Поздравляем выдающегося русского поэта Валентина Сорокина с наступающим 75-летием.
Владимир Бондаренко. Валентин Васильевич, вы - известный русский поэт. На ваш взгляд, каково сейчас живется русскому народу?
Валентин Сорокин. Плохо живется. Трудно живется. Но когда русскому человеку жилось легко? Очевидно, таково изначально бремя русского человека. Кого Господь любит, тому и посылает трудные испытания.
В.Б. Ну, а каково жить русскому национальному поэту? Каково существовать той русской литературе, которая не отреклась от своего национального начала?
В.С. Я вспоминаю своего друга, прекрасного русского писателя Ивана Акулова, фронтовика. У него и так жизнь тяжело шла: фронт, ранения, в литературу долго не пускали, еще потом попал под атомную катастрофу на Урале. И никогда не унывал. Я его спрашиваю: что ты всегда такой веселый? Он мне: "Знаешь, я доволен жизнью, главные свои книги написал, на фронте выжили, победили. Дети растут, что еще надо? Всё, что хотел, я сделал". И сидит, такой красивый... Он честно работал, трудился, от веры своей не отказывался. Он - победитель. Так и русский народ - устоит и победит.
Вот и у меня. Я шел всю жизнь по стержневой русской дороге, никуда не сворачивал. Вернись судьба моя снова, я бы, наверное, в целом, так же и прожил. Мы жили в эпоху возвышенного самоощущения и восприятия мира.
И когда работал металлургом, у мартена, и когда ушел в литературу, я тебе скажу, мы и к государству, и к литературе, ко всей жизни относились возвышенно, не теряли идеал, как бы порой нам ни приходилось туго, какие бы лишения и голод, препятствия и даже трагедии ни возникали. Была духоподъемность у всех: от рабочего до ученого, от офицера до писателя. Сейчас мы её теряем. Это самое страшное. С таким ощущением я и писал свои стихи.
В.Б. Ну, а к бунту не тянуло?
В.С. Я - коренной уралец. С детства любил читать про походы Стеньки Разина, Емельяна Пугачева, про русское бунтарство. Все мои предки - из уральских казаков Оренбургской губернии. Я прочел в исторической книге, что наш сорокинский род - один из самых знаменитых и коренных на Урале. В молодости я написал поэму "Бунт" - о Пугачеве. Опубликовал её в журнале "Урал". И неожиданно мне прислал письмо к тому времени уже известный Мустай Карим. Поддержал меня, признался, что сам хотел написать такую поэму о башкирцах в войске Пугачева, но не успел. Потом, уже после окончания ВЛК в Москве, написал поэму "Стенька Разин". Её напечатали в журнале "Москва". А ведь я еще молодым парнем был. Так что моя любовь к бунтарству выразилась прежде всего в стихах. Потом, в семидесятые годы, у нас началось возвращение к своим истокам, появилось русское национальное направление. Уже тогда, в семидесятых, было предчувствие некой возможной будущей катастрофы и, прежде всего, от того, что не ценился сам русский народ. Сверху шло какое-то обезличивание.
Я старался в меру своих сил противостоять потере исторической памяти. Задумал поэму о Куликовом поле. Написал вступление о Сергии Радонежском. И чувствую - мало знаний. Отложил, ушел с головой в изучение русской истории. Увлекся древнерусской литературой, прежде всего, "Задонщиной". И потому, когда приехал на Куликово поле, я ничему не удивился, всё уже знал. Меня упрекают: мол, чего ты полез в древность? А я говорю: какая древность?! Всего лишь шесть человек проживи по сто лет, и уже очутишься на Куликовом поле. Написал поэму, принес в "Наш современник", и Викулов сразу же заслал в набор, к шестисотлетию Куликова поля. Поэма вышла, хорошо была принята читателями. Но Викулов, главный редактор, говорит: его вызвал в ЦК КПСС Зимянин и такой нагоняй дал за эту поэму! Чуть ли не шовинизмом попрекал, разрушением дружбы народов. Сказал, что вызовет еще раз. Но Викулов крепкий мужик был, сказал мне: если начнут дергать, я им на стол положу партбилет.
В.Б. А как восприняли поэму в православных кругах? Я помню то время, в юбилей битвы на поле Куликово ехали со всей России, там был какой-то первый сбор всех русских патриотических сил. Первый по-настоящему народный исторический праздник. Его здорово испугались на партийном интернациональном верху. Больше на поле Куликово так массово не выезжали, да и само сражение стали замалчивать.
В.С. Меня пригласил к себе отец Владимир в Лавру после этой поэмы. Он был патриарший местоблюститель. Угощает меня красным вином и спрашивает: "Как вам удалось такую православную поэму напечатать?" Хотели даже какую-то премию в Лавре дать. Она вошла в программу духовных семинарий.
В.Б. А когда и как вы обратились к теме Великой Отечественной войны, к теме маршала Жукова?
В.С. Отец мой воевал на фронте, которым командовал Жуков, был командиром отделения. Так получилось, что служили у него одни белорусы. И уже потом, когда праздник Победы был, он обязательно поднимал тост за белорусов. Мне говорил: " Какой они замечательный народ! Так и запомни: сначала белорусы, а потом уже мы - русские. У меня был один белорус - доброволец, ему уже 65 лет было, как здорово воевал". И тост отдельный всегда поднимал за Жукова. Сейчас много неправды о маршале пишут. Но в армии его все ценили. Где Жуков - там победа. У отца и портрет Жукова висел. Я его как-то спрашиваю: почему у тебя такая любовь к Жукову? "Я с ним прошел войну, и Жуков меня нигде не предал".
Эта отцовская любовь передалась и мне. Так и появилась в память об отце моя поэма о маршале Жукове. Она была запрещена более восьми лет.
В.Б. За что запрещали-то?
В.С. Жуков был в опале. Но в этой поэме я и Сталина добрым словом вспоминаю, что тоже было запрещено. Помню, идет собрание писательское. Ведет его Сергей Михалков. И говорит: "Тут еще поэма Сорокина о Жукове появилась. Поэт умудрился 25 раз употребить слово "русский". Зачем? Надо Валентина Сорокина исключить из партии. Он политически неграмотный. Он не понимает, что у нас Брежнев маршал номер один". Зал как засмеется!
Поэма пошла по рукам. Пока молодой калужский секретарь обкома партии ни дал в местной газете в шести номерах. Почти полностью. Я спрашиваю его: как вы не побоялись? А он мне: как ты не побоялся такую поэму написать?
Был такой редактор "Советского воина" Золототрубов. Он прочел в газете калужской и всю поэму у себя в журнале напечатал. Потом уже в книге в издательстве "Советский писатель" поэма идет, вызывает меня в ЦК КПСС Альберт Беляев. И из книги снимает 1200 строк. Вышла поэма в самом урезанном виде. Но с годами, с переизданиями, потихоньку восстанавливал текст целиком.
В.Б. Так что доставалось и вам при советской власти?
В.С. При советской власти были и зажимы, и трудности огромные, и репрессии, всё было, но и была радость от самой жизни, от полноты бытия, от уверенности в завтрашнем дне. Сейчас этого нет ни у кого. Даже у богатеев. Я помню, Вася Белов ко мне приехал. Роман его у нас в издательстве "Современник" печатался. Он даже не поверил, как мы его роман провели через цензуру. "Неужели целиком идёт? Пошли от радости выпьем".
Я скажу, что главный цензор Владимир Солодин умнейший был человек, и всё понимал. Сколько блестящих произведений русских мы сумели напечатать в "Современнике"! К примеру, "Кончину" Володи Тендрякова никто не хотел публиковать, мы взяли и напечатали. Звонит тот же Беляев: "что ты творишь? Этот роман уже в ФРГ печатается". Я отвечаю: если вы всё будете запрещать, не только в ФРГ, и где угодно выйдет. Дайте мне опубликовать, и эта книга еще премию у нас получит. Так и бывало: сначала запрещали, потом за эту же книгу Ленинские премии давали. Мы сами своими запретами немало у себя врагов наплодили, напортили. Вот сейчас всё это запрещенное выходит - и хоть кто-нибудь читает? Так и в советское время: пошумели бы немного, поговорили, талантливое осталось, а про мусор вскоре забыли бы. Нашим врагам не о чем шуметь было бы.
В.Б. Кого назовете из своих любимых поэтов русских?
В.С. Прежде всего, Сергея Есенина. Я учился еще во втором классе. У нас по рекам гнали лес. И работали на сплаве расконвоированные заключенные. Женщины из деревень, сами нищие, но напекут пироги из картошечки, и суют нам: "Сынок, отнеси заключенным, им плохо, поди". Мы с ребятишками и носим. И как-то те зэки не были похожи на злых уголовников. Правда, были наколки и на ногах - "они устали", и на руках - "мама, жди меня". Дадим им пирогов, они сядут на перекур, разговорятся. То о Борисе Корнилове, то о Павле Васильеве и, конечно же, о Сергее Есенине. Я прихожу на урок по литературе и простодушно называю эти имена. Дарья Никитишна, наша учительница, добрая, светлая, влюбленная в литературу, оставила меня одного в классе, села на стол и спрашивает: откуда ты знаешь об этих поэтах? Я рассказываю, а у неё слезы текут. Так я познакомился с настоящей русской национальной поэзией.
В.Б. Эти русские поэты и сегодня, вроде бы и разрешенные, но не в чести у интеллигенции. Кроме знаменитой четверки: Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Ахматова, - никого и знать не хотят. Хорошие поэты, не спорю, но зачем так сужать поэтический горизонт? И, конечно же, интеллигенты наши подальше держатся от тех поэтов, в ком сильно национальное русское начало, от Клюева и Заболоцкого до Корнилова и Васильева. Да и Есенина стремятся превратить в некоего балагура. Не Есенину же давать Нобелевскую премию.
В.С. Я решил, когда выйдет моя первая книга стихов, поеду к нему на родину. Так и сделал. Приехал в Рязань. Мы тогда догоняли Америку, в магазинах были только черный хлеб и водка. Я взял и хлеб, и водку, сижу у дома Есенина, понемногу выпиваю. Идет бабушка: "Ты к Есенину приехал?" - "Да, к Есенину". -
"Ой, и скандалить же он любил..." "Садись, бабушка. Выпьем по рюмочке". Села.
Потом говорит: "И всё же, хороший он был человек..." - " Ну, давай еще выпьем". - "Милый, это же всё вруть. Добрый. Добрее его и не было. А гармонист какой был! Из Москвы подарки привозил. Я была молодая, красивая. Может, ему и нравилась".
Надо не забывать Юрия Прокушева, он всю жизнь посвятил Есенину. Столько запретов сумел сломать! Улицы, памятники, музеи Есенину - многое благодаря его подвижничеству было сделано. Потом я тесно сдружился со всей семьей Есенина, довелось хоронить и сестер его, и сына. Вся моя судьба связана с Сергеем Есениным.
С детства, как услышал о нем от зэков, так и несу, словно колокольный звон, в своей душе. Потом много занимался судьбой Павла Васильева, Бориса Корнилова, Алексея Ганина.
В.Б. Насколько я знаю, вы впервые опубликовали многое из запрещенных стихов этих поэтов, рассказали об их судьбах.
В.С. Мне довелось работать в закрытых архивах. Помню, выписывал целый день из дела Павла Васильева его строки, а потом мне работницы архива сказали: хотите, мы вам подарим его фотографию? Приносят маленькую, где он весь избитый, растерзанный. Я говорю: нет, мне не нужна такая фотография, какого-то сломленного человека. Приносят через 30 минут другую. Где он такой красавец, в барашковом воротнике. Она потом и разошлась по изданиям. Потом Куняев работал в том же архиве и тоже немало сделал для его нового открытия.
В.Б. Вы состоялись и как русский поэт, и как исследователь русских забытых писателей, руководили издательством "Современник", работаете до сих пор на ВЛК. Какая-то неутомимая уральская пассионарность. Побольше бы таких русских активных людей.
В.С. Ничего случайного в моей жизни не происходило. Есть всё же некая судьба. К примеру, еще молодым абсолютно случайно встречаюсь с братом Павла Васильева. Он мне дал рекомендацию в Союз писателей СССР. Много я взял и у своего учителя и старшего брата Василия Фёдорова. Очень люблю своих земляков Михаила Львова и Людмилу Татьяничеву. Помню, мне звонит в полчетвёртого утра Михаил Львов: "Ты еще не спишь? - "Нет, не сплю", - "А я стою перед иконой и плачу, благодарю Бога за то, что пишу на русском языке. Такой язык!" А сам Михаил Львов был татарином, ценил свой народ, но преклонялся перед богатством русского языка.
В.Б. Меня любят упрекать за любовь к обобщениям, к датам, к обоймам. Но не могу не заметить некоей повторяемости русской национальной литературной волны. Таланты всегда есть. Но вдруг, как вспышка, как небесное озарение, появляется, несмотря на все запреты и зажимы, сразу группа ярчайших, озаренных именно русской национальной идеей, писателей и поэтов. То есенинская группа, то расцвет "Молодой гвардии", то центром становится "Наш современник". Конечно, играют роль и такие подвижники, как вы, или Викулов. Но ничто не поможет, если Бог не дал новых имен. И, несмотря на пессимизм иных наших соотечественников, не видящих для России выхода, я уверен, что и в современной русской литературе мы накануне нового яркого национального взлёта. Не некая космополитическая российская литература, а именно русская национальная литература с каждым поколением обогащает весь мир. Достоевский и Толстой, Бунин и Платонов, Есенин и Твардовский. Их всемирность состоялась именно благодаря русскому национальному взгляду на мир. Западу не интересны подражатели. Чувствуете ли вы сейчас наш новый национальный подъём? Как вы смотрите на наше будущее?
В.С. Начну со своего рода. Я очень переживал трагедию со своим сыном, который погиб в самом расцвете сил. Но у меня есть внук, две внучки и два правнука. Так что сорокинский род никуда еще не денется. Так же и Россия в целом, пройдя через все нынешние провалы, через русскую трагедию конца ХХ века, вновь даст нам и ученых, и поэтов, и писателей. Думаю, выдюжим, и новая литература нам в этом поможет. И от русскости своей никуда не уйдем.
В.Б. А как вы относитесь к ХХ веку?
В.С. Я - человек ХХ века. Это мой век со всем его содержимым. Конечно же, это Советский век. Я очень высоко ценю Ивана Бунина, Максима Горького, Куприна. Из близких мне по времени - Бориса Можаева, Владимира Тендрякова, Ивана Акулова. Сами "деревенщики" не раз называли Акулова наиболее одаренным мастером. Так считали и Федор Абрамов, и Виктор Астафьев. Он не любил шумихи, но "Касьян остудный" - это наша классика. Как главный редактор "Современника" я готовил к печати все спорные произведения. Прокушев мне говорил: "Ты, Валя, молодой, бери удар на себя". Скажем, "Мужики и бабы" Можаева мы выпустили, несмотря на неодобрение самого Суслова. Вот и "Касьян остудный" побоялись дать все наши журналы. А я решил выпустить. Мне звонит Михаил Алексеев: "Валя, ты у нас самый молодой главный редактор, не рискуй с Акуловым. Выгонят". Вызывают меня к Свиридову, председателю Госкомиздата, по звонку всё того же Альберта Беляева. Там уже сидит Иван Акулов. Свиридов говорит, мол, Фурцева звонила, требует запретить. А Иван Акулов ему: "Подумаешь, какая-то баба звонила. Вы на фронте "катюшей" командовали, а тут бабы боитесь". Взял и ушел. Свиридов мне: "Одного уральца еще терпеть можно, но двоих невозможно". И всё же книгу мы выпустили.
Так что, думаю, в литературе наш ХХ век - один из лучших. От Горького до Астафьева, от Бунина до Можаева.
В.Б. В каком возрасте вы стали главным редактором "Современника"?
В.С. Мне шел тридцать второй год. Я был самый молодой главный редактор издательства.
В.Б. Остается только позавидовать этому времени. Ты в 32 года стал главным редактором в "Современнике", Валерий Ганичев в 35 лет директором в издательстве "Молодая гвардия". Весь подъём русского национального движения в семидесятые годы осуществлялся боевыми и талантливыми, активными и умелыми тридцати-сорокалетними редакторами и директорами журналов, газет и издательств. Да и русскую литературу творили такие же молодые Распутин, Рубцов, Белов, Кузнецов, Шукшин, Горбовский. Думаю, и новый подъем русской национальной литературы будет связан с такими же молодыми и талантливыми редакторами, директорами, писателями и поэтами. Хотим мы нового расцвета русской национальной литературы - должны делать ставку на молодых и яростных подвижников русского дела.
В.С. Полностью согласен. Так же, как и вы в свое время создавали газету "День". Помню, сами же её и распространяли, продавали, редактировали. Великую газету сделали. Хочу сказать уж заодно об Александре Проханове теплые слова. Такой, как он, - один во всей России. Уникальное явление. Отвага, мужество, энергетика, фантазия, образность, метафоричность - сплав и этических, и эстетических качеств. Какая у него боль за Россию, за свое время! Наше советское время - было время энергичных убежденных людей. И во главе всегда стояли молодые люди с нерастраченной энергией.
В.Б. Великие идеи тянут к себе и незаурядных людей. В человеке раскрывается максимум его способностей. Нет идей, и нет таких людей. Каждый в своей раковине. На личном индивидуализме великое общество не построишь. Отсюда и деградация общества. Вы - проректор Литературного института. Какова нынешняя литературная молодёжь?
В.С. Вы правильно сказали, когда государство не имеет великих целей, это отражается и на творчестве писателей. Я уверен, возрождение России и нашей литературы уже идет. Может, еще не так заметно, может, мы не видим всех новых молодых лидеров и творцов, но они уже есть. И они не забывают о своей русскости, о своей державности. По студентам я вижу, что после периода явного спада творческого в девяностых, сейчас идет новое поколение. И возрождение будет не менее бурное, чем в двадцатые годы, или в наши шестидесятые годы ХХ века.
Сейчас молодые растут как бы во тьме. Еще не видно новых больших идей, больших книг, но ощущение чего-то нового надвигается. Пространство, разнообразие нашей страны, они формируют и свои идеи. Россия обречена на большие идеи и на великую литературу. Или она распадется (во что я не верю), или пойдет бурное обновление по всем направлениям жизни, в том числе и в литературе. Русскость в молодых ощущается порой настолько сильно, что они иногда со своими страстями не справляются. Я читаю их и радуюсь. Это неостановимый процесс.
В.Б. А может ли вообще быть вненациональная литература? Относительно России - русская литература без русскости? Или национальное начало неизбежно во всем? Есть армянская литература, татарская литература, грузинская, немецкая, ирландская. И каждый мировой писатель воспевает свою родину. Тем и интересен. Джойс - свой Дублин, Ли Бо - древний Китай, Есенин - Русь...
В.С. Любого поэта - так же, как ученого, мыслителя, священника - формирует культура и история своего народа. Величие страны видно и в песнях страны. К примеру, сколько было в советское время изумительных песен, до сих пор поют. А сейчас ни одной. Не о чем народу петь. Были же свои песни в любом краю: песни башкирские, песни татарские, якутские, да и в русских краях в каждой области свои песни пели. На севере в Поморье одни, у казаков на юге России - другие. Куда это всё ушло?
Иные нынче зациклились на прошлом. Но нельзя нам становиться памятниками самим себе, становиться народом-памятником. Нельзя нам рыть себе могилу и воздвигать памятник ушедшему русскому народу. Мы еще поживем. Каждое время должно давать свою культуру как продолжение единой национальной культуры. Поэзия дает всегда отражение русской души, её природы, её красоты. Если мы потеряем свою живую национальную культуру, мы потеряем всё. За стихами любого поэта стоит его мир, чем талантливее поэт, тем богаче его мир, в котором отражена вся его нация. Любая культура бесценна, обогащает весь мир. Возьмите наших нивхов. Был у них Ледков, северный поэт, или Юван Шесталов, или Андрей Тарханов. Какая яркая культура была у наших малых народов Севера! Я же много занимался ими в Союзе писателей. Кто мне скажет, что их поэтический мир беднее, чем мир бельгийского или норвежского поэта? Они обогащают и русскую культуру. Я не раз присутствовал на обрядах шаманства, они и сейчас завораживают. Человек, по настоящему влюбленный в свою национальную культуру, безусловно, лучше оценит и культуру других народов.
В.Б. Так и я в свое время сдружился с казахом Оралханом Бокеевым, с азербайджанцем Сабиром Азери, с якутом Колей Лугиновым. Кстати, дружил когда-то и с талантливым белорусским поэтом Володей Некляевым: и водки немало выпили, и гуляли вместе. Вот уж никогда бы не подумал, что занесёт его в политику, совсем другой у человека характер. Из самого хорошего гуляки-поэта никогда не получится хорошего президента. Скорее, вся эта нынешняя политическая игра связана с его любимым девизом: "Прорвёмся!"
В.С. Да, и я с тех пор ценю свою дружбу с самыми разными поэтами наших народов. Но скажу еще, что скрепляла нашу страну воедино и блестящая переводческая издательская политика. Что уж отрицать, на весь мир наши национальные поэты, как правило, начинали звучать благодаря прекрасным переводам на русский. И Расул Гамзатов, и Мустай Карим, и Давид Кугультинов. Нет сейчас русских переводов поэтов нового поколения, нет и мирового звучания. Они и на самом деле были прекрасные поэты. Но в английских или французских издательствах не могут знать сотни языков. Знали русский и переводили с русского. И по всей России тех же гамзатовских "Журавлей" узнали на русском. Литература в России воздействует на общество, на народ не менее, чем Храм, чем Церковь. Так было, так и будет. Вечные две параллели. Как две руки, как два глаза у души народной. Уверен, литература вернет к себе высочайшее уважение всего общества, самого государства.
В.Б. А почему сейчас не читают поэзию? Никакую: ни традиционную, ни авангардную, ни классическую, ни современную, ни Бродского, ни Рубцова? Что произошло в стране и мире?
В.С. Во-первых, нашу литературу всячески замордовали. Ушла и русская песня с экрана. И заменили её пошлостью. Изменились условия народной жизни. Исчезла сама русская деревня. А деревня - это и танец, и песня, и стих. Деревенские люди ценили поэзию русскую больше иных интеллектуалов. Но рассыпалось у людей чувство самого себя. Ушла ответственность перед собой и перед народным миром. Люди сейчас даже боятся показать свое знание поэзии, свою любовь к поэзии. Стыдятся её. Очень искорежен сам русский язык. Из нынешнего языка уже не получится песня, из языка ушла поэтичность.
На таком языке не напишешь ни "Тихий Дон", ни есенинские стихи. Меня как-то позвали выступить в колонии для преступников строгого режима. Приехал к ним. Читаю стихи. Не только свои, но и Есенина, Павла Васильева. И не хотели отпускать. Нужна и им поэзия.
Я думаю, во многом виновно нынешнее государство, нынешняя власть. На каком положении сейчас Союз писателей? Каково отношение к самим писателям? Какая проводится культурная политика, издательская политика, литературная политика? Я уж не говорю о копеечных гонорарах. Таких не было ни при царе, ни при Сталине. Таких нет нигде в мире. Это осознанное унижение писателей и самой литературы. И как на нас будут смотреть другие, малые народы, которые живут, еще сохраняя народную свою культуру, если у нас русской культуры нет? Вот эти народы и будут относиться к нам с презрением. Чему вы нас можете научить, если свою великую культуру не сохранили? На том же Кавказе до сих пор уважение к предкам, уважение к своей истории, к своей литературе, а с чем мы к ним придем? С нашей попсой? С развратом и пошлостью?
У меня иногда ощущение возникает, что нашему правительству нравится нынешнее бескультурье, наше телевидение, нищета духа. Им нравится командовать стадом, быдлом.
Мы, русские писатели, должны противостоять этому сообща. Пусть каждый пишет, что его душе угодно. Но русские писатели должны болеть за общее дело русской литературы, за положение дел в литературе и культуре. А у нас сейчас, к стыду нашему, ещё и эти нескончаемые войны русских писателей друг с другом, за дачи, за должности, за премии.
В.Б. Отсюда и возникает у иных наших именитых писателей в возрасте ощущение исчерпанности, ощущение умирания русской литературы, ощущение конца России. Вы согласны с таким ощущением?
В.С. Категорически не согласен. Хватает у нас и бед, и проблем. Но говорить о конце России никогда нельзя. Если бы мы 70 лет назад после первых поражений в начале войны сразу запаниковали, не было бы и мая 1945 года. Надо бороться, но не надо ныть.
Никакой интернет не заменит литературу. Хотя он еще будет способствовать новому подъему литературы, новому подъему России. Знаю, что в интернете есть столько русских национальных программ, сайтов, для молодых русских ребят он становится важнейшим средством общения. Я уверен: великое возрождение русской литературы будет!
У нас уже были периоды таких крушений классической литературы. Замятин писал после Октябрьской революции: "Будущее России - это её прошлое". Кому нужны были в двадцатые годы Иван Бунин, Иван Шмелев, Николай Гумилев? Всё заполонили разные Безыменские, Бессмертные и другие митинговые псевдонимные ребята. Прошло время - и появились Шолохов, Платонов, Булгаков, Есенин, Васильев, Корнилов. Обо всех этих безыменских никто и не помнит.
В.Б. И книгу вновь оценят, вновь будут расти тиражи. Ведь первые издания тех же поэтов Серебряного века выходили по 200-300 экземпляров. А в шестидесятые годы ХХ века их же издавали миллионными тиражами.
В.С. Удивительная эпоха была. Все читали. Помню, я работал тогда в мартене, соберемся в цеху. И чем же хвастались друг перед другом рабочие? "Валька! А я вчера подписался на собрание сочинений Горького. Всю ночь в очереди простоял". И тиражи-то миллионные были. Не было ни одного рабочего, чтобы у него дома библиотеки не было с собраниями сочинений наших классиков. Сейчас всё больше начинают понимать важность и значимость чистой природы. А слово - это часть природы. Это духовная природа.
В.Б. Мне интересно, нужна ли поэтам критика? Какова роль критики в литературе?
В.С. Критика, как жанр, - полноправная часть литературы. Не критики критику родили, а сама жизнь литературы. Сколько лет живет литература, столько лет живет и критика. Да и писателю любому, что бы он ни говорил, а критик нужен. У меня, к примеру, вышла первая книга на Урале. Хорошо её встретили, покупают. Но что она такое, зачем она, кроме радости автору? И вот купил я "Литературную газету", разворачиваю. Там целая полоса, критик Александр Макаров (а очень требовательный критик был!) хвалит эту мою книгу, разбирает её. После этого я и на ВЛК был послан учиться, и сам себя немного зауважал, и земляки признали. Он меня поставил на ноги. А ведь бывает и невезение. Когда у талантливого поэта уже и книг пять вышло, но нет никакого внимательного отзыва. Кто-то так и бросает писать или уходит в пьянство.
Так что я всегда к критике с уважением относился, и с пониманием. Ценю Виктора Чалмаева, Виктора Петелина, естественно, Макарова, удивляюсь твоей смелости и широте, даже когда не согласен с тобой, интересны статьи у Олега Михайлова. Жаль, он рано бросил критику. Помню потрясающий роман об истории Урала "Год красного дракона" Владимира Мошковцева. Ему тоже очень помог Александр Макаров.
В.Б. Вижу, тебя всегда тянет к землякам. Кого ценишь из уральских писателей?
В.С. Прежде всего Людмилу Константиновну Татьяничеву. Это моя литературная мама. Всегда строго следила за мной. Борис Александрович Ручьев. Прекраснейший русский поэт. Михаил Львов, он тоже наш, уралец. Сергей Васильев. Это всё мои родные люди, которые много сделали для уральской литературы. Ценю очень и Евгения Михайловича Тяжельникова. Широкий и умный был руководитель. Я как-то выступил очень резко, ещё у себя, в Челябинске. Хотели выгнать отовсюду. Он тогда был секретарем обкома партии. Вызывает меня. Расспрашивает о жизни. А потом говорит: "Пока я здесь, не дам никому пальцем тебя тронуть". Завел меня в столовую, выпили по 50 грамм. С его напутствием я и зашагал по жизни уверенно и бодро.
Было немало талантливых и сильных руководителей, которые и несли на себе бремя русского человека, бремя русской державы. Тот же Виктор Поляничко. Машеров в Белоруссии. Думаю, их и убирали те, кто уже тогда задумал разрушить нашу страну. Но мы, я уверен, выживем назло всем. И литература русская выживет.
http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/11/921/61.html
Владимир Бондаренко. Валентин Васильевич, вы - известный русский поэт. На ваш взгляд, каково сейчас живется русскому народу?
Валентин Сорокин. Плохо живется. Трудно живется. Но когда русскому человеку жилось легко? Очевидно, таково изначально бремя русского человека. Кого Господь любит, тому и посылает трудные испытания.
В.Б. Ну, а каково жить русскому национальному поэту? Каково существовать той русской литературе, которая не отреклась от своего национального начала?
В.С. Я вспоминаю своего друга, прекрасного русского писателя Ивана Акулова, фронтовика. У него и так жизнь тяжело шла: фронт, ранения, в литературу долго не пускали, еще потом попал под атомную катастрофу на Урале. И никогда не унывал. Я его спрашиваю: что ты всегда такой веселый? Он мне: "Знаешь, я доволен жизнью, главные свои книги написал, на фронте выжили, победили. Дети растут, что еще надо? Всё, что хотел, я сделал". И сидит, такой красивый... Он честно работал, трудился, от веры своей не отказывался. Он - победитель. Так и русский народ - устоит и победит.
Вот и у меня. Я шел всю жизнь по стержневой русской дороге, никуда не сворачивал. Вернись судьба моя снова, я бы, наверное, в целом, так же и прожил. Мы жили в эпоху возвышенного самоощущения и восприятия мира.
И когда работал металлургом, у мартена, и когда ушел в литературу, я тебе скажу, мы и к государству, и к литературе, ко всей жизни относились возвышенно, не теряли идеал, как бы порой нам ни приходилось туго, какие бы лишения и голод, препятствия и даже трагедии ни возникали. Была духоподъемность у всех: от рабочего до ученого, от офицера до писателя. Сейчас мы её теряем. Это самое страшное. С таким ощущением я и писал свои стихи.
В.Б. Ну, а к бунту не тянуло?
В.С. Я - коренной уралец. С детства любил читать про походы Стеньки Разина, Емельяна Пугачева, про русское бунтарство. Все мои предки - из уральских казаков Оренбургской губернии. Я прочел в исторической книге, что наш сорокинский род - один из самых знаменитых и коренных на Урале. В молодости я написал поэму "Бунт" - о Пугачеве. Опубликовал её в журнале "Урал". И неожиданно мне прислал письмо к тому времени уже известный Мустай Карим. Поддержал меня, признался, что сам хотел написать такую поэму о башкирцах в войске Пугачева, но не успел. Потом, уже после окончания ВЛК в Москве, написал поэму "Стенька Разин". Её напечатали в журнале "Москва". А ведь я еще молодым парнем был. Так что моя любовь к бунтарству выразилась прежде всего в стихах. Потом, в семидесятые годы, у нас началось возвращение к своим истокам, появилось русское национальное направление. Уже тогда, в семидесятых, было предчувствие некой возможной будущей катастрофы и, прежде всего, от того, что не ценился сам русский народ. Сверху шло какое-то обезличивание.
Я старался в меру своих сил противостоять потере исторической памяти. Задумал поэму о Куликовом поле. Написал вступление о Сергии Радонежском. И чувствую - мало знаний. Отложил, ушел с головой в изучение русской истории. Увлекся древнерусской литературой, прежде всего, "Задонщиной". И потому, когда приехал на Куликово поле, я ничему не удивился, всё уже знал. Меня упрекают: мол, чего ты полез в древность? А я говорю: какая древность?! Всего лишь шесть человек проживи по сто лет, и уже очутишься на Куликовом поле. Написал поэму, принес в "Наш современник", и Викулов сразу же заслал в набор, к шестисотлетию Куликова поля. Поэма вышла, хорошо была принята читателями. Но Викулов, главный редактор, говорит: его вызвал в ЦК КПСС Зимянин и такой нагоняй дал за эту поэму! Чуть ли не шовинизмом попрекал, разрушением дружбы народов. Сказал, что вызовет еще раз. Но Викулов крепкий мужик был, сказал мне: если начнут дергать, я им на стол положу партбилет.
В.Б. А как восприняли поэму в православных кругах? Я помню то время, в юбилей битвы на поле Куликово ехали со всей России, там был какой-то первый сбор всех русских патриотических сил. Первый по-настоящему народный исторический праздник. Его здорово испугались на партийном интернациональном верху. Больше на поле Куликово так массово не выезжали, да и само сражение стали замалчивать.
В.С. Меня пригласил к себе отец Владимир в Лавру после этой поэмы. Он был патриарший местоблюститель. Угощает меня красным вином и спрашивает: "Как вам удалось такую православную поэму напечатать?" Хотели даже какую-то премию в Лавре дать. Она вошла в программу духовных семинарий.
В.Б. А когда и как вы обратились к теме Великой Отечественной войны, к теме маршала Жукова?
В.С. Отец мой воевал на фронте, которым командовал Жуков, был командиром отделения. Так получилось, что служили у него одни белорусы. И уже потом, когда праздник Победы был, он обязательно поднимал тост за белорусов. Мне говорил: " Какой они замечательный народ! Так и запомни: сначала белорусы, а потом уже мы - русские. У меня был один белорус - доброволец, ему уже 65 лет было, как здорово воевал". И тост отдельный всегда поднимал за Жукова. Сейчас много неправды о маршале пишут. Но в армии его все ценили. Где Жуков - там победа. У отца и портрет Жукова висел. Я его как-то спрашиваю: почему у тебя такая любовь к Жукову? "Я с ним прошел войну, и Жуков меня нигде не предал".
Эта отцовская любовь передалась и мне. Так и появилась в память об отце моя поэма о маршале Жукове. Она была запрещена более восьми лет.
В.Б. За что запрещали-то?
В.С. Жуков был в опале. Но в этой поэме я и Сталина добрым словом вспоминаю, что тоже было запрещено. Помню, идет собрание писательское. Ведет его Сергей Михалков. И говорит: "Тут еще поэма Сорокина о Жукове появилась. Поэт умудрился 25 раз употребить слово "русский". Зачем? Надо Валентина Сорокина исключить из партии. Он политически неграмотный. Он не понимает, что у нас Брежнев маршал номер один". Зал как засмеется!
Поэма пошла по рукам. Пока молодой калужский секретарь обкома партии ни дал в местной газете в шести номерах. Почти полностью. Я спрашиваю его: как вы не побоялись? А он мне: как ты не побоялся такую поэму написать?
Был такой редактор "Советского воина" Золототрубов. Он прочел в газете калужской и всю поэму у себя в журнале напечатал. Потом уже в книге в издательстве "Советский писатель" поэма идет, вызывает меня в ЦК КПСС Альберт Беляев. И из книги снимает 1200 строк. Вышла поэма в самом урезанном виде. Но с годами, с переизданиями, потихоньку восстанавливал текст целиком.
В.Б. Так что доставалось и вам при советской власти?
В.С. При советской власти были и зажимы, и трудности огромные, и репрессии, всё было, но и была радость от самой жизни, от полноты бытия, от уверенности в завтрашнем дне. Сейчас этого нет ни у кого. Даже у богатеев. Я помню, Вася Белов ко мне приехал. Роман его у нас в издательстве "Современник" печатался. Он даже не поверил, как мы его роман провели через цензуру. "Неужели целиком идёт? Пошли от радости выпьем".
Я скажу, что главный цензор Владимир Солодин умнейший был человек, и всё понимал. Сколько блестящих произведений русских мы сумели напечатать в "Современнике"! К примеру, "Кончину" Володи Тендрякова никто не хотел публиковать, мы взяли и напечатали. Звонит тот же Беляев: "что ты творишь? Этот роман уже в ФРГ печатается". Я отвечаю: если вы всё будете запрещать, не только в ФРГ, и где угодно выйдет. Дайте мне опубликовать, и эта книга еще премию у нас получит. Так и бывало: сначала запрещали, потом за эту же книгу Ленинские премии давали. Мы сами своими запретами немало у себя врагов наплодили, напортили. Вот сейчас всё это запрещенное выходит - и хоть кто-нибудь читает? Так и в советское время: пошумели бы немного, поговорили, талантливое осталось, а про мусор вскоре забыли бы. Нашим врагам не о чем шуметь было бы.
В.Б. Кого назовете из своих любимых поэтов русских?
В.С. Прежде всего, Сергея Есенина. Я учился еще во втором классе. У нас по рекам гнали лес. И работали на сплаве расконвоированные заключенные. Женщины из деревень, сами нищие, но напекут пироги из картошечки, и суют нам: "Сынок, отнеси заключенным, им плохо, поди". Мы с ребятишками и носим. И как-то те зэки не были похожи на злых уголовников. Правда, были наколки и на ногах - "они устали", и на руках - "мама, жди меня". Дадим им пирогов, они сядут на перекур, разговорятся. То о Борисе Корнилове, то о Павле Васильеве и, конечно же, о Сергее Есенине. Я прихожу на урок по литературе и простодушно называю эти имена. Дарья Никитишна, наша учительница, добрая, светлая, влюбленная в литературу, оставила меня одного в классе, села на стол и спрашивает: откуда ты знаешь об этих поэтах? Я рассказываю, а у неё слезы текут. Так я познакомился с настоящей русской национальной поэзией.
В.Б. Эти русские поэты и сегодня, вроде бы и разрешенные, но не в чести у интеллигенции. Кроме знаменитой четверки: Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Ахматова, - никого и знать не хотят. Хорошие поэты, не спорю, но зачем так сужать поэтический горизонт? И, конечно же, интеллигенты наши подальше держатся от тех поэтов, в ком сильно национальное русское начало, от Клюева и Заболоцкого до Корнилова и Васильева. Да и Есенина стремятся превратить в некоего балагура. Не Есенину же давать Нобелевскую премию.
В.С. Я решил, когда выйдет моя первая книга стихов, поеду к нему на родину. Так и сделал. Приехал в Рязань. Мы тогда догоняли Америку, в магазинах были только черный хлеб и водка. Я взял и хлеб, и водку, сижу у дома Есенина, понемногу выпиваю. Идет бабушка: "Ты к Есенину приехал?" - "Да, к Есенину". -
"Ой, и скандалить же он любил..." "Садись, бабушка. Выпьем по рюмочке". Села.
Потом говорит: "И всё же, хороший он был человек..." - " Ну, давай еще выпьем". - "Милый, это же всё вруть. Добрый. Добрее его и не было. А гармонист какой был! Из Москвы подарки привозил. Я была молодая, красивая. Может, ему и нравилась".
Надо не забывать Юрия Прокушева, он всю жизнь посвятил Есенину. Столько запретов сумел сломать! Улицы, памятники, музеи Есенину - многое благодаря его подвижничеству было сделано. Потом я тесно сдружился со всей семьей Есенина, довелось хоронить и сестер его, и сына. Вся моя судьба связана с Сергеем Есениным.
С детства, как услышал о нем от зэков, так и несу, словно колокольный звон, в своей душе. Потом много занимался судьбой Павла Васильева, Бориса Корнилова, Алексея Ганина.
В.Б. Насколько я знаю, вы впервые опубликовали многое из запрещенных стихов этих поэтов, рассказали об их судьбах.
В.С. Мне довелось работать в закрытых архивах. Помню, выписывал целый день из дела Павла Васильева его строки, а потом мне работницы архива сказали: хотите, мы вам подарим его фотографию? Приносят маленькую, где он весь избитый, растерзанный. Я говорю: нет, мне не нужна такая фотография, какого-то сломленного человека. Приносят через 30 минут другую. Где он такой красавец, в барашковом воротнике. Она потом и разошлась по изданиям. Потом Куняев работал в том же архиве и тоже немало сделал для его нового открытия.
В.Б. Вы состоялись и как русский поэт, и как исследователь русских забытых писателей, руководили издательством "Современник", работаете до сих пор на ВЛК. Какая-то неутомимая уральская пассионарность. Побольше бы таких русских активных людей.
В.С. Ничего случайного в моей жизни не происходило. Есть всё же некая судьба. К примеру, еще молодым абсолютно случайно встречаюсь с братом Павла Васильева. Он мне дал рекомендацию в Союз писателей СССР. Много я взял и у своего учителя и старшего брата Василия Фёдорова. Очень люблю своих земляков Михаила Львова и Людмилу Татьяничеву. Помню, мне звонит в полчетвёртого утра Михаил Львов: "Ты еще не спишь? - "Нет, не сплю", - "А я стою перед иконой и плачу, благодарю Бога за то, что пишу на русском языке. Такой язык!" А сам Михаил Львов был татарином, ценил свой народ, но преклонялся перед богатством русского языка.
В.Б. Меня любят упрекать за любовь к обобщениям, к датам, к обоймам. Но не могу не заметить некоей повторяемости русской национальной литературной волны. Таланты всегда есть. Но вдруг, как вспышка, как небесное озарение, появляется, несмотря на все запреты и зажимы, сразу группа ярчайших, озаренных именно русской национальной идеей, писателей и поэтов. То есенинская группа, то расцвет "Молодой гвардии", то центром становится "Наш современник". Конечно, играют роль и такие подвижники, как вы, или Викулов. Но ничто не поможет, если Бог не дал новых имен. И, несмотря на пессимизм иных наших соотечественников, не видящих для России выхода, я уверен, что и в современной русской литературе мы накануне нового яркого национального взлёта. Не некая космополитическая российская литература, а именно русская национальная литература с каждым поколением обогащает весь мир. Достоевский и Толстой, Бунин и Платонов, Есенин и Твардовский. Их всемирность состоялась именно благодаря русскому национальному взгляду на мир. Западу не интересны подражатели. Чувствуете ли вы сейчас наш новый национальный подъём? Как вы смотрите на наше будущее?
В.С. Начну со своего рода. Я очень переживал трагедию со своим сыном, который погиб в самом расцвете сил. Но у меня есть внук, две внучки и два правнука. Так что сорокинский род никуда еще не денется. Так же и Россия в целом, пройдя через все нынешние провалы, через русскую трагедию конца ХХ века, вновь даст нам и ученых, и поэтов, и писателей. Думаю, выдюжим, и новая литература нам в этом поможет. И от русскости своей никуда не уйдем.
В.Б. А как вы относитесь к ХХ веку?
В.С. Я - человек ХХ века. Это мой век со всем его содержимым. Конечно же, это Советский век. Я очень высоко ценю Ивана Бунина, Максима Горького, Куприна. Из близких мне по времени - Бориса Можаева, Владимира Тендрякова, Ивана Акулова. Сами "деревенщики" не раз называли Акулова наиболее одаренным мастером. Так считали и Федор Абрамов, и Виктор Астафьев. Он не любил шумихи, но "Касьян остудный" - это наша классика. Как главный редактор "Современника" я готовил к печати все спорные произведения. Прокушев мне говорил: "Ты, Валя, молодой, бери удар на себя". Скажем, "Мужики и бабы" Можаева мы выпустили, несмотря на неодобрение самого Суслова. Вот и "Касьян остудный" побоялись дать все наши журналы. А я решил выпустить. Мне звонит Михаил Алексеев: "Валя, ты у нас самый молодой главный редактор, не рискуй с Акуловым. Выгонят". Вызывают меня к Свиридову, председателю Госкомиздата, по звонку всё того же Альберта Беляева. Там уже сидит Иван Акулов. Свиридов говорит, мол, Фурцева звонила, требует запретить. А Иван Акулов ему: "Подумаешь, какая-то баба звонила. Вы на фронте "катюшей" командовали, а тут бабы боитесь". Взял и ушел. Свиридов мне: "Одного уральца еще терпеть можно, но двоих невозможно". И всё же книгу мы выпустили.
Так что, думаю, в литературе наш ХХ век - один из лучших. От Горького до Астафьева, от Бунина до Можаева.
В.Б. В каком возрасте вы стали главным редактором "Современника"?
В.С. Мне шел тридцать второй год. Я был самый молодой главный редактор издательства.
В.Б. Остается только позавидовать этому времени. Ты в 32 года стал главным редактором в "Современнике", Валерий Ганичев в 35 лет директором в издательстве "Молодая гвардия". Весь подъём русского национального движения в семидесятые годы осуществлялся боевыми и талантливыми, активными и умелыми тридцати-сорокалетними редакторами и директорами журналов, газет и издательств. Да и русскую литературу творили такие же молодые Распутин, Рубцов, Белов, Кузнецов, Шукшин, Горбовский. Думаю, и новый подъем русской национальной литературы будет связан с такими же молодыми и талантливыми редакторами, директорами, писателями и поэтами. Хотим мы нового расцвета русской национальной литературы - должны делать ставку на молодых и яростных подвижников русского дела.
В.С. Полностью согласен. Так же, как и вы в свое время создавали газету "День". Помню, сами же её и распространяли, продавали, редактировали. Великую газету сделали. Хочу сказать уж заодно об Александре Проханове теплые слова. Такой, как он, - один во всей России. Уникальное явление. Отвага, мужество, энергетика, фантазия, образность, метафоричность - сплав и этических, и эстетических качеств. Какая у него боль за Россию, за свое время! Наше советское время - было время энергичных убежденных людей. И во главе всегда стояли молодые люди с нерастраченной энергией.
В.Б. Великие идеи тянут к себе и незаурядных людей. В человеке раскрывается максимум его способностей. Нет идей, и нет таких людей. Каждый в своей раковине. На личном индивидуализме великое общество не построишь. Отсюда и деградация общества. Вы - проректор Литературного института. Какова нынешняя литературная молодёжь?
В.С. Вы правильно сказали, когда государство не имеет великих целей, это отражается и на творчестве писателей. Я уверен, возрождение России и нашей литературы уже идет. Может, еще не так заметно, может, мы не видим всех новых молодых лидеров и творцов, но они уже есть. И они не забывают о своей русскости, о своей державности. По студентам я вижу, что после периода явного спада творческого в девяностых, сейчас идет новое поколение. И возрождение будет не менее бурное, чем в двадцатые годы, или в наши шестидесятые годы ХХ века.
Сейчас молодые растут как бы во тьме. Еще не видно новых больших идей, больших книг, но ощущение чего-то нового надвигается. Пространство, разнообразие нашей страны, они формируют и свои идеи. Россия обречена на большие идеи и на великую литературу. Или она распадется (во что я не верю), или пойдет бурное обновление по всем направлениям жизни, в том числе и в литературе. Русскость в молодых ощущается порой настолько сильно, что они иногда со своими страстями не справляются. Я читаю их и радуюсь. Это неостановимый процесс.
В.Б. А может ли вообще быть вненациональная литература? Относительно России - русская литература без русскости? Или национальное начало неизбежно во всем? Есть армянская литература, татарская литература, грузинская, немецкая, ирландская. И каждый мировой писатель воспевает свою родину. Тем и интересен. Джойс - свой Дублин, Ли Бо - древний Китай, Есенин - Русь...
В.С. Любого поэта - так же, как ученого, мыслителя, священника - формирует культура и история своего народа. Величие страны видно и в песнях страны. К примеру, сколько было в советское время изумительных песен, до сих пор поют. А сейчас ни одной. Не о чем народу петь. Были же свои песни в любом краю: песни башкирские, песни татарские, якутские, да и в русских краях в каждой области свои песни пели. На севере в Поморье одни, у казаков на юге России - другие. Куда это всё ушло?
Иные нынче зациклились на прошлом. Но нельзя нам становиться памятниками самим себе, становиться народом-памятником. Нельзя нам рыть себе могилу и воздвигать памятник ушедшему русскому народу. Мы еще поживем. Каждое время должно давать свою культуру как продолжение единой национальной культуры. Поэзия дает всегда отражение русской души, её природы, её красоты. Если мы потеряем свою живую национальную культуру, мы потеряем всё. За стихами любого поэта стоит его мир, чем талантливее поэт, тем богаче его мир, в котором отражена вся его нация. Любая культура бесценна, обогащает весь мир. Возьмите наших нивхов. Был у них Ледков, северный поэт, или Юван Шесталов, или Андрей Тарханов. Какая яркая культура была у наших малых народов Севера! Я же много занимался ими в Союзе писателей. Кто мне скажет, что их поэтический мир беднее, чем мир бельгийского или норвежского поэта? Они обогащают и русскую культуру. Я не раз присутствовал на обрядах шаманства, они и сейчас завораживают. Человек, по настоящему влюбленный в свою национальную культуру, безусловно, лучше оценит и культуру других народов.
В.Б. Так и я в свое время сдружился с казахом Оралханом Бокеевым, с азербайджанцем Сабиром Азери, с якутом Колей Лугиновым. Кстати, дружил когда-то и с талантливым белорусским поэтом Володей Некляевым: и водки немало выпили, и гуляли вместе. Вот уж никогда бы не подумал, что занесёт его в политику, совсем другой у человека характер. Из самого хорошего гуляки-поэта никогда не получится хорошего президента. Скорее, вся эта нынешняя политическая игра связана с его любимым девизом: "Прорвёмся!"
В.С. Да, и я с тех пор ценю свою дружбу с самыми разными поэтами наших народов. Но скажу еще, что скрепляла нашу страну воедино и блестящая переводческая издательская политика. Что уж отрицать, на весь мир наши национальные поэты, как правило, начинали звучать благодаря прекрасным переводам на русский. И Расул Гамзатов, и Мустай Карим, и Давид Кугультинов. Нет сейчас русских переводов поэтов нового поколения, нет и мирового звучания. Они и на самом деле были прекрасные поэты. Но в английских или французских издательствах не могут знать сотни языков. Знали русский и переводили с русского. И по всей России тех же гамзатовских "Журавлей" узнали на русском. Литература в России воздействует на общество, на народ не менее, чем Храм, чем Церковь. Так было, так и будет. Вечные две параллели. Как две руки, как два глаза у души народной. Уверен, литература вернет к себе высочайшее уважение всего общества, самого государства.
В.Б. А почему сейчас не читают поэзию? Никакую: ни традиционную, ни авангардную, ни классическую, ни современную, ни Бродского, ни Рубцова? Что произошло в стране и мире?
В.С. Во-первых, нашу литературу всячески замордовали. Ушла и русская песня с экрана. И заменили её пошлостью. Изменились условия народной жизни. Исчезла сама русская деревня. А деревня - это и танец, и песня, и стих. Деревенские люди ценили поэзию русскую больше иных интеллектуалов. Но рассыпалось у людей чувство самого себя. Ушла ответственность перед собой и перед народным миром. Люди сейчас даже боятся показать свое знание поэзии, свою любовь к поэзии. Стыдятся её. Очень искорежен сам русский язык. Из нынешнего языка уже не получится песня, из языка ушла поэтичность.
На таком языке не напишешь ни "Тихий Дон", ни есенинские стихи. Меня как-то позвали выступить в колонии для преступников строгого режима. Приехал к ним. Читаю стихи. Не только свои, но и Есенина, Павла Васильева. И не хотели отпускать. Нужна и им поэзия.
Я думаю, во многом виновно нынешнее государство, нынешняя власть. На каком положении сейчас Союз писателей? Каково отношение к самим писателям? Какая проводится культурная политика, издательская политика, литературная политика? Я уж не говорю о копеечных гонорарах. Таких не было ни при царе, ни при Сталине. Таких нет нигде в мире. Это осознанное унижение писателей и самой литературы. И как на нас будут смотреть другие, малые народы, которые живут, еще сохраняя народную свою культуру, если у нас русской культуры нет? Вот эти народы и будут относиться к нам с презрением. Чему вы нас можете научить, если свою великую культуру не сохранили? На том же Кавказе до сих пор уважение к предкам, уважение к своей истории, к своей литературе, а с чем мы к ним придем? С нашей попсой? С развратом и пошлостью?
У меня иногда ощущение возникает, что нашему правительству нравится нынешнее бескультурье, наше телевидение, нищета духа. Им нравится командовать стадом, быдлом.
Мы, русские писатели, должны противостоять этому сообща. Пусть каждый пишет, что его душе угодно. Но русские писатели должны болеть за общее дело русской литературы, за положение дел в литературе и культуре. А у нас сейчас, к стыду нашему, ещё и эти нескончаемые войны русских писателей друг с другом, за дачи, за должности, за премии.
В.Б. Отсюда и возникает у иных наших именитых писателей в возрасте ощущение исчерпанности, ощущение умирания русской литературы, ощущение конца России. Вы согласны с таким ощущением?
В.С. Категорически не согласен. Хватает у нас и бед, и проблем. Но говорить о конце России никогда нельзя. Если бы мы 70 лет назад после первых поражений в начале войны сразу запаниковали, не было бы и мая 1945 года. Надо бороться, но не надо ныть.
Никакой интернет не заменит литературу. Хотя он еще будет способствовать новому подъему литературы, новому подъему России. Знаю, что в интернете есть столько русских национальных программ, сайтов, для молодых русских ребят он становится важнейшим средством общения. Я уверен: великое возрождение русской литературы будет!
У нас уже были периоды таких крушений классической литературы. Замятин писал после Октябрьской революции: "Будущее России - это её прошлое". Кому нужны были в двадцатые годы Иван Бунин, Иван Шмелев, Николай Гумилев? Всё заполонили разные Безыменские, Бессмертные и другие митинговые псевдонимные ребята. Прошло время - и появились Шолохов, Платонов, Булгаков, Есенин, Васильев, Корнилов. Обо всех этих безыменских никто и не помнит.
В.Б. И книгу вновь оценят, вновь будут расти тиражи. Ведь первые издания тех же поэтов Серебряного века выходили по 200-300 экземпляров. А в шестидесятые годы ХХ века их же издавали миллионными тиражами.
В.С. Удивительная эпоха была. Все читали. Помню, я работал тогда в мартене, соберемся в цеху. И чем же хвастались друг перед другом рабочие? "Валька! А я вчера подписался на собрание сочинений Горького. Всю ночь в очереди простоял". И тиражи-то миллионные были. Не было ни одного рабочего, чтобы у него дома библиотеки не было с собраниями сочинений наших классиков. Сейчас всё больше начинают понимать важность и значимость чистой природы. А слово - это часть природы. Это духовная природа.
В.Б. Мне интересно, нужна ли поэтам критика? Какова роль критики в литературе?
В.С. Критика, как жанр, - полноправная часть литературы. Не критики критику родили, а сама жизнь литературы. Сколько лет живет литература, столько лет живет и критика. Да и писателю любому, что бы он ни говорил, а критик нужен. У меня, к примеру, вышла первая книга на Урале. Хорошо её встретили, покупают. Но что она такое, зачем она, кроме радости автору? И вот купил я "Литературную газету", разворачиваю. Там целая полоса, критик Александр Макаров (а очень требовательный критик был!) хвалит эту мою книгу, разбирает её. После этого я и на ВЛК был послан учиться, и сам себя немного зауважал, и земляки признали. Он меня поставил на ноги. А ведь бывает и невезение. Когда у талантливого поэта уже и книг пять вышло, но нет никакого внимательного отзыва. Кто-то так и бросает писать или уходит в пьянство.
Так что я всегда к критике с уважением относился, и с пониманием. Ценю Виктора Чалмаева, Виктора Петелина, естественно, Макарова, удивляюсь твоей смелости и широте, даже когда не согласен с тобой, интересны статьи у Олега Михайлова. Жаль, он рано бросил критику. Помню потрясающий роман об истории Урала "Год красного дракона" Владимира Мошковцева. Ему тоже очень помог Александр Макаров.
В.Б. Вижу, тебя всегда тянет к землякам. Кого ценишь из уральских писателей?
В.С. Прежде всего Людмилу Константиновну Татьяничеву. Это моя литературная мама. Всегда строго следила за мной. Борис Александрович Ручьев. Прекраснейший русский поэт. Михаил Львов, он тоже наш, уралец. Сергей Васильев. Это всё мои родные люди, которые много сделали для уральской литературы. Ценю очень и Евгения Михайловича Тяжельникова. Широкий и умный был руководитель. Я как-то выступил очень резко, ещё у себя, в Челябинске. Хотели выгнать отовсюду. Он тогда был секретарем обкома партии. Вызывает меня. Расспрашивает о жизни. А потом говорит: "Пока я здесь, не дам никому пальцем тебя тронуть". Завел меня в столовую, выпили по 50 грамм. С его напутствием я и зашагал по жизни уверенно и бодро.
Было немало талантливых и сильных руководителей, которые и несли на себе бремя русского человека, бремя русской державы. Тот же Виктор Поляничко. Машеров в Белоруссии. Думаю, их и убирали те, кто уже тогда задумал разрушить нашу страну. Но мы, я уверен, выживем назло всем. И литература русская выживет.
http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/11/921/61.html
