Пятнадцать лет назад ушел из жизни один из величайших композиторов ХХ века Георгий Васильевич Свиридов.
Наверное, не будет преувеличением, если мы назовем его самым русским композитором после Рахманинова, о котором сам Свиридов говорил: «Рахманинов был последний великий композитор на Руси. Величие остальных проблематично». В музыке Свиридова - «недистиллированная» Русь, терпкие гармонии, аскетичный, внятный язык, говорящий, вещающий, проповедующий. Композитор сам отчетливо определял свою главную творческую задачу - «воспеть Русь, где Господь дал и велел мне жить, радоваться и мучиться».
Очень сложно писать о столь мощной личности, тем более что многое уже сказано и написано выдающимися людьми, сформулировано точно и глубоко.
Что еще можно сообщить читателю, кроме собственной любви? Отрадно даже просто перечислять любимые произведения русского классика. Например, «Странное Рождество видевше» из цикла «Песнопения и молитвы» - последнего сочинения Г. Свиридова. Неповторимые или, как сказал бы композитор В. Сильвестров, неотменимые восклицания «Аллилуйя». «Неотменимые» - значит, что никакими силами эта музыка не может уже быть стерта из памяти Вселенной.
Музыка Свиридова - очень сильная, огромная какая-то. Дышащая великим сердцем. Когда ее слушаешь, кажется, что грудная клетка расширяется и вмещает в себя небесный купол. Какой пафос, какая красота, широта, какой полет! И в то же время эта музыка теплая, человечная. В чем-то наивная. Настоящее искусство, наверное, не может не быть наивным.
Еще - «Любовь святая» из музыки к драме А.К. Толстого «Федор Иоаннович» с удивительным, неземным сопрановым соло. Там есть такой текст: «Ты - любовь святая. От начала ты гонима, кровью политая». Очень хорошо, на мой взгляд, эту музыку исполняет хор Musicaaeterna под управлением Т. Курентзиса с солисткой Надеждой Кучер. И конечно, музыка к пушкинской «Метели» - не только «Романс», но и «Тройка», и «Вальс»... Всё-всё. Может быть, особенно «Тройка».
Одной из своих задач композитор считал создание «мифа о России». И она - его Россия - почти зримо живет в каждом произведении, будь то духовное песнопение, вокальный цикл или оркестровая миниатюра. Как «небесный град Иерусалим», который, по словам современного рок-барда, «горит сквозь холод и лед, и вот он стоит вокруг нас и ждет нас». Или как невидимый град Китеж.
У Свиридова - не ностальгия по утраченной России, как у Рахманинова, и не былинные и сказочные картины, как у Бородина или Римского-Корсакова. У Свиридова - прямо здесь и сейчас существующая незримая Русь, богатая святыми подвижниками, удивительными духовными свершениями, легко звенящая и в то же время монолитная, нерушимая, как скала. В свиридовских полотнах перед нами предстает та Россия, о которой многие пророки говорили, что в ней будет положено начало возрождения будущего мира после грядущих катастроф.
«Богоматерь в городе» на слова А. Блока - заключительный номер одного из последних сочинений Свиридова, вокального цикла «Петербург» (1995). Гениальный текст столь резонирует с музыкой, что слова попадают в самое сердце и производят ошеломляющий эффект.
Первыми исполнителями «Петербурга» стали Дмитрий Хворостовский и Михаил Аркадьев (аккомпанемент). Приведем суждение пианиста Аркадьева: «Творчество Свиридова, как творчество любого подлинного художника, несет в себе некую тайну. Эта тайна - не для разгадывания, а для вслушивания, для бережного сохранения ее хрупкой неприкосновенности. В этой парадоксальной хрупкости музыки Свиридова и кроется та загадка, о которой идет речь.
Важно подчеркнуть, что, несмотря на характерный для русского сознания космизм, в свиридовском творчестве мы встречаемся с редчайшей вещью: соединением пронзительного и тонкого лирического дара с переживанием и воплощением огромности и эпической мощи «российского Космоса». При этом собственно лирическое оказывается и оборачивается напряжением мистическим в строгом смысле этого слова, то есть трансцендирующим, преодолевающим изнутри любой «посюсторонний» космизм, обнажающим абсолютное одиночество души перед лицом Бога и Мира.
Вдохновение композитора здесь оказывается в точке парадокса, и держится благодаря этому парадоксу на острие возможного - кто один раз услышит, тот не забудет экстатический трагизм одной из кульминаций поэмы: «Родился я с песнями, в травном одеяле...» Экстатический трагизм, пожалуй, наиболее точное выражение для особого состояния, воплощение которого так важно и характерно для композитора. Финал «Маленького триптиха» в этом смысле - один из ярчайших примеров свиридовского вдохновения, которое можно назвать бесстрашием страдания.
«Не я, но через меня» - вот внутренний опыт творческого сознания. И трагическая в своей силе, строгая и совершенная по воплощению лирическая вселенная Георгия Свиридова открыта к миру. Она предстает как свидетельство, как опыт чистоты и пламени, тайны смерти и тайны бессмертия».
* * *
Искавший в искусстве, как и в жизни, «высокое, благородное движение души» Георгий Васильевич и в своих обширных дневниках, которые вел почти три десятилетия до самой кончины, явил глубокие и высокие движения души: «Когда я думаю о музыке, мне вспоминается, что она исполнялась в соборах и церквях... Мне хочется, чтобы к ней было такое же святое, такое же трепетное отношение, чтобы в ней искал, а главное находил ответы наш слушатель на самые важные, самые сокровенные вопросы своей жизни, своей судьбы».
Свиридов был не только выдающимся композитором, но и мощным русским мыслителем. Разве это не слова национального гения, дающего вектор чувства и духовного постижения: «В наши дни (кажется, с руки Твардовского) распространилось малое, «местническое» чувство Родины, как чего-нибудь приятного, симпатичного, милого сердцу: две-три березы на косогоре, калитка, палисадник, баян вдалеке, сирень в городском саду, деревенская околица и пр. Все это, разумеется, очень симпатично, но совершенно ничтожно. Понятие Родины - очень объемно, оно - всеобъемлюще, грандиозно. Оно включает не только все, чем ты живешь, но и самый воздух, которым человек дышит, его прошлое, нынешнее и грядущее, где суждено жить и нам (как и людям прошедших поколений)... своими потомками, своими делами, хорошими и дурными. Родина это совсем не только симпатичное и приятное, но и горькое, и больное, а иногда и ненавистное. Все есть в этом понятии, в твоем чувстве к ней, без которого почему-то жизнь теряет смысл. Во всяком случае, для меня... а между тем многие люди (русские) живут совсем без Родины, видимо, она составляла лишь малую часть их жизни, и, потеряв ее, они мало потеряли».
Странички из дневника композитора
* * *
Закончилась ли великая русская музыка на Свиридове? Одним из «духовных учеников» и последователей Г. Свиридова был композитор Валерий Гаврилин. О нем Георгий Васильевич говорил: «Органическое, сыновнее чувство Родины - драгоценное свойство музыки Гаврилина, ее сердцевина».
Имена этих двух столпов русской музыки ХХ века нередко вспоминают в паре. В море авангарда и в условиях совсем недавней «правильной идейной» музыки эти композиторы составили «одинокое братство» певцов подлинной России, своего рода «могучую кучку» конца второго тысячелетия от Рождества Христова.
Свиридов писал Гаврилину: «Кажется мне, что Вы повторяете мою ошибку и живете - одинокостью. Это - очень плохо, оттого, что очень трудно так жить! Почему-то все русские хорошие люди (не только музыканты) забились по углам, разъехались по разным местам, живут одиноко, беззащитно, беспомощно как-то, а злобная, организованная, разрушительная сила заняла весь центр художественной жизни, владеет не только благами и деньгами (это - куда бы ни шло!), владеет средствами уничтожения всего живого, уничтожения русской классики (живую - они делают ее мертвой), русской мысли и русского насущного творчества. При таких условиях - одному не потянуть, не выжить! Надо искать общения! Послушайте меня, старика, бойтесь одинокости, она отнимает последние силы...» (29. 07. 1978)
В дневниках В. Гаврилина сохранилось описание Свиридова: «...Человек крупный, с тяжелой поступью и тяжелым, прощупывающим взглядом небольших темных глаз. Во всем облике есть нечто от большого зверя (по Бунину), что отличает только очень породистых людей и является признаком сильно развитой первопамяти, способной обращаться не только глубоко вспять, но предвидеть, заглядывать вперед себя. У него разговор неожиданный, то громкий, то еле слышный, то резкий, едкий, то вдруг сразу осторожный, таинственный, он одновременно доверчив и подозрителен, открыт и замкнут, воинственен и раним. Кажется, внутри него постоянно работают какие-то вулканы, которые каждую минуту все переворачивают наоборот. И он переживает и прорабатывает для памяти вообще все состояния, отпущенные богом человеческой памяти. Он очень добр (к добрым), болезнен к фальши и двоедушию и совершенно лишен зависти. Иногда очень сух, но без тени заносчивости, ибо каждый заносится настолько, насколько у него не хватает разума. У него строгий римский профиль, профиль цезаря».В одном из писем к старшему товарищу В. Гаврилин признавался: «...за день до Вашего отъезда был я в филармонии, слушал Тринадцатую симфонию Д. Шостаковича. Я слушал эту странную музыку, навязчиво пронизанную интонацией-фикс, иллюстративный вокал, фальшивые, кокетливые стихи Евтушенко, и вдруг меня ошеломило видение Вашей музыки - я вдруг с невероятной силой понял все величие того подвига, который приняли Вы на себя, всю меру страдания, которое пришлось Вам испытать, делая в музыке то, что Вы делаете и делали. Меня потрясает Ваша мудрость и мужество, необходимое для приведения мудрости этой в действие. В Вашей музыке я вижу воплощение святоотеческого христианства, без которого мир задыхается, отгрызает себе члены, и которое, тем не менее, миром заплевано и втоптано в грязь. Ваши многолетние страдания, пока мало ведомые и непонятные миру борьбы и бездуховности, во сто крат мучительнее и выше прославленных и понятных миру страданий, которые не могут породить ничего, кроме грязи и спекуляции, потому что у основания их лежит порочное соотношение «Я в мире», вместо «мир во мне»» (4.07.1981).
Гаврилину судьба отмерила меньший жизненный срок, он был почти на четверть века моложе своего старшего коллеги, а ушли они из жизни друг за другом, с интервалом в год: Свиридов - 6 января 1998 г. в Москве, Гаврилин - 28 января 1999 г. в Санкт-Петербурге. Курский и вологодский уроженцы осиротили обе русские культурные столицы.
Совсем неслучайно В. Гаврилин употребил в связи с творчеством и личностью старшего товарища такие слова, как «смелость» и «стояние»: «Смелость Свиридова - в стоянии на посту (не на месте, а на посту, как страж). И это стояние - рост вверх, а не копание на одном месте (уход в яму)».
Воистину Свиридов - из художников, пожалуй, немногих, кто черпал вдохновение не в подлости и грязи мира, а в его красоте. «Он весь от света», - обратил наше внимание его младший соратник, сравнивший Свиридова также и с землепашцем, который «из года в год делает свое одно и то же мученическое, бесконечное, беспросветное дело».
Пятнадцать лет с нами нет Георгия Свиридова, но посеянные им зерна продолжают прорастать на поле русской музыки и русской духовности.
__________
Фото - fondnasledie.ru, brfond.ru, gavrilin-dshi.ru
