Я крещена в младенчестве. Мама родила меня, гостя у матери (та жила в другом городе). Как-то она проснулась: меня нет рядом. «Понесли крестить», подумала. И действительно, бабушка с прабабушкой носили меня крестить. А потом приехал за нами папа, принял меня на руки: «Ну, иди ко мне, раба Божия».
В детстве я много гостила у бабушки. Она водила меня в церковь раза два
в году. Один раз причащать, один раз к Плащанице. Учила кланяться перед
иконами. В углу была икона с горящей лампадкой. Бабушка приговаривала:
«Бог все видит!» Я боялась Бога, Который все видит, немного боялась и
иконы, едва различимой в темноте. И я кланялась Ему, надеясь, что Он не
очень будет на меня сердиться. Ведь в свои пять-шесть лет я уже успела
стать великой грешницей! Грехов моих было не счесть, и я мучилась от
того, что Бог все видит. Днем я была смесью бандитки и плаксы. Несмотря
на запреты, копалась в холодном песке, плевалась рябиной через трубочку,
уходила без спросу к подружке, живущей в дальнем подъезде. Днем я
думала только о своих девчачьих интересах: мультиках, куклах, подружках.
Но вот наступала ночь, и Бог смотрел на меня с иконы. Я крестилась и
кланялась, как научила бабушка. Как-то раз прибежала к завтраку:
«Бабушка, я Богу поклонилась!» - «Умница!» - запричитала бабушка, а тетя
с дядей, студентка и старшеклассник, стали надо мной смеяться и
передразнивать: «Богу поклонилась!» Я была раздавлена. Разве можно
сравнить молодых, задорных, умных тетю и дядю с бабушкой! Я разве что
кулак ей не показала. И перестала кланяться.
К восьми-девяти годам иго было сброшено, и я вздохнула свободно.
Случилось это благодаря моим размышлениям наедине с собой. Я много
думала о войне и страданиях. И вдруг словно ошпарило: если Бог был бы,
разве допустил бы он войну? И эта мысль несколько лет вполне меня
устраивала. Бог и война несовместимы. Раз есть войны, значит, Бога нет. Я
высказала это со всей горячностью папе. Он посмотрел на меня спокойно и
с жалостью: «Какая ты глупая!» И то же сказал, когда я указала ему на
обезглавленного петуха: «Где же его душа, а? Мы его ощипали и есть
будем, а у него душа где-то, да? Ха-ха!» Но сконфуженно замолчала,
поймав папин взгляд, съежилась и почувствовала себя дурой.
Потом началась школа. Не столько влияли учителя, сколько подружки.
Верить было пределом глупости. Вера для бабушек. И я внушала подружке, с
которой мы недавно вместе размышляли о Боге: «Успокойся ты! Нету Его!»
Сказала с чувством освобождения. А она ответила тихо: «Нет, есть...»
В церковь я продолжала ходить раз в году - для бабушки. В двенадцать
лет взбунтовалась: хватит, не маленькая! Но мама сказала: разве тебе
трудно, для бабушки?
Два года спустя произошел такой случай. Мы с братом, два глупых
подростка, возились по-детски и толкнули маму. А мама сказала, что мы
ждем малыша. Сначала я захлебнулась от счастья, но тут же сердце сдавила
тоска: а что если мы, два оболтуса, навредили малышу, ведь толкнули
маму сильно? И перед сном я встала на колени в темной комнате и просила
Его, Который там, наверху, всем незаметно заведует: «Не дай, чтоб мы
повредили маленькому! Чтоб ручки-ножки были... и глазки!!!» И я плакала.
А когда родился он, стал мне, пятнадцатилетней, дороже отца с матерью. Я
носила кулечек, приговаривая: «Хочу, чтоб был мой! Мой, мой!» Он и был
мой. Я была назначена крестной братика. Когда крестили его, папа,
усаживая нас в машину, сказал мне: «Теперь отвечаешь за него перед
Богом». Как я тогда понимала христианство своей пятнадцатилетней головой
- очень смутно. Но поняла: произошло великое.
...Но вот кончилось детство, началась студенческая юность. В институте
все было другое, все было интересно. А интересней всего было
познакомиться с веселой яркой девушкой, которая приглашала нас всех в
«Новую жизнь» изучать Библию. Мы все пришли из уважения к ней, а я
осталась там года на полтора. Мама за меня не очень переживала, она
знала, что я там не останусь. Мне повезло: из всех многочисленных сект,
наводнивших Россию, эта протестантская организация оказалась с более или
менее человеческим лицом. Впервые я сознательно читала Библию. Мы
собирались по воскресеньям в кинотеатре, пастор читал проповедь, у
каждого была Библия на коленях. Я стала читать Писание жадно, особенно
полюбились мне апостольские послания. Без малейшего желания заучивать
наизусть я случайно все же заучивала - так много и вдумчиво читала.
Читала и плакала, радовалась: вот оно! Я погрузилась в неизведанный мир
со всем жаром восемнадцатилетней души, много молилась, забрасывала
вопросами пастора, руководителей групп. Ездила на конференции. Перестала
влюбляться - душа работала в ином направлении. Но и этого скоро стало
мало.
Фото Евгения Глобенко
Когда я только начала ходить к евангелистам (от слова «протестанты» их
передергивало), я совершила свой ежегодный визит в православную церковь,
уже сама, в своем городе, без бабушки. В голове у меня была страшная
каша. На исповеди мне и в голову не пришло сказать, что хожу к
протестантам! Самым страшным грехом считала чревоугодие, и язык не
поворачивался его назвать. А то, что собрания посещаю - какой же это
грех? И я не сказала. Жаловалась на тоску, меня грызущую. Батюшка
посоветовал читать Акафист Иисусу Сладчайшему сорок дней подряд. Я
причастилась. А придя домой, я так страшно рыдала, что напугала маму.
Она не знала, что делать. Никаких слов мне не нужно было, чтобы понять,
что причастилась в осуждение. Никакие философские выкладки не могли меня
утешить. Я разве что не выла, меня трясло. Мне было очень плохо.
Потом я схватилась за соломинку: акафист! И я стала его читать по
вечерам, сидя за письменным столом, вчитываясь в незнакомые удивительные
слова. Почитала несколько вечеров. Мне стало заметно легче, было
чувство, что прощена. А за что - все равно не понимала! Но потом я
перестала читать акафист и вновь с головой погрузилась в «Новую жизнь».
Двоюродная бабушка - монахиня сказала: раз ходишь к протестантам,
нельзя причащаться. «Ну и пожалуйста!» - сказала я и перестала ходить в
церковь.
В группах по изучению Библии я была как бельмо на глазу: одна задавала
столько вопросов, сколько могла целая группа задать. Из посланий мне
больше всего нравилось послание святого апостола Иакова. Тогда я еще не
знала, что Мартин Лютер хотел его выкинуть из Библии! И с вопросами по
посланию я приставала к руководителям, пасторам. Руководители мямлили. А
пастор сказал следующее. Насчет исповеди: «Исповедуйте грехи свои друг
другу, и Господь простит вам», он свел все в такую плоскость: «Ну и как
же молодая девушка будет исповедоваться мне в блуде? Вы можете это
представить?» Я так и села. Мне надо было исповедаться в тысяче вещей -
почему же непременно в блуде?
На второй вопрос: «Если страждет кто, пусть позовет пресвитеров, и они
помажут его, и молитва веры исцелит болящего», пастор сказал: «Я не
знаю!» Сказал честно и сверкнул очками.
Надо сказать, пастор был личностью незаурядной, богато одаренной. Он
ничуть не походил на типичного поверхностного американца! Я с ним
подружилась, была просто в восхищении и от него, и от организации. И тем
не менее временами душа кричала во мне, что-то настораживало. Позже я
узнала, что лучшие места из его проповедей принадлежали блаженному
Августину (может, он и не скрывал этого, я не помню). Время от времени
он свидетельствовал против протестантизма, сам того не ведая. Например,
рассказывал о бриллиантах. Чем настоящий бриллиант отличается от
фальшивого? Фальшивый больше блестит, а настоящий - твердый. Вот и вера
настоящая - твердая. Я вросла в кресло кинозала. Твердая. А фальшивая -
блестит больше. А настоящая - твердая. А кругом началось: два притопа,
два прихлопа, песни и гимны, которых я всегда в глубине души стеснялась.
Разве можно эти, мягко говоря, безыскусные гимны сравнить с акафистом
или утренним и вечерним правилом в православном молитвослове, куда я уже
частенько заглядывала?
...А дальше - больше. Еще такой был пример на проповеди если хочешь
сдвинуть стену с места, как лучше сдвигать: если подойти к стене
вплотную или если отойти от нее и сдвинуть рычагом? Это пастор говорил о
мире, коснеющем в грехе. Мол, бывает нужда отдалиться от него, чтоб
изменить его. Меня обожгло: «Так это он о монашестве, которого сам же не
признает!»
А третий довод был самый сильный:
«Почему жертву Авеля Бог принял, а жертву Каина - нет? Причина в
неправильном поклонении». Тут мне стало все ясно. Здесь поклоняются, но
неправильно. Я не принимаю такого поверхностного поклонения.
Помню, как на конференции мне внушали, что я спасена. Я весь день
радовалась: «Я спасена! Я спасена!» А потом меньше: «Я спасена. Я
спасена... Я спасена?» да спасена ли я? И твердо поняла, что - нет. Еще
нет, во всяком случае.
На этой же летней конференции вся обстановка: гостиница, собрания,
изучение Библии под хруст попкорна и бульканье кока-колы стали душить
меня. Я плакала и не находила себе места. Пыталась молиться, все коленки
ковром стерла, а все было плохо. И я поехала в церковь. Возникла,
однако, проблема: платка у меня не было, а я думала, что без платка и не
пустят. Но все равно поехала. Там и рядом были церкви, но я знала
только один храм, куда изредка заходила после институтских занятий.
Подошла к женщине у храма, говорю: платка у меня нету, как быть? А она
достает из сумки новый (!) платок: на, надень, потом отдашь. Что,
говорит, не хватает тебе наших святых? У протестантов-то нет святых, не
признают. Я высокомерно посмотрела на нее: какие святые, о чем она?
Разве мне нужны святые? Мне нужен Бог! Очень нужен! А у меня Его нет...
Не хватает мне Его...
И я пошла в церковь, помолилась как могла. Свечи принципиально не ставила. И вернулась на конференцию.
Я призналась молодой «наставнице», американке: я ходила в православную
церковь, мне было плохо. Она холодно пожала плечами. Уж на что они все
там сахарные, внимательные, приветливые, а скажи «Православие» - и
леденеют. Некоторые, поглупее, смеются. Поумнее настораживаются.
Бабушка-монахиня подарила маленький старый акафистник с изъяснениями
некоторых догматов православной веры. В том числе причастия. Я была
поражена. Я была согласна с каждым словом. То, что там написано, было не
ново для меня, а давно знакомо. Только я этого не знала. И я подумала
еще один шаг, один толчок - и я буду православная.
Но это случилось не так скоро. Я ведь собралась креститься в «Новой
жизни». А совесть грызла, кричала, я не могла заглушить ее никакими
доводами наставников. Накануне крещения я поехала к пастору домой для
выяснения моих сомнений. Смутно помню его бегающих детей. Он провел меня
в кабинет, усадил в удобное кресло и сам сел напротив. Я начала
говорить: как я оскорблена отношением некоторых американских наставников
к Православию, как они смеют смеяться, какие бывают там недалекие и
неумные руководители... Пастор сказал, что это напоминает ему стрельбу в
чучело: набивается чучело, называется как угодно, и стреляющий думает,
что целится в то, во что он чучело наименовал. Они, глупые
необразованные американцы, думают, что нападают на Православие. На самом
деле они нападают на свою идею о Православии, не имеющую с ним ничего
общего.
Я не помню, как мы вышли на разговор о причащении. И тут он сказал то,
после чего я решила не креститься у протестантов. Я спросила: «Что такое
причащение, по-Вашему?» Ответ был расплывчатый: «Что-то таинственное,
великое... Воспоминание Господа». Ага! Воспоминание! А послание к
Коринфянам? «Вкушающий недостойно повинен крови и плоти Господа». Пастор
не согласился. Я встала, чтобы уходить. Мы оба понимали, что креститься
в «Новой жизни» я не буду. А пастор вдруг сказал: «Такие, как ты,
становятся монахинями!» Мне показалось, это вырвалось у него
непроизвольно. На прощание он показал мне ряды книг, от пола до потолка.
Там были и протестантские авторы, и католические, и мой любимый
Честертон, и православные! Позже я думала: это американские девочки
ничего не знают о Православии и глумятся. А главный их - все знает! И не
принимает. Сознательно. Хотя для проповедей пользуется православными
источниками.
А толчок к Православию произошел благодаря старенькой соседке,
умирающей от рака. Мы давно были в какой-то мере связаны с бабушкой
Настей (мы так звали ее с детства), поменялись квартирами, она и ее
покойная дочь оставались с нами на день-другой, когда родители уезжали.
Несколько лет я ее почти не видела: сначала дочь ее болела раком, и нам
было приказано не подходить к их двери. Дочь умерла, а теперь болела
она. В восемнадцать лет я понимала, что это не заразно, и заходила к
ней. Она просила почитать ей Евангелие и книгу пророка Ионы, которую она
очень любила. Я с удовольствием читала. А потом у нас были бесконечные
разговоры и дискуссии. Как только мы доходили до моих посещений «Новой
жизни», бабушка Настя возмущалась и начинала плакать. «Люди в храм Божий
ходят, а эти по тиятрам собираются! Пасха на носу, а они - в тиятр!»
Как только начиналась «волынка», я поворачивалась к бабушке «глухим
ухом», как говорят англичане. Диалог прерывался, я ждала, когда она
выговорится. Когда же она просто рассказывала о том, в каких монастырях
она побывала, истории разных людей, я слушала, раскрыв рот. Рассказчица
она была отменная. Живые карие глаза блестели при воспоминаниях о
паломничествах, о службах. Иногда она останавливалась и закусывала губы
от боли. От обезболивающих уколов категорически отказывалась: «что я
буду лежать, как бревно? Язык не слушается, пошевелиться не можешь. Я
лучше так, покричу-покричу - и отпустит». Много раз рассказывала она
притчи, которые позже я читала в житиях святых. В ее исполнении они
звучали ярко, прочувствованно. Тосковала по храму. «Скоро благоразумного
разбойника будут петь, а я тут лежу...» Она заразила меня своей тоской,
я все чаще наведывалась в храм: на пятнадцать минут, на полчасика. Не
крестилась, свечей не ставила. Батюшек как огня боялась и не смотрела в
их сторону. Почему-то решила, что буду соблюдать посты (еще вовсю
посещая «Новую жизнь»), и праздники встречала по православному
календарю. Песни мальчиков-зайчиков в «тиятрах» на Рождество и Пасху
меня не устраивали, я шла в храм.
Люди умные начинают новое потихоньку и постепенно совершенствуются. У
меня же с постом получилось наоборот: мой первый Великий Пост был самый
честный, хороший пост в моей жизни. Я редко заходила в церковь, но
понимала, что постится человек для Бога и старается ограничивать свои
желания, не грешить. Я старалась согласно своему пониманию. Американцы
приглашали отмечать день рождения в «Макдональдс» - так хотелось пойти
поздравить девушку хорошую и не пошла. В театр пригласил студент-канадец
на «Вишневый сад» - два года назад не смела и мечтать о подобной чести -
и тоже не пошла. Так он больше и не звонил. Но к отказу отнесся с
уважением, у него родители католики, понимают, что значит пост.
И вот первая пасхальная служба. Не ночная, утренняя, а мне так
радостно. Приехала с другого конца города. Ушла со службы, не достояв до
конца, когда почувствовала: вот я наполнилась. Люди недоуменно смотрели
мне вслед, а я уходила счастливая. Даже место в транспорте на обратном
пути кому-то уступила, хотя ноги гудели.
От бабушки Насти мне еще был дар: духовный отец. Другая ее дочь,
которая ухаживала за ней, спросила, есть ли у меня духовник. Узнав, что
нет, обещала поговорить с батюшкой, который причащал бабушку Настю на
дому. И он велел мне прийти на исповедь.
Вернулась я после исповеди радостная и все плакала - так хорошо было.
Впервые в жизни я задышала воздухом, не отравленным человеческими
вымыслами. Дышала полной грудью и надышаться не могла.
http://www.foma.ru/article/index.php?news=6339
