римокатолического мистицизма, не говоря уже о суфизме, буддизме, индуизме, и мы все это изучали, хотя чувствовали, что это не то, ложное, но все-таки занимались. И в Америке мы продолжали вести такой же образ жизни: концерты, ночные клубы, праздная опустошительная жизнь. Но внутреннее недовольство росло и переросло в нестерпимую душевную боль, невыносимую боль. Мой друг Душан Гера стал погибать от наркотиков, стал срываться все чаще. Мы пытались его спасти, его девушка увезла его Милан, потом в Торонто, а я остался один, мне становилось все труднее.
- Как вы нашли выход?
- Это было где-то в 1989 году, я дошел до крайности, до границы самоубийства, осуществилось все, о чем я мечтал подростком, но когда я всего достиг, достиг и апогея внутреннего недовольства. У меня был свой дом, свой бизнес, у меня была своя мастерская, где я занимался творчеством, были друзья и женщины, но душа жаждала, я все больше видел пустоту и ограниченность. Все чаще я углублялся в медитации или часами бродил по Нью-йорку, по улицам и бульварам, блуждал по этому человеческому муравейнику, в страшном одиночестве, с воплем о любви, ибо там любви нет, все рассматривается через призму выгоды, тонул в одиночестве. И когда я был в шаге от того, чтобы сесть в машину и броситься в Хадсон, на какой-то вечеринке я познакомился с молодым человеком из Белграда. Он, как и я, в свое время уехал в Австралию, жил также, как и я, стал алкогольно зависимым, дошел до полного отчаяния и в таком отчаянном состоянии встретил православных христиан, румын, благодаря которым крестился, а потом пришел в сербскую Православную Церковь. И вот, мы с ним познакомились в Нью-Йорке, он привлек мое внимание среди других людей, были там и сербы, и русские, я дружил с русскими, они исполнены жизни, мне нравился их дух, такой пламенный, как из романов Достоевского.
- Среди них были православные?
Митрополит Петр II Петрович Негош
- Нет, это были люди из мира искусства, все немного не в себе, «фрик», каждый по-своему сумасшедший, но каждый талантлив. Там я встретил еще одного человека, его звали Дарко Ротквич, пусть Господь дарует ему всякое благо. Я почувствовал, что в этом человеке есть то, что мне необходимо, что я ищу и не могу найти среди массы «интересных людей». Поскольку мы только познакомились, я не мог сразу расспросить его, как ему удалось этого добиться без алкоголя, без наркотиков. Когда мы встретились еще раз, я набрался смелости и спросил его, чем он занимается, что делает. Он будто ждал этого вопроса и сказал с легкой улыбкой: «Может быть, я разочарую тебя - я православный христианин, сейчас Великий пост, и я пощусь, готовлюсь к Причастию». Ох, когда он это сказал, как будто ведро воды на голову вылил. «Ааа..., хорошо, прекрасно», - сказал я в снобистском разочаровании, допил чай и ушел. Но, вернувшись домой, не мог найти себе места, просто чувствовал, что в этом человеке есть что-то особенное. На следующий день я пошел к нему и сказал: «Прости, я неправильно среагировал, расскажи мне об этом, расскажи мне о посте, обо всем, что знаешь». Он ответил: «Знаешь, я не богослов, я не умею об этом говорить, я дам тебе книгу». И он дал мне книгу какого-то владыки Николая (Велимировича) «О Негоше» (святитель Петр Цитинский (Петр Негош), митрополит и правитель Черногории. - Прим.ред.). Я ничего не знал о владыке Николае (Велимировиче), и Негош тоже не имел для меня большого значения, но из уважения я взял ее. Дома, начав читать, я понял, как это серьезно, ведь владыка Николай в молодости тоже интересовался восточными учениями и говорил о Творце вселенной эзотерическим образом. Меня потрясло, откуда в православной литературе такой ум? Конечно, закрыть книгу я уже не мог, я почувствовал тепло, умиление, любовь, как будто я читал письмо дедушки из родного края. До рассвета я не мог оторваться от чтения, я понял, как это серьезно, понял, что это невозможно игнорировать. Я с нетерпением ждал встречи с моим новым другом-христинианом, и сказал ему: «Старик, как это прекрасно, у тебя есть еще что-то?» Он дал мне маленькую книжечку Нила Сорского, русского монаха. Это был, так скажем, практикум, учебник практических советов, без эзотерики, о Боге, диаволе, бесах, духовных страданиях, молитве и спасении. Это было невероятно, но тогда я понял, где я оказался и что со мной происходит, что все это не случайно, и что демонические силы обладают нами. Я понял, что я нахожусь в тяжелом психическом состоянии, в котором люди чаще всего обращаются к психиатрам. Тогда, может быть впервые с детских лет, я начал молиться.
- Что еще вы читали?
- Святого Антония Великого, святителя Игнатия Брянчанинова, ранних отцов, святителей Василия Великого, Григория Богослова, Симеона нового Богослова, Григория Паламу, Григория Синаита, Иосифа Спилеота и других. Много и русских святых отцов, и греческих...
- А владыку Николая?
- Владыку Николая не читал, я не нашел его книг. Но я все еще не понимал значения Церкви, я думал: «Ну, церковь не нужна, не нужна институция, я могу молиться и дома». Одно время и мог так, была мне дана благодать, но она стала отступать, и я почувствовал, что нельзя без храма и Литургии. Тот мой друг, о котором я говорил, отвел меня в церковь, но не в сербскую (это было военное время 90-х, и там много говорили о политике, а мне как новообращенному, это было не нужно), туда я ходил по праздникам - встретиться с земляками. Он отвел меня в Американскую Православную Церковь, хотя на самом деле она русская, Московский Патриархат дала ей автокефалию, и там в основном были русские. Она полностью базировалась на русской традиции, признавала Русскую Православную Церковь как свою Мать-Церковь и русского Патриарха. Были там и бывшие протестанты, и пуэрториканцы, и китайцы, те люди, которые, узнав Христа, сказали - да, это Истина! Там я встречал таких ревностных христиан, что мы, и русские, и сербы, и греки могли бы постыдиться.
- Вы нашли там людей с похожим опытом?
- Да, и провел там два года. Там я встретил своего первого духовного отца, отца Макария, бывшего католического монаха, каталонца с Майорки. С ним был и его родственник, тоже бывший католик, Даниэл Брено. Отец Макарий, еще будучи в католическом монастыре, начал интересоваться трудами раннехристианских святых отцов, но настоятель не благословлял его читать их, ссылаясь на то, что это чтение только для теологов. Тогда отец Макарий решил уйти из того монастыря. Он крестился в Русской Церкви и стал православным христинином. Его родственник Даниэль был учителем живописи, Православие принял в Париже, куда уехал, будучи молодым художником. До этого отец Макарий уговаривал его писать иконы, но тот не соглашался, тогда отец Макарий отвел его к Леониду Успенскому, который тогда держал в Париже свою известную школу. Мастер радушно их принял, но объяснил, что иконопись - это не просто живопись, это священное искусство, и он может принять в ученики только крещеного человека. Даниэль согласился с условием, что Успенский сам будет его крестным. Так и произошло. Однажды они позвали меня на чай после Литургии, и я увидел иконы в его мастерской. Тогда я понял, что это моя жизнь. Даниэль был удивительным человеком, прекрасным, добрым, светлым. К сожалению, его больше нет с нами.
Мне как будто Небеса открылись, я пережил такое глубокое покаяние, которое не поддается описанию
Вскоре я спросил его, примет ли он меня в ученики. Он ответил: «Нет, нет, у меня много работы! Знаешь, многие приходили, а потом у них не хватает сил и терпения, а я на них только трачу время». Я сказал ему: «Даниэль, я тебя понимаю, но прошу тебя, дай мне шанс». Он согласился. Через три недели я принес ему свою работу, мне казалось, что получилось неплохо. Он, как старый мастер, надел очки и стал ее рассматривать. В ожидании ответа я боялся вздохнуть. Тут он спросил меня: «Знаешь, где находится "Парл Пейнт?"» Я говорю: «Первый раз слышу, не знаю...» А он мне: «Это самый большой и самый лучший магазин художественных материалов в Нью-Йорке, там ты найдешь все необходимое». Я еще не осознавал, что он говорит: «Для того, чтобы заниматься иконописью тебе нужна такая-то кисть, такие-то краски», - и только тут до меня дошло, что он принял меня в ученики! Вот так это началось. Я не могу описать эту радость. В тот период я узнал об Иисусовой молитве, а до этого я занимался сочинением каких-то своих молитв, но считал, что занимаюсь Иисусовой молитвой. Отец Макарий мне сказал, что это совсем не то, и уже под его руководством я стал упражняться в умной Иисусовой молитве. Молился, как правило, ночью, после чтения Евангелия и духовной литературы, а занятия медитацией научили меня погружаться в себя, и когда я призывал Иисуса, сначала вслух, потом в себе, очень скоро мне как будто Небеса открылись, я пережил такое глубокое покаяние, которое не поддается описанию. Я понял, что иконопись - это духовная дисциплина, во мне кипела истинная радость, я освободился от страстей и твердо решил жить целомудренно. Я все еще не решил: жениться ли мне или идти в монастырь, но уже шел новым путем, в новую жизнь.
Для человека, который встретил Бога, моменты богооставлености страшно болезенны
- Вы тогда уже исповедались?
- Да, первая исповедь состоялась до моего знакомства с оцом Макарием, я жил в Бруклине, и встречал там одного старого священника, ему было под девяносто лет. Однажды я подошел к нему. Его имя было Иосиф. Оказалось, что он англичанин, православный священник, викарный епископ, некоторое время жил в Ливане. Я спросил его: «Отче, вы в самом деле англичанин? Я думал, что православные только греки, русские, болгары». А он улыбнулся и говорит: «Конечно! Год сейв зе квиин!» Я решил первый раз причаститься у него, спросил, можно ли у него исповедаться, и он назначил исповедь на следующий день. Я был в таком страхе! Как я буду исповедоваться? Что скажу? Утром, бреюсь и думаю: «Ты ненормальный! Как ты этому старому человеку будешь рассказывать все свои мерзости, как тебе не стыдно? Не дури, исповедуешся Богу дома!» Но все-таки решился, пошел. А он говорит мне: «Давай!» А я, хотя и нашел концепцию, как говорить, смутился, концепция рухнула, я испугался, обливаюсь потом, и только начал исповедоваться, разрыдался так, что не мог остановиться, а он приговаривал: «Хорошо, хорошо, чадо мое, все хорошо, все в порядке». А я и слова не мог вымолвить, но он прочел надо мной разрешительную молитву, и я первый раз в жизни причастился. Вышел из храма, как малое дитя, это была даже не исповедь, а выворачивание наизнанку всего себя, всей своей жизни. Со временем я все больше задумывался о монашесклй жизни, Бог дал мне много благодатных переживаний, я был потрясен этой любовью, осознанием, что смерти нет, понял, что самое необходимое человеку - это чувство бессмертия. Я находил подобное у старца Софрония Сахарова, чада Силуана Святогорца. Он был великим богословом богооставленности, ибо для человека, который встретил Бога, моменты богооставлености страшно болезенны, он пережил и то, и другое. Я много думал о монашестве, но думал и о браке, но, видимо, у Бога был для меня другой план, и благодаря отцу Макарию, мне представилась возможность испытать себя.
- Как?
- Отец Макарий изготавливал ризы из меди, серебра и золота. Однажды он направил меня чистить ризы на иконах в монастырь Святого Тихона Задонского в Пенсильвании, основанный святителем Тихоном, будущим русским Патриархом. Я чистил, полировал ризы, познакомился с монастырем, с долгими монашескими службами. Пенсильвания очень красивый край, там много озер, бобры строят свои симпатичные островки. Мне понравилось это дыхание молитвы, тишины, молчания, ранние подъемы, и я сказал себе - это мое. Но и боялся. Думал: «Кто я? Белградско-нью-йоркский балбес, избалованное грешное создание, куда тебе рано вставать, ты что?» Но все-таки решил попробовать. Вернувшись, рассказал отцу Макарию, а он говорит: «Пробуй!» Архиепископ Пенсильвании и Филадельфии Герман (Свайко), мы уже были знакомы, сказал: «Пожалуйста!» - и я уехал туда на месяц. Взял с собой большую иконную доску, написал там икону Преображения Господня, постепенно понимая, что это мой путь, хотя еще не знал, что и как. Вернулся в Нью Йорк, в полной решимости принять монашество. Пока я был в монастыре, Господь даровал мне слезы, я выплакал реку грехов в слезах, чистилась душа. Но когда мой товарищ Нинослав спрашивал меня: «Ты все еще думаешь о монашестве?» - я выкручивался: «Понимаешь, мне нужен какой-то монах, опытный». Потому что в основном там были американцы, русского происхождения, но все же американцы, и он сказал мне: «В Лос-Анджелесе есть епископ Западно-Американский Хризостом, он двадцать лет в монашестве, святогорец». Я ему позвонил, представился и владыка мне сказал: «Пожалуйста, приезжай». Владыка очень тепло нас принял. Я обратился к нему, сказал, что меня влечет монашество, а он мне: «Брат Александр, смотри, когда человек чувствует призыв к монашеству, не нужно долго размышлять, нужно сразу проверить себя и если увидишь, что монашество не для тебя - ничего страшного, а если утвердишься - хорошо, но если долго тянуть, может случиться, что этот призыв отступит, и это плохо». - «Если так, то благословите», - сказал я. Я остался у него на пять дней, это был настоящий духовный аристократ, исключительная личность. Да, это было время страшного преследования сербов, если ты серб, то ты - хуже свиньи и в этой медийной травле мы уже сами были готовы подумать - может быть, мы и в самом деле такие?! И вдруг встречаешь такого удивительного человека, действительно исключительного во всех отношениях. В Нью-Йорк я вернулся с принятым решением, и - «Гудбай, Америка!» - уехал на Святую гору.
Когда-то я, новообращенный, хотел отметить свой 33-й день рождения на Святой Горе и это случилось. Бог услышал мою молитву, и я встретил свой 33-й год жизни на Святой Горе. Там я познакомился с греками из Австралии, которые ездили в паломничество по балканским монастырям, они показывали фотографии, рассказывали о Косово, о Дечанах, и навалилась на меня такая тоска по родным краям, стал я размышлять о Дечанах, много общего у этого монастыря со Святой горой.
- И что Вы решили?
- Пошел в Дечаны, встретил там молодых, образованных, близких мне по духу людей. Там я пробыл 12 лет, там я созрел как личность (как монах никогда не созрею), но как личность, вероятно, именно там созрел. Это были прекрасные 12 лет, Дечаны - это один из самых выдающихся сербских монастырей, со святогорским уставом, с известной иконописной дечанской школой.
Пять лет провел я в пустыни, и тут была борьба не на жизнь, а на смерть
- И там Вы занимались иконописью?
- Да, иконописью, это было главное послушание, но много занимался Иисусовой молитвой, стремился к пустынножительству. Однажды я пошел в скит нашего монастыря, в Черную реку, тогдашний игумен Феодосий (ныне епископ Рашско-Призренский) благословил меня. Я оставался там три дня и очень полюбил этот горный скит. Уединение, нигде ни души, дикая природа, горы, до монастыря час ходьбы, суровые условия, но я очень хотел там остаться. Пошел к владыке Артемию, в Грачаницу, и говорю: «Владыко, так и так, вы меня знаете, сердце жаждет пустыни». А он мне: «Знаю Арсений, благословение тебе». Там был еще один пустынник (к сожалению, он потом ушел с владыкой Артемием, оставил Церковь, и это большая трагедия, но глубоко верю, что все наладится), он показал мне один «медвежий угол» на вершине горы, суровое прекрасное место с видом на Шар-планину, на Косово. Так началось мое пустынножительство. Отец Феодосий помог, все вместе участвовали в строительстве. Пять лет провел я в пустыни, и тут была борьба не на жизнь, а на смерть, там я и физически заболел.
- Кто был вашим духовником?
- Духовником был владыка Артемий, но должен сказать, что у него не было большого опыта в этом, он и сам об этом говорил, я больше учился по книгам святых отцов. Так что я был воином-самоучкой, было много падений, много ударов, но Бог дал мне сил выдержать, никогда не приходила мысль бросить борьбу, уйти. Спустя три года я заболел, и было еще три года борьбы с болью, с искривленной шеей, я решил остаться там до смерти, не уходить. Но все-таки мне пришлось оперировать позвоночник, но после, когда выносил тяжелые вещи, мусор, снова сорвал позвоночник и уже даже хлеб не мог месить. А когда ты в пустыни не можешь печь хлеб, твое пребывание там закончено. И вот, с болями, отнимающейся левой ногой, отнявшейся правой рукой, думаю: «Куда теперь?» В пустыни больше нельзя, холод и влажность, суровые условия; и тогда появился игумен Рафаил из монастыря Подмаине и принял меня.
- И сколько вы там находились?
- Я провел там 6 прекрасных месяцев, но не было воли Божией на то, чтобы там остаться, и я, удрученный, что нигде мне нет места, снова сказал себе: «Вернусь в Черную реку, даже если там умру». Но мне предложили идти в монастырь Острог. «Острог?! Речи быть не может. Это последний монастырь, куда бы я пошел, там давка, толпы туристов!» - думал я. Но все-таки поехал, отец настоятель меня тепло принял. И вот, я сейчас в монастыре Острог, моя миссионерская деятельность началась еще в Подмаине, я написал книгу «Бог и рок-н-ролл», потом была серия презентаций, так и началось. Я выступил с лекцией, говорил о некоторых духовных проблемах в Черногории, потом меня пригласили в духовный центр, но я не был уверен, надо ли заниматься этим, испугался публичности, но митрополит Амфилохий благословил.
- Ваш опыт может помочь современным молодым людям.
- Я особое внимание уделяю психике человека, православной психотерапии, это моя цель, в конце концов, я какой-никакой, но врач.
- Расскажите подробнее о том, чем вы занимаетесь.
- Хотя я и стоматолог, но на факультете преподавали психиатрию, и я сам много этим занимался, она всегда меня интересовала, я читал много материалов по психологии, психотерапии, психиатрии. И теперь стараюсь с помощью святоотеческого и собственного опыта, создать синтез, но это только первые шаги, кто я в самом деле? Червячок.
- Но у вас есть опыт...
- Знаете, мой опыт в Черной реке и после первой операции был очень серьезным. Я тогда пережил тяжелый психологический кризис, решил, что я ни на что не годен, у меня отнимались рука и нога, я пережил так называемый «панический» синдром. Это было настолько тяжелое состояние, что я после двадцати лет монашеского стажа был вынужден принимать лекарства. Моя двоюродная сестра, нейропсихиатр, назначила мне лечение, и можете представить себе такое монашеское и человеческое оскудение - я испугался, что Бог оставил меня. Около года я был на терапии антидепрессантами. Спустя год понял, что от этой химии нет никакой пользы, и моя душа по-прежнему страдает. Тогда я с новой силой взялся за молитву.
- Отей Арсений, скажите, можно ли решать психические проблемы с помощью духовника?
- Можно, но не все.
- Может ли духовник заменить специалиста: психиатра, психолога?
- Думаю, что может, но настолько, насколько духовник готов к этому и знает основы психиатрии и психологии.
- Значит, все-таки необходимо знать основы?
- Может быть, нужно знать основы фармакологии, в основном фармакологии. Знаете, чем нужно уметь пользоваться? Диагностикой и квалификацией болезней. Специалисты умеют квалифицировать психические нарушения, давать им названия, открыли, что такое маниакально-депрессивный синдром, депрессивный синдром страха, что такое параноидальная шизофрения, неврозы, психозы, но не знают патогенеза, и это - главная проблема. Они открыто говорят, что не знают патогенеза, говорят, что основная причина - нарушение химии мозга. Это, конечно, так, но это не причина, а следствие.
- Но если это уже произошло?
- Когда это произошло, тогда мы вынуждены принимать психотропные средства, в то время как седативные срества мы принимаем просто в критических ситуациях. В конце концов, в инструкции к препарату говорится, что его принимают не более сорока дней, максимально три месяца. То же самое и с седативами, и с антидепресантами, а когда дело доходит до шизофрении, тогда мы вынуждены принимать фенотиазины. Они открыты где-то в 1956 году и помогают мозгу вернуть свой биохимический баланс, и это абсолютно возможно, можно вернуть.
- Сейчас создаются институты христианской психологии с участием священников, психологов, психиатров...
- Да, можно создать такую комбинацию, все-таки это люди с большим опытом, хотя я видел, что и там нередко применяется ошибочная методика. Суть этой методики основана на работах Фрейда и Юнга. Тут нет ничего нового, это опять же копание в прошлом, в подсознании, а это ничто иное, как залежи греха, а Церковь говорит нам: «Никогда не возращайся к этому».
Люби человека в этот момент, переживи с ним его проблему, излей на него свою любовь
- А, скажем, когда речь идет о каких-то житейских коллизиях, когда человек может быть еше не готов к молитве, исповеди, делает первые шаги, как можно ему помочь?
- Конечно, тогда мы обращаемся туда, но я имею ввиду окончательное исцеление. И есть люди опытные, знаете меня спросила одна сестра-нейропсихиатр: «Как мне им помочь?» Я ответил: «Любовью, сестра, только любовью». Прежде всего любовью, люби человека в этот момент, переживи с ним его проблему, излей на него свою любовь, а если речь идет о духовнике - научи его молитве.
http://www.pravoslavie.ru/put/71999.htm
