Есть люди, их кошмарно много,
Чьи жизни отданы тому,
Чтоб осрамить идею Бога
Своим служением ему.
Есть у меня знакомый - Олег. Раньше, когда он был семинаристом, мы с ним встречались каждую неделю. Я несколько лет регулярно ходил в академический храм на службы. После субботней всенощной шли вместе домой. В воскресные дни он убегал к кому-нибудь в гости, не дожидаясь меня. Жил он на соседней улице. Иногда мы шли пешком от академии до моего дома. Заходили ко мне на ужин. Нередко он приходил без звонка и всегда в обеденное время. Был он большим балагуром. Очень забавно рассказывал истории из семинарской жизни, о своих поездках на Украину, куда он ездил помогать девяностолетнему священнику. Тот был рукоположен накануне Октябрьского переворота и в начале восьмидесятых годов продолжал служить. Ходил он в широкополой шляпе дореволюционного изготовления и после службы любил пасти гусей. Говорил, что «добрый пастырь» любую Божью тварь упасет. Олег всегда ездил к нему на Рождественские праздники и возвращался в Петербург с полудюжиной гусиных тушек. Однажды, он с этим батюшкой приехал в одно село на требу. К нему подошла старушка и спросила был ли он когда-нибудь в Москве и «бачил ли того, що лежить под Кремлем». Олег понял, что речь шла о вожде мирового пролетариата и сказал, что в мавзолее никогда не был. «Ой», - закачала головой старушка - «А мэни одна баба казала, що вин с хвостом и рогами, а воняе, аж стояты нэ можно».
Это была его коронная байка. Ею он забавлял знакомых, приглашавших его потрапезничать. Любил он поругать власть: и светскую, и церковную. После семинарии рукополагаться не стал. На какое-то время исчез. Снова появился через несколько лет и объявил себя прихожанином Зарубежной церкви. После объединения Церкви Московского Патриархата с Зарубежной, снова исчез. Говорили, что он примкнул к крылу ярых противников объединения наших Церквей и в качестве алтарника служит в какой-то домовой церкви, устроенной на квартире священника запрещенного в служении.
В прошлом году я столкнулся с ним в Доме Книги. Особой радости ни он, ни я не выказали, но, по старой памяти, прошлись по Невскому. Он знал, что я не живу на прежней квартире и что эпоха открытых дверей и вкусных обедов закончилась. Неожиданно он пригласил меня в кафе на одной из боковых улиц. У меня было полтора часа до отхода поезда. Вокзал был рядом, и я согласился. Олег предложил выпить водки. Я отказался, сославшись на нездоровье. Но от бокала сухого красного вина не отказался. Он заказал себе триста граммов водки и всю ее очень скоро выпил, закусывая жареным цыпленком. Я ограничился салатом.
Разговор не очень клеился. Его репертуар критики мне был известен. Слушать пересказ статей из желтой прессы я не стал, а других тем он и в прежние времена касался редко. Анекдоты да рассказ о чьем-нибудь конфузе - это он исполнял очень смешно. Я знал, что он непременно расскажет какую-нибудь байку, и молча ждал.
Выпив последнюю рюмку, Олег удивил меня длинною монолога. Раньше он придерживался принципа «краткость - сестра таланта».
Это, конечно, была заготовка. Заученная и, без всякого сомнения, неоднократно прежде исполненная. Он для чего-то постучал пальцем по пустой рюмке и проговорил наизусть свой фельетон.
- Да, для дела прогресса и экономики мы - православные - совершенно лишние люди. Ведь мы не можем поддержать отечественного производителя ни в одной из сфер народного хозяйства. Не пьем, не курим, телевизоры не смотрим и не покупаем (хотя отечественные телевизоры исчезли, как жанр). Ни на эстрадные концерты не ходим, ни на стадионы, ни в театры, объясняя тем, что там даже классический репертуар цензура не выпускает без неприличных сцен. Филармония нам не по карману и не по вкусу. Одежду мы не покупаем. Донашиваем то, что приобрели до наступления эры капитала и безбрежного либерализма. Мясо и молочные продукты в посты совсем не едим, а в остальное время если и едим, то мало. Путешествия (даже по России) позволить себе не можем. Так что министру транспорта любить нас не за что. Некоторые из нас даже городским транспортом не пользуются. В храм ходим пешком. В магазины - тем более. Лечимся народными средствами: чесноком и травами. Одним словом, в казну от нас поступления только за еду и ритуальные услуги. Да и последнее соблюдается далеко не всеми. Некоторые уезжают умирать в деревню. Там ямку выкопал - и ступай себе в вечность без кладбищенских поборов.
И по служебной части от нас никакого проку. Дай нам власть или хотя бы скромную руководящую должность, так мы же все загубим. Окружим себя честными людьми и будем себе куковать. Но не долго. Дело определенно встанет.
Пардон, глобализация! Ты честен, может еще кто-нибудь такой найдется. А ведь другие не очень. Потребуют «благодарности» за любую услугу. А есть такие вещи, которые без сугубого отблагодарения вообще не делаются. Ты, допустим, честный строитель.
Олег сделал паузу и долго пристально смотрел мне в глаза.
- Вот ты, честный строитель, хочешь для небогатого народа дом построить. А кто тебе позволит? Твои же коллеги такое тебе устроят, что ты остаток дней сможешь строить лишь домики в песочнице для внука.
А в плане коммуникации, то есть, общения с народом. Разве с нами может общаться нормальный человек?! Он нам про футбол-хоккей, а мы и названий команд не знаем. Он нам про любимые сорта пива, а мы только квас тещиного изготовления пьем. Он про последний сериал, а мы... Сможем ли мы ответить своему современнику и согражданину без ворочения носов, без презрительного: «Я этот зомбоящик 5 лет назад в окно выбросил». Сможем ли мы сказать всем тем, кто к нам обращается, что-нибудь ласковое и утешительное?! Деликатно свести навязываемый нам разговор про футбол и пиво «на нет» и пригласить к себе в гости на чай и постненький пирог с капустой. Из бездрожжевого теста. И, как утверждают православные лекари, не позднее восемнадцати ноль ноль... А? Сможем?
- Сможем, - вздохнул я и посмотрел на часы. - И ты с моими пирогами (и не только постными) хорошо знаком.
До отхода поезда оставалось полчаса. - Мне пора.
- Ты куда? - растерянно спросил Олег.
- На поезд, батенька, на поезд. Пойду, порадую министра путей сообщения. Все-таки, кто-то еще из православных пользуется железной дорогой. А до вокзала, хоть и одна остановка, поеду на городском транспорте. А в Москву я еду участвовать в теледебатах. И все наши - твои прежние друзья - будут сидеть завтра в двадцать три пятнадцать у зомбоящиков и смотреть на то, как мы будем спорить о судьбах России с теми, кто ее не любит.
Я взял со стула новое пальто, и, надевая его, вынул из кармана телефон.
- Погоди, - заторопился Олег. - Телефон свой мобильный напиши. Может позвоню когда.
- Вряд ли, но запиши.
- Да не на чем. Я свою мобилу дома оставил. Ни бумаги, ни ручки...
Мне не хотелось вырывать листок из записной книжки. В нагрудном кармане пиджака
я нащупал какую-то бумажку, сложенную вдвое. Достал ее и засмеялся. Это было два старых билета в филармонию. На них я и записал свой номер.
