Человек
встроен Господом в историю и без понимания исторического смысла событий
легко становится добычей самых низких политических страстей. Мой папа
инстинктивно чувствовал это и всю жизнь создавал фотоисторию семьи. Все
большие семейные сборы включали в себя празднично-принудительный ритуал -
мы фотографируемся, а потом любуемся фотодостижениями семьи: вот мы на
фоне новой машины, а вот в процессе поедания шашлыков. Молодежь от
фотолетописи шашлыков томилась и по-хитрому убегала из дома якобы на
коллоквиум в университет.
Об исторических корнях нашего рода я знала немногое: по линии отца мы из обрусевших украинцев, переселившихся в Сибирь yжe века назад. Родовая отцовская фамилия Деревянко давно русифицировалась в Деревянкиных, и ничего украинского в нашей семье не было. Правда, мама порой в сердцах говорила папе: - Ну, хохол упрямый!
- Это вы чалдоны, а я русский человек! - отвечал боевито папа.
Но один случай перевернул его сознание. Однажды папа пошел на перекличку очередников, стоявших за дефицитом по списку. И, когда выкликнули его фамилию, кто-то крикнул в толпе:
- Гей, Деревянко, выдь сюда!Папа вышел и обомлел при виде генетического чуда - перед ним стоял его, казалось, брат-близнец, и они смотрели друг на друга, как в зеркало. А «близнец» уже восторженно кричал кому-то:
- Гей, Грицько, Опанас, побачьте - нашего Деревянку нашел!Как понимается теперь, папа был человеком внутренне одиноким, но в объятиях этих Грицько и Опанасов вдруг растаяло его сердце. Папа у нас даже пива не пьет, но теперь он сидел на траве с новоявленными братьями и поднимал с ними тосты за щиру ридну Украину и, ура, «самостийную». «Самостийники» тискали папу в объятьях и от всего сердца жалели его:
- Сашко, родной ты наш Деревянко! Да як же ты в пленение к москалям попав?
В общем, дома потом папа смущенно объявил: - Я, кх-м, украинец. - Так и знала - хохол! - ахнула мама. - Папа, - спросила я, - а ты хоть слово по-украински знаешь?- Знаю. Кот это «кит». Мнe главное разобраться, да как же я к москалям попал?
С папой не соскучишься. Но на моей родине в Сибири так много обрусевших украинцев, будто свершилось некогда великое переселение народов. Особенно это бросается в глаза, когда едешь на машине по Южному Забайкалью, где тянутся вдоль трассы сибирские села с глухими высокими заборами из бревен и массивными воротами под кабаном. И вдруг возникнут на пути веселые селенья чисто украинского вида - беленые хатки с мальвами в палисаднике. На обед в такой хатке вам подадут галушки в сметане, вареники с вишнями и знаменитый украинский борщ. По словам этнографов, национальность дольше всего сохраняется в пристрастии к национальной кухне. Но украинского языка в этих хатках не знают, считают себя русскими, а на вопрос, можно войти, отвечают чисто по-сибирски: «Ну!»
Тайна сибирских украинцев не давала мне покоя. Ведь не побегут же люди добровольно с родины в Сибирь. Но о причинах исторической трагедии, обусловившей массовый исход с Украины, нынешние потомки переселенцев смутно помнили одно:
- Из-за веревки ушли.Мол, напали на Украину некие захватчики и вешали в колодцах на веревке детей.
- Кто вешал? - спрашиваю. - Фашисты.Такие объяснения да еще со ссылкой на фашистский рейх казались недостоверными, тем более, что демографическая статистика свидетельствует - полная утрата языка происходит лишь в третьем-четвертом поколении переселенцев, а, стало быть, исход с Украины свершился минимум три века назад.
Словом, я считала байки про веревку местным фольклором, пока этнограф с Украины не пояснил: рассказы про веревку - историческая правда, и при насильственном обращении украинцев в унию был действительно массовый исход. Обращали же в унию так. Спускали на веревке в колодец младенца и ставили родителям условие: или они принимают унию, или ребенка утопят. Украинцы в вере народ горячий и готовы были за православие насмерть стоять. Но одно дело - самому принять мученический венец, и совсем другое дело - мученичество ребенка. Вот тогда и побежали украинцы в Сибирь. Здесь они забыли родной язык, позабыв потом веру отцов, и запомнили только веревку, на которой захватчики вешали детей.
А мне вспоминается, как умирал мой папа и даже перед смертью, приникнув к транзистору, слушал новости с Украины. Ни кровиночки уже в лице, а все печалится о своей милой родине:
- У нас на Украине опять плохо. - Да, - говорю, - вот опять униаты...- Детский подход! - перебивает папа, кадровый военный и подполковник в отставке, по-своему четко понимавший расстановку сил. - Униаты, демократы, аты-баты - это всего лишь камуфляж для агрессии, а люди с родины опять побегут.
С Украины тогда действительно бежало немало народа. Уезжали на заработки в Россию или семьями переселялись сюда.
Помню, как приехал в Оптину пустынь автобус паломников с Украины во главе с протоиереем Александром. Из какой они были епархии, не знаю. Но запомнилась проповедь отца Александра, в которой он рассказывал о том, что замалчивалось в газетах:
- Нас убивают за православную веру, внедряя унию, и мы приехали сюда укрепиться, чтобы принять, если надо, мученичество за Христа.
В соборе стояла звенящая тишина, а батюшка рассказывал, как захватывают православные храмы. К церкви подъежают автобусы с пьяными автоматчиками, и те врываются в храм, круша прикладами ребра священнику с прихожанами. Алтарь они обязательно оскверняют, справляя здесь нужду или загасив сигареты о престол. Проповедник называл имена священников, убитых в алтаре или скончавшихся потом в больнице от ран. Семинарию же, рассказывал батюшка, громили так - хватали за руки, за ноги семинаристов и, раскачав, выбрасывали со второго этажа спинами об асфальт.
А потом начался штурм епархиального дома. Молодого священника, преградившего вход к владыке, выволокли во двор и забили насмерть. Как же отчаянно кричала мать священника, пытаясь прикрыть сына своим телом!
- Мы позвонили в милицию, умоляя предотвратить убийство, - рассказывал отец Александр. - А из милиции с хохотом отвечают: «Вот когда убьют, приедем полюбоваться на труп».
Не желая напрасных жертв, владыка хотел выйти к погромщикам. Но верующие стеной преградили дорогу:
- Владыко, убьют пастыря - рассеются овцы.Забаррикадировавшись в комнате верхнего этажа, они молились вместе с владыкой. Автоматчики уже крушили прикладами дверь, когда одна женщина сказала:
- Владыко, у меня есть молитва преподобному Амвросию Оптинскому. Благословите читать.
Они опустились на колени, умоляя о помощи преподобного Амвросия Оптинского. И вдруг удивились - за дверью была тишина. Они выглянули в окно и увидели, как автоматчики, будто гонимые страхом, в панике бегут к автобусу. Один споткнулся, рассыпав доллары. А приглядевшись, они увидели, как и другие на бегу рассовывают доллары по карманам.
- Вот почему, - закончил свою проповедь отец Александр, - мы приехали к мощам преподобного Амвросия Оптинского, заступника и защитника православных христиан.
После проповеди ко мне подошла одна из прихожанок отца Александра. Подала сверток с рушником и варежками и сказала по-украински певуче:
- Прими, будь ласка, на помин души. - А кого поминать? - Да меня - Марию. - Как тебя? Ты ведь живая.- Да убивают же нас за Христа. Вдруг всех забьют, а ты помянешь.
Шел 1992 год. Готовилась к смерти украинка Мария, и по-сибирски спокойно умирал в больнице мой папа. Перед смертью он надел на себя православный крест и сказал, улыбнувшись по-детски:
- Вот освятился верой отцов.После смерти папы я машинально продолжала выполнять данное им некогда поручение - вырезать для него из газет материалы об Украине. Как же горько мне было от этих вырезок, где превозносилась уния - от века «истинная», «исконная» вера украинцев. Что ни издание, то многоголосый, хорошо оплаченный крик: «Свободу униатам!» А про веревку забыли. Почему мы все забываем?
