Одной жены муж

В посланиях к Тимофею и Титу апостол Павел определяет христианский идеал благородства, перечисляя добродетели, необходимые служителю Церкви. Среди них есть и такое: пресвитер «да будет одной жены муж». Единобрачие апостол счел нормой христианской жизни вообще, однако именно это предложение, с которым Церковь обращается к людям, чаще всего вызывает скептическую усмешку. Оправдывая существование в своей жизни многочисленных тайных жен и любовниц, многие говорят о том, что единобрачие, дескать, противоречит самому духу мужественности.

Между тем, даже в том случае, если мужественность может быть вообще оценена посредством опыта общения с женщиной, следует признать: мужская состоятельность заключается в способности познать женщину, а не просто в готовности поставить рекордное количество опытов в этом направлении. И здесь слова апостола Павла оказываются вполне оправданными.

Дело в том, что успех познания зависит не столько от доступности объекта исследования и богатства фактологического материала, сколько от познавательной способности его субъекта. Миллионы людей веками лениво смотрели на мир, но законы классической механики в нем увидел один только Ньютон. Так что не герой-любовник, а лишь подлинный мужчина может открыть в женщине - женщину. Подобным образом, лишь истинно великий художник способен увидеть трагедию, рождающуюся из духа музыки.

В биографии Конфуция есть любопытный эпизод. Уже достигнув зрелых лет, философ пришел к известному в Поднебесной учителю музыки Ши Сяну и изъявил желание овладеть игрой на цине, традиционном китайском музыкальном инструменте. Остались примечательные свидетельства об исключительной требовательности к себе новоявленного ученика:

«Прошло десять дней, а он все еще разучивал лишь начальные аккорды. Ши Сян сказал:

- Можно разучивать другую песню, этой Вы уже овладели.

Конфуций возразил:

- Я лишь освоил мелодию, но еще не овладел искусством исполнения.

Через некоторое время Ши Сян заметил:

- Искусством исполнения Вы уже овладели, можно приступать к изучению новой песни.

Конфуций ответил:

- Я еще не понял, в чем выразительность ее устремленности.

Прошло еще некоторое время, и Ши Сян произнес:

- Вы уже овладели ее устремленностью, приступайте к разучиванию следующей песни.

Конфуций погрузился в глубокое размышление. Затем очнулся и, взглянув вдаль, радостно сказал:

- Я представляю себе этого человека. У него смуглый лик, он высок ростом, взор его устремлен вдаль. Он подобен князю, взирающему на четыре стороны света. Кто кроме чжуского Великого князя мог создать такую песню?

Услышав такое, Ши Сян поднялся с циновки и дважды поклонился Конфуцию:

- Мой учитель говорил, что песня эта первоначально называлась "Царство Великого князя"».

Можно понять волнение, охватившее учителя: способность по нескольким аккордам точно описать автора, сочинившего композицию несколько столетий назад, гораздо удивительнее знаменитой дедукции Шерлока Холмса, посредством которой сыщик определял профессию посетителя по особенностям его внешности.

Стоит обратить внимание на то, что уникальная способность Конфуция познать дух музыки тесно связана с его нежеланием «разучивать другую мелодию». Чем лучше человек способен познать вещи, тем больше различий он замечает между ними. Эстетическое чувство, осваивая эти обнаруженные умом различия, превращает их в основания для выбора, которых в процессе познания становится все больше и больше, так что в конечном итоге выбор становится почти неизбежным. Конфуций так и не выучился играть другие мелодии: все богатство музыкального мира открылось ему в одной-единственной "тренировочной" песне.

Так сомелье, способный на вкус отличать вина с разных берегов Рейна, как правило, отдает предпочтение какому-то одному сорту и едва ли не году урожая. Склонность же к плюрализму в этом вопросе является характерной для пирующего студента, не отличающего "Бордо" от "Арбатского" и находящего в вине лишь средство повеселиться.

Если мужество, в частности, выражается в способности познать женщину, а познание - это способность находить различия, то настоящий мужчина, без сомнения, способен увидеть бездны, разделяющие женщину и женщину. Для него, как ни для кого другого, очевидно: есть только одна подходящая ему подруга по бытию, не заменимая никакой другой. Именно поэтому средневековый человек немало бы удивился, узнав, что в современной культуре Казанова и Дон Жуан являются культовыми фигурами. Ведь тот, кому «нравятся все женщины на свете», по сути, свидетельствует о том, что он не видит разницы между ними. Женщина для него - это женщина вообще, или, вольно пользуясь терминологией Иммануила Канта, «женщина-в-себе», нечто принципиально недоступное. Так что в привычке хвалиться количеством любовных побед нет ничего, кроме бессилия евнуха, который уже не в физиологическом, а в духовном смысле неспособен к познанию женщины и потому не может почитаться мужчиной.

Современный мир вообще подвержен власти странного стереотипа. Нам кажется будто знание - это опыт. Между тем, еще древнегреческий философ Гераклит замечал, что «многознание уму не научает». Опытность в общении с прекрасным полом, которой столь многие из нас привыкли гордиться, вопреки ожиданию, отнюдь не тождественна мужской способности познать женщину. Скорее, наоборот. Если мы хотим познать женщину, следует удаляться от ее цитадели, ведь мужественность концентрируется по мере приближения к противоположному полюсу. «Мне не нужно новых женщин. - Говорит царь в одном из произведений Экзюпери. - Я укрыл их всех моей молчаливой любовью, и не слушаю больше не одной, чтобы лучше услышать».

Именно неопытность, та самая, которую иногда приходится возвращать себе аскетическим путем, позволяет отчетливо увидеть в женщине то, что сама она так жаждет узнать о себе, из века в век нежно сохраняя в сердце заветную мечту о настоящем мужчине.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/52610.htm