Семибоярщина - название народное. Мы не часто встретим его у дореволюционных историков, включая самых известных. Ещё реже увидим у них перечисление имён всех семи бояр, входивших в означенную боярскую думу. Это были: Фёдор Мстиславский (глава думы), Иван Воротынский, Андрей Трубецкой, Андрей Голицын, Борис Лыков-Оболенский, Иван Романов, Фёдор Шереметев. Смущение историков вызывали главным образом два последних боярина. Иван Никитич Романов был дядей будущего Царя Михаила Фёдоровича и младшим братом будущего Патриарха Филарета, а Фёдор Иванович Шереметев необыкновенно и не по заслугам возвысился при юном Царе Михаиле, что сопровождалось унижением подлинного спасителя России - князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Людей, подобных И.Романову и Ф.Шереметеву, называли тогда «перелёты». Что ж, история есть история, из песни слов не выбросишь. Но и народ не обманешь - сказал, как припечатал: «Семибоярщина».
Примерно таким же образом (и по прямой аналогии) народ припечатал самозваных владык России 90-х годов прошлого века - «семибанкирщина». Кстати, было бы ошибкой считать её явлением прошлого, как это делают многие публицисты. Нет, не надо обманывать людей! Поменялся лишь состав «семёрки». Официальная власть избавилась от самых наглых и нелояльных - Березовского, Гусинского и Ходорковского. На их место пришли другие люди, находившиеся на грани банкротства в начале кризиса, а через год почему-то обогатившиеся вдвое. Их фамилии - в списке самых богатых людей планеты журнала «Форбс». Они не менее наглы, чем прежние (особенно гг.Прохоров и Дерипаска), правда, неизвестно пока насколько лояльны. Но если вдруг зашатается власть, как поведёт себя тогда «семибанкирщина»? И чем это грозит России?
История предоставляет нам возможность увидеть это на примере Семибоярщины. Но следует помнить, что члены той позорной «семёрки» всё-таки были русскими и православными, а в «семибанкирщине» на русского отдаленно похож только г-н Потанин. Это притом, что ничего для русских он в своей общественной жизни не совершил.
Читая историю Семибоярщины, подумайте: а что с нами сделает «семибанкирщина», если, не дай Бог, возникнет новая Смута? После предательского низложения Царя Василия Шуйского 17 июля 1610 года власть перешла в руки боярской думы, состав которой указан выше. Ей предстояло определиться с избранием нового Государя. Патриарх Гермоген предложил избрать на царство князя Василия Голицына или сына митрополита Филарета - Михаила Романова. Однако предложение Патриарха не встретило сочувствия ни у Семибоярщины, ни у вождей тогдашних вооружённых группировок. Чернь, желавшая с водворением Лжедмитрия II заняться в богатой Москве грабежом и разбоем, высказывалась в пользу «тушинского вора». «По некоторым сообщениям... Лжедмитрий II был выкрестом из евреев и служил в свите Лжедмитрия I», - так пишет Краткая Еврейская энциклопедия. Считается, что настоящее его славянское имя - Богданко. Но самозванство «тушинского вора» было уже настолько очевидно, а бояре так боялись грабежей, что «семёрка» остановила свой «выбор» на польском королевиче Владиславе и склонила к этому выбору москвичей. Слово «выбор», конечно, в данном случае следует взять в кавычки.
О каком свободном выборе можно было говорить, если поляки невозбранно рыскали по всей Руси, а гетман Жолкевский стоял в Можайске?
К Жолкевскому, вскоре двинувшемуся к Москве, Семибоярщина направшга послов, которые с ним и заключили договор насчёт королевича Владислава. В нём было выставлено требование о принятии Владиславом Православия, - только с этим условием Патриарх Гермоген согласился допустить целование креста на верность иноземному королевичу. Лжедмитрий II, которому теперь противостояли не только москвичи, но и войско Жолкевского, ушёл в Калугу.
По совету гетмана Семибоярщина взялась за составление великого посольства к польскому королю Сигизмунду под Смоленск, чтобы просить у него поскорее отпустить на Москву королевича. Во главе посольства, опять же по совету хитрого Жолкевского, были митрополит Филарет и князь Голицын - наиболее опасные люди для Владислава.
В день отбытия великого посольства Патриарх в Успенском соборе отслужил Литургию и затем обратился к послам с речью, убеждая их стоять за Православие. Отвечал Гермогену от лица всех послов Филарет, который поклялся, что они ничего не уступят королю, согласно договору.
Когда послы уехали, гетман Жолкевский убедил Семибоярщину, что для безопасности столицы от «тушинского вора», уже ушедшего в Калугу, нужно ввести в Москву польские войска. Бояре, несмотря на несогласие Патриарха и народа, в ночь на 21 сентября 1610 года открыли ворота, и поляки заняли Кремль, Китай-город и другие важнейшие места. Вот к чему привела присяга польскому королевичу!
Пока Жолкевский был в Москве, он ещё кое-как сдерживал безчинства поляков, но вскоре он уехал, захватив с собой по пути из Волоколамского монастыря в плен, вопреки договору, сверженного Царя Василия Шуйского с братьями. Это уже было безчестье, подобное нынешнему сербскому с его «гаагскими экстрадициями». А может, и большее, потому что Василий Шуйский был уже пострижен в монахи и политической роли не играл. Подобно сербским пленникам, Царь Василий так и умер в заточении на чужбине. В Москве же начальником польского войска остался пан Гонсевский, сразу принявшийся проводить в жизнь правило «горе побеждённым».
Переговоры великих послов с польским королем под Смоленском затягивались. Принятые сначала с почётом, послы очутились потом на положении пленников. Их поселили в палатках, раскинутых на болоте, и держали впроголодь. Многие члены посольства проявили малодушие, целовали, по требованию поляков, крест самому Сигизмунду, а не его сыну, и, получив от короля милостивые грамоты и подарки, отъезжали домой.
Продолжали настаивать на требованиях согласованного с Патриархом Гермогеном договора только митрополит Филарет и князь Голицын. Поляки же добивались признания права на русский престол за королём Сигизмундом (без перехода его в Православие, разумеется) и приказа воеводе Шеину, чтобы он сдал осаждённый поляками Смоленск Впрочем, Шеин, судя по всему, не собирался делать этого, даже если бы митрополит Филарет и Голицын ему приказали.
Тем временем в Калуге крещёным татарином был убит «тушинский вор». Многие русские люди, по настоянию Семибоярщины целовавшие крест Владиславу, теперь, после избавления от Лжедмитрия II, пожалели об этом. Между тем, пока в Москве заправлял всем Гонсевский, прикрываясь марионеточной думой, бедствия государства достигли крайних пределов. Всюду бродили шайки поляков, казаков и своих разбойников, которые грабили, убивали, насильничали, проявляя при этом какую-то особенную жестокость. На Волге, воспользовавшись слабостью русских, восстали черемисы (нынешние марийцы), мордва, татары. Север захватывали шведские отряды. Не было на Руси места, где можно было жить в безопасности. Многим людям казалось, что спасения уже нет. В ту пору появилось и ходило по рукам сочинение «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства». Безымянный автор плача восклицал: «Горе, горе! Увы, увы. Великая злоба содеяся и многомятежная буря воздвижеся, реки крови истекоша».
Во главе людей, ещё не отчаявшихся в спасении государства, встал Святейший Патриарх Гермоген, человек твёрдой воли и строгих нравственных правил. Он решил, что медлить нельзя, и начал рассылать по городам грамоты, освобождая народ от присяги Владиславу и призывая присылать ратных людей для защиты православной веры и святынь московских. Изменники из Семибоярщины донесли о грамотах Патриарха Гонсевскому, и тогда поляки взяли святителя Гермогена под стражу и отняли у него даже перо и бумагу.
Первыми на призыв Патриарха откликнулись рязанцы во главе с воеводой Прокопием Ляпуновым, который сам прежде не раз был зачинщиком смут. Но пришло время отрезвления. В марте 1611 года Ляпунов с многочисленным ополчением уже подходил к Москве, где конфликты горожан с поляками обострились до крайних пределов. Москвичи открыто называли короля Сигизмунда «старой собакой», а его сына - «щенком». 19 марта, когда передовой отряд ополчения, ведомый князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, вошёл в Москву и занял район Сретенки с прилегающими улицами, москвичи ударили в набат и все как один встали против поляков. Но те, по совету изменника Михаилы Салтыкова, подожгли в разных местах столицу, а сами укрылись за стенами Кремля и Китай-города.
В течение трёх дней пылала Москва - выгорело всё Замоскворечье, Белый и Деревянный город. Погибло людей при этом куда больше, чем расстреляно поляков в Катыни. Но почему-то никто не вспоминает про эту «московскую Катынь» - ни памятливые поляки, ни, самое главное, нынешние российские власти. Ввели праздник освобождения от поляков - 4 ноября, но где в Москве мемориал русским жертвам 1611 - 1612 гг., подобный катынскому? Почему в Варшаве нет памятника умершему в польском заточении русскому Царю Василию Шуйскому? Что это у нас за «примирение» такое с поляками одностороннее: мы признаём ответственность за понесённые ими жертвы, а они за понесённые нами - нет?
Зачем вообще нужно такое «примирение»? Не лучше ли, извините, прямо сказать полякам: Сталин убил ваших пленных в 1940 году за то, что вы убили 30 тысяч наших пленных в 1920-1921-м, «по Ветхому Завету»? Нам бы тогда, конечно, ответили, что это варварство. Но на этом, как ни странно, полемика закончилась бы. Потому что если это варварство, то «симметричное». Сталин есть Сталин - чего от него ещё ждать? А вот «примирение» нам навязывается асимметричное, когда «примиряемся» только мы, а противоположная сторона всё больше взвинчивает общественное мнение, умываясь злыми слезами.
Не буду повторяться, рассказывая о том, что происходило в Москве после пожара, потому что уже писал об этом в статье «Воин под стягом Христа» («РД», 2008, № 11). Напомню только о самом гнусном преступлении польских оккупантов. Заточённый ими в тесной темнице Патриарх Гермоген, несмотря на бдительность стражи, находил возможность, главным образом благодаря двум смелым нижегородцам, сноситься с русскими городами. Он снова шлёт в города грамоту, в которой просит неуклонно стоять за православную веру против ляхов, да и против казаков, которые, как он слышал, хотели поставить в цари «ворёнка» - сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Чтобы окончательно лишить старца Патриарха связи с внешним мiром, поляки посадили его в каменный подвал в Чудовом монастыре и там уморили голодом.
Но одновременно эта мученическая смерть Патриарха-подвижника стала поворотным моментом в истории Смуты. Народу не хватало нравственного примера истинного самопожертвования - и святитель Гермоген явил его. Подвиг Патриарха сделал движение за освобождение Родины массовым и повсеместным, что и привело в конечном итоге к спасению Русского государства.
_1.jpg)
