В дотехногенное время литература о путешествиях открывала окно в мир. Путешествия были трудными, разорительными и опасными. Только состоятельные люди могли их осуществить и передать свои впечатления, опыт и приключения менее удачливым или более рассудительным. Литература о путешествиях с древних времен включала в себя обширный круг жанров и отвечала многим более специальным нуждам, варьируясь от полезных навигационных карт до чистого мифотворчества, предназначенного для удовлетворения культурных потребностей, а также она охватывала все промежуточные оттенки и сочетания этих жанров. В Западной Европе, начиная с эпохи Возрождения и позднее, литература путешествий представляла собой сильное течение в литературном творчестве, питаясь «ностальгией» по возвращению к классической древности, а позднее - исследовательской жаждой Просвещения и романтической тягой к истокам западной цивилизации.
Паломничества», цветы благочестия, представляют собой особую категорию рассказов о путешествиях, которые были направлены на усиление веры и подъем желания читателей осуществить святое паломничество, разрешая их сомнения относительно дальнего и опасного путешествия:
А кто не ездил посмотреть на Афон,
С готовностью спешите достойно поклониться.
И если вы имеете благоговение и рвение к спасению,
То исповедайтесь, хорошие там духовники,
Достойные нестяжатели и богоблагодатные,
Аскеты, неусыпные и духом одеянные,
И тех, кто почитает их, благословит
Господь многомилосердный и простит.
Да радуются и ликуют здесь они непрестанно,
И там, в будущем веке да славятся они).
По своей природе «паломничества» имели восхваляющее-лирический характер, способный подогреть пламя веры. Они не включали в себя информации или описаний, не соответствующих их узкому предмету, то есть святым паломничествам, или которая бы не воодушевляли читателя отправиться в путешествие. Таким образом, там мало информации о исторической или социальной среде, а также нет точных географических деталей. Напротив, велось пространное изложение о религиозной значимости мест, красоте и величии памятников, духовности служителей, традиций, описаний жизни святых и чудес, а также о духовной пользе, которую мог бы получить тот, кто посетит все это. Повествование Василия Григорьевича Григорович-Барского, не теряя характера увещевания и аромата благочестия, идет дальше этого [2] . Оно предоставляет нам множество энциклопедических сведений, касающихся не только мест паломничества, но также и всего чудесного и неизведанного, что могло бы заинтересовать человека его века.
В его труде есть намеки и комментарии о множестве интересных вещей, начиная с лингвистических наблюдений [3] и заканчивая упоминанием любопытных изобретений [4] , замечаний о политической ситуации его времени, о нравах и обычаях народов, которые он встречал в своих путешествиях. Таким образом, русских он представляет славными освободителями Греции [5] , (в его заметках был найден зашифрованный текст одного из известных пророчеств о «белокуром роде» [6] с его собственным толкованием), турок - грабителями и тиранами [7] , иудеев - ростовщиками и ненасытными [8] , а также умелыми купцами и любителями словесности [9] , болгар - простыми и неучеными людьми [10] , греков - «сии бо разсуднейшие суть и въ всякомъ смотрении, и терпеливейшии въ нуждахъ, и хитрейшии въ судахъ» [11] .
Он не умалчивает о трудностях и опасностях, которые он встречает на своем пути, а тщательно их описывает, подчас с трогательной наивностью и искренностью, и когда он считает что-либо ошибочным, он без колебания клеймит это, даже если это его собственная ошибка, всегда заботясь, однако, подчеркнуть, что настоящая вера побеждает все препятствия. Мы полагаем, основываясь на автобиографических данных, имеющихся в «Странствованиях» и в сохранившейся его переписке, что это вытекает из характера путешественника. По свидетельству его брата Ивана он был «любознательным» к различным наукам и искусствам и «имел желание увидеть чужие земли» [12] . То, что его подвигло на двадцатилетнее странствование по всему восточному Средиземноморью, - жажда правды, которой можно достичь только через образование: «За не малое себе причитаю благополучие, яко въ дворе вашем на кватере живет ученый человек. Идеже бо учение, тамо просвещение ума; а идеже просвещение ума, тамо познание истины» [13] , пишет он своей матери. Однако Барский считает, что образование не приобретается лишь через книги. Во Львове даже в 1723 году, несмотря на то, что содействием русского епископа Киевского они снова были приняты в Иезуитскую Академию, из которой их исключили, он побуждает Иустина, своего друга и товарища, начать большое путешествие: «пойдем в иные города, посмотрим иных людей и их обычаи» [14] . «Путешествия», пишет он своим родителям, «принесли мне очень большую пользу, большую, чем тысячи золотников и серебряников [монеты] и я верю, что таков обо мне Божий промысел» [15] . А в 1737 году, он совершает искреннее признание: «Много лет назад он [отец Макарий [16] ], когда я ехал поклониться на Святую Землю, на Патмосе посоветовал мне оставить странствования и заняться изучением греческого ради собственного блага и на благо своего народа. Я тогда был молод, и поэтому неразумен, и я получал большее наслаждение от путешествий и от изучения истории разных мест, чем от ученых занятий, поэтому я променял лучшее на худшее» [17] . Но не следует забывать, что Барский живет на заре эпохи Просвещения, в том веке, в котором человек снова начинает ценить значение эмпирического знания и наблюдения и с пылом бросается в изучение физического мира. Однако Барский не имеет никакого отношения к антирелигиозному духу западного Просвещения. Выращеный в лоне Православия, которое не знало противостояния науки и религии, но знало их взаимодополнение, он является истинным религиозным рационалистом своего времени, сочетающим в живом, простом, но в то же время изящном повествовании достоверность исследователя-путешественника и религиозность православного паломника. К вышеупомянутому изложению о ценности образования он добавляет: «а идеже познание истинны, тамо мудрость Божия; а идеже мудрость Божия, тамо добродетель; а идеже добродетель, тамо и вся благодать Духа Святаго».
Этот двойной подход делает его труд, по словам П. Милонаса, настоящим «кладезем знаний» для современного ему читателя. Собранную информацию он не записывает без проверки, а скорее предпочитает опустить то, что не может лично подтвердить: «то, что я не видел своими глазами, но только много раз слышал, я не дерзаю записать, так как каждый рассказывает это по разному». Его постоянной заботой является поиск истины, пусть и неприятной. Он говорит нам о труде историков: «еще же инны вещы историки и смотрително умолчеваютъ, или честы ради великыхъ лицъ безъ честы злодеяния сотворшыхъ, или срама ради своего рода. Истинному же и правоходящему историку срамъ естъ утаеваты истинну, ибо добрая древныхъ деяния описуема и похваляема, возбуждаютъ слышащыхъ къ ползе и ревносты, злая же поветствуема се гождениемъ, побуждаютъ всякого отъ таковыхъ отгребатися» [18] .
Он заботится о том, чтобы «разобрать по косточкам» свои источники и проверить их достоверность логикой. Он не намерен принять все что угодно и тонко избегает прямого столкновения, дипломатично предпочитая выразить... неуверенность. Например, рассказывая о святых мощах Ватопеда, он говорит: «Главу же святаго Иоанна Златоустаго (сказуют отцы обители сия) дароваша предъ многимы леты, аки драгоценный даръ, всепресветлейшимъ и блогочестивейшимъ царемъ Российскимъ. Въ Поклоннику же Святогорскому напечатано, яко главу святаго Андрея Критского въ Росию дароваша, а не святаго Златоустаго. О чесомъ азъ усумневшися, вопросихъ о семъ тамошняго скевофилака. Тойже отвеща мне, яко ложъ напечатася въ Поклоннику, о семъ бо, рече, и первый император Российский, Великий Петръ истяза насъ, и оправдихомъся предъ нымъ чрезъ сие общое сведителство. И показа мне грамоту, съ многимы печатмы монастырей Святогорскихъ (но не со всемы), писаную року 1710, подобную той, юже и въ Россию отслаша, идеже написано быстъ оправдание, яко не иную дароваша въ Россию главу, но самую истую святаго Златоустаго. Азъ же, видящи, яко еще недостаяше двоихъ печатий въ грамоте, паки недоумеяхъ въ себе, но молчахъ проче. Как обо кто не можетъ усумневатися, яко не точию въ древнейшыхъ Поклонникахъ противно или неразсмотренно напечатася, но и въ новыхъ недавно, лета 1745, напечатанныхъ въ Венеции, коштомъ и тщаниемъ проигумена Христофора, тожде не пременися, аще и лучше прежднихъ суть исправлены. Еще же и мне сам виматаръ (прежде даже о семъ мне не ведати) представи главу Хрисастома въ любизание, и всякому приходящему на поклонение тожде творятъ, якоже известно слышахъ отъ многихъ. Не вемъ убо, въ комъ истинна и въ комъ лжа обретается» [19] . В другом месте: «Еще же тамо естъ и тонкая вержица железная, яко на две пяди долга, и сказуют, яко есть часть отъ веригъ святаго апостола Петра, о чесомъ не весма вероятно естъ, понеже таковая некрепкая тонкость неприлична естъ темничному аязанию, ибо азъ видехъ въ Риме веригы его зело дебелы и престарелы, въ церкве висящии, идеже древле темница бяше, въ время Нероново» [20] . Также в монастыре Пантократор есть «едина книга многоценна, яже содержитъ в себе едва не целую библиотеку, токову же, яковой не случится мне зрети во всемъ моемъ страствовании, о ней же слово простерти подобает подробну...Именуютъ же книгу оную тамошни иноцы Евангелие святаго Иоанна Кущника, еже ношаше на себе даже до смерты, якоже въ житии его повествуется. Азъ же рассмотревши в ней вся листи, отъ начала до конца, не обретохъ никаковаго подъписа, ниже знамения, еже бы могло сведетелствоваты, или яко естъ евангелие Кущника, или кто его или чиимъ иждивениемъ написа. Аще бы было бы Евангелие Кущника, то бы было само, а не толики въ ней тисящнии вещы; еще же и иноки монастирскии не имутъ никаковаго сведителства, чесо ради ю сице именуютъ, но точию отъ предания. Азъ же глаголю, яко сицевой толстости и тяготы не ношаше на себе святый Кущникъ, и нестъ оно его Евангелие» [21] . В другом месте наблюдение подтверждает предание: «Древо же сего креста не просто естъ, но Животворящее, яко отъ надписа естъ известно и отъ предания тамошныхъ отецъ, еже и самый зракъ его, не притворенъ сий, отгонитъ всякое сумнение на нъ взирающему, ибо не весма естъ черное, но чернобагряное, и разседения многа на себе имущое, якоже приличествует зело ветхому древу» [22] .
Информация, которую он дает о различных памятниках, бесценна для историка архитектуры. Но это не единственная информация. Он добросовестно описывает святые мощи, хрисовулы и другие документы каждого монастыря, важные книги, самые главные святые иконы и все остальное, стоящее упоминания, что попадает под его наблюдение. Он детально рассказывает о литургическом уставе, о жизни и обычаях святогорцев и просвещает нас, подробно рассказывая о повседневной жизни на Святой Горе. Хотя во время его путешествия монастыри были особножительными, он сам горячо отстаивает общежительный устав и восхваляет монахов Хиландаря за порядок, который они соблюдают в трапезной: «Въ иныхъ бо монастирахъ въ трапезу общую точию въ неделы и праздники вси сходятся, въ прочия же дны по изволению естъ всякого, или ити, или изискаты яствы до келии; зде же содержится древнее Святыхъ Отецъ узаконение, еже естъ по вся дны общее и совокупное въ трапезе ядение, и сие убо Богу и человекомъ угодно, и достойно похвалы. Отсюду бо обучаемъся отсечения своея волы, смирения, послушания и братолюбия, и прочиихъ добродетелей, монахомъ приличествующихъ; убегаемъ же отъ самолюбия, преступления отеческихъ заповедей, тайноядения, лакомства, непокорства, небратолюбия, соблазны и прочиихъ злыхъ делъ и монахомъ неприличныхъ. Еще же и сие тамо естъ похвално, яко единака всемъ представляется пища, и никтоже что лучшое или худшое предъуготованное отъ келии тамо приносытъ, якоже творятъ се въ Лавре и въ инныхъ некиихъ Святогорскихъ монастирахъ» [23] .
Язык Странствований - церковнославянский. Во время первых переводов славянских апостолов святых Кирилла и Мефодия славянские народы говорили в основном на одном языке, так называемом старославянском или славянском, который мало различался в местных вариантах. Дмитрий Оболенский говорит о том, что местные различия в языке восточных, западных и южных славян были меньше, чем между диалектами современного итальянского или немецкого [24] . Таким образом, основной язык первых переводов, больше озвучивающий язык, на котором говорили южные славяне, был абсолютно понятен всем, начиная с жителей Моравии (для которой были сделаны первые переводы) вплоть до Руси (при обращении в христианство он был использован позднее). Кирилл и Мефодий, а также их ученики, не ограничились механическим переводом греческих христианских текстов на старославянский, который до того времени был разговорным и необработанным языком. Они должны были перевести тексты с языка, имеющего двухтысячетелетнюю литературную традицию, на язык, не прошедший стадию простейшего устного общения. В переводе Евангелий, написанных скорее на простом, филологически ровном языке, трудности были относительно незначительными. Но как переложить на старославянский великолепные гимны греческой Православной Церкви или слова отцов, написанные на безупречном аттическом диалекте, богатейшем языке, полном смыслов и фигур речи? Это был подвиг, который они осуществили с пониманием, чувством и умением, наполняя или скорее освещая старосвлавянский, насколько это возможно, богатством греческого языка. В сущности, эти первые переводчики, в основном Кирилл, подарили славянам язык, не только подходящий для новой религии, но и способный стать основой для развития их будущей литературы и науки. Этот церковный старославянский стал таким образом важнейшим орудием окультуривания славянских народов. В противоположность латинскому языку, который сыграл схожую роль в западной Европе, у него было преимущество возможности его большего освоения славянскими народами, так как он представлял собой не что иное, как очень близкого родственника, или скорее хорошо структурированного и обогащенного преемника того языка, который они уже использовали для устного общения. Этот язык под названием церковнославянский, неизбежно изменяясь с течением времени, оставался общим литературным языком всех восточных славян до 17-го века, а также знаменем всех православных славян перед лицом вторжения иезуитов в юго-западную Россию. Только в 18-ом веке постепенно появляются условия для создания литературы на народном языке каждой конкретной области, а использование церковнославянского ограничивается церковной сферой.
Труд Барского попадает как раз на этот переходный период. Так как он родился в Киеве, в то время в Малороссии (современная Украина), его родным языком был малорусский, который, однако, в то время не преподавался и не был отражен в литературных текстах. Барский называет своего отца образованным, потому что тот умел читать церковные тексты, и сам он в церковной Киевской Академии систематически изучил именно язык церковных текстов, то есть церковнославянский. Его познания в великорусском (современном русском), который в 18-ом веке стал официальным языком на территории всей империи, были недостаточными, а его родной малорусский (после украинский) еще не был обработан в такой степени, что допускало его литературное использование (что случилось только в следующем веке). Таким образом, когда он захотел записать впечатления от своих многолетних путешествий, церковнославянский был единственным языком, на котором он мог это сделать, потому что это был единственный язык, который он выучил и мог легко использовать, несмотря на то, что он был уже в некоторой степени лингвистическим анахронизмом. Основным источником его познаний в церковнославянском, о чем свидетельствует его правописание, были церковные книги, издававшиеся в типографиях киевских монастырей (достаточное количество заглавий подобных трудов упоминает и он сам) и литургические тексты, которые он знал наизусть в большом объеме. Но и сам предмет повествования благоприятствовал использованию церковнославянского: его странствование было паломничеством, имевшим целью не только рассказать соотечественникам о чужих землях, но возбудить интерес к святым местам христианства и взрастить благочестие своих сограждан. Церковнославянский был единственным подходящим для этого языком, который придал его труду нечто от сияния церковных текстов.
Но аудитория, к которой он желал обратиться, состояла из простых людей, его соотечественников. Характерно то, что он не обращается к ученым: там, где он обращается к адресату своих Странствований (как было принято в его время), он обращается к «читателю и слушателю», что показывает, что часть его возможной аудитории не умела читать. В его язык, по большей части церковный, попадают малорусские слова (например, гармата вместо великорусского пушка, узваръ, вместо компот и другие), в правописании некоторых гласных он следует правилам малорусского языка, тем же правилам он следует и в склонении существительных. Таким образом, конечным результатом является церковнославянский с компиляциями в основном из позднего малорусского. Когда автор не может найти соответствий в церковных текстах, он без колебания вводит иностранные термины, заботясь о том, чтобы их объяснить, приводя ближайшие по смыслу великорусские или малорусские слова, так чтобы неизвестные явления восточносредиземноморской жизни стали бы понятны славяноязычной, а именно малороссийской аудитории: например, «маленькие пушки, которые по-итальянски называются приери [25] », «виматарис по-славянски называется олтарникъ, а в Малороссии называется ризничiй», «башня или высокий столб», «переплетчики, которые скрепляют книги», «библиотека, то есть книгохранилище», «конюшня, то есть стойло для лошадей», «куркути, по-малорусски затирка от муки».
Выполняя вспомогательную роль объяснения смысловой структуры текста, эти синонимичные ряды несут и смысловую нагрузку, так как обилие синонимичных рядов было одним из главнейших литературных приемов позднего церковнославянского.
***
Литературную функцию в тексте имеют также и определенные синтаксические конструкции, незнакомые живым славянским диалектам его времени, но используемые в церковных текстах, например, дательный самостоятельный или винительный с инфинитивом, которым в иных случаях соответствует придаточное предложение. Эти конструкции сопровождают особо эмоциональные места в повествовании. Подобную литературную функцию выполняет и использование чисто риторических приемов, например, «О, велия твоея злобы, ненавистный диаволе, каковы яти удобныя орудия обретаеши къ твоему служению! ....не въ иноческой одежде, но въ мирской, и не въ християнской, но въ бесурманской, съ завивалом на главе!» [26] , «О, коль великая похвала отсюду есть къ ктиторомъ и майсторомъ! О коль великая лепота та шестая храма сего, еюже превосходитъ вси монастырей Святогорскыхъ церквы» [27] , «Кий же язык по достоянию изреши, или каковая трость описати подробно возможетъ оние различние цвети и удивителние на ныхъ зрящиися води, на червонихъ и на белыхъ мраморахъ и на иныхъ петсрыхъ и многоцветныхъ?» [28]
Наконец, цитирование отрывков из Священного Писания с чисто поэтической целью, что является характерной особенностью церковнославянского, в изобилии присутствует и в Странствиях, где аллегорическое толкование Писания позволяет автору использовать мысли и образы из него для выражения своеих идей.
Во время своих путешествий Барский не должен был писать свой труд на месте. Он всего лишь делал заметки и чертежи. А в дальнейшем, когда он находил удобный момент (например, когда жил в Триполи или на Патмосе), он обрабатывал свои заметки и, прибегая к соответствующим книгам, писал свой труд. Относительно второго путешествия на Святую гору это вытекает как из его собственного свидетельства, из его письма к матери [29] , так и из других данных. Таким образом, хотя второе путешествие на Афон было совершено с мая по октябрь 1744, в своей книге он упоминает и более поздние события, такие, как смерть Веснякова, (29.07.1745) или как второе издание Проскинитария Иоанна Комнина [30] (он получил печать «издано» в Венеции в сентябре 1745, а значит, исключено, что он попал в руки Барского раньше середины 1746). Именно в это время он вернулся в Константинополь и, столкнувшись с враждебным отношением русского посла, был вынужден в тяжелых обстоятельствах отправиться на родину через Бухарест, где он заболел и остался практически на год, вплоть до августа 1747 года. Кажется, что именно в этот период был окончательно обработан текст о втором путешествии на Святую Гору. К сожалению, он не успел обработать продолжение о путешествии в Фессалию, Эпир, Пелопоннес, Континентальную Грецию, Афины и на Крит с 1744 до 1746, от которого до нас дошли только чертежи.
Чертежи Барского представляют собой второй параллельный, равный, если не более ценный источник для археологов. Барский начал делать чертежи очень рано. Его первый чертеж, сделанный 25 сентября 1726 года представляет собой примитивное и незамысловатое изображение города Иоппа «ήγουν ϊάφα», («или Яффа»), как помечает по-гречески он сам, в равной степени безыскусное изображение с домом святой Мелании, рисунок места Вознесения Христа и могил пророка Захарии и Авесалома, которые он сделал впоследствии [31] . Очевидно, что он использует полиграфические стереотипы, восходящие к дешевым «видам», имевшим широкое хождение среди путешественников в 18-ом веке, подобно современным открыткам. Но в дальнейших путешествиях мы видим явное улучшение его чертежных навыков. Тематика его рисунков небогата: он не рисует ни бытовых сцен (за исключением тех случаев, когда это соответствует его основной теме), ни пейзажей ради самих пейзажей. Как он сам постоянно говорит, его целью является дать подспорье читателю в описании памятников, и таким образом, его чертежи большей частью относятся к архитектурным планам в основном греческих монастырей. Эти монастыри в целом имеют крепостную архитектуру: вокруг храма, находящегося посередине двора, по периметру располагаются остальные здания слепой стеной к внешнему пространству, а открытой - к внутренней части, причем все сооружения окружены крепкими оборонительными стенами (которые часто включают в себя и внешние стены зданий) с башнями и мощными входными воротами. Для более достоверной передачи и более детального изображения зданий подобного сооружения Барский разрабатывает ряд специальных приемов: он выбирает высокую точку обзора, систему перспективы «с высоты», perspective cavalière французов, или bird's eye view англичан [32] , с помощью которой художник с высокого наблюдательного пункта может одновременно изобразить как внешний облик стен, так и храм и фасады зданий, расположенных по периметру к центральному двору. Чем выше находится наблюдательный пункт, тем меньше перспективное уменьшение размеров изменяет пропорции предметов, поэтому Барский «смотрит» на предметы с как можно более с высокой точки, придавая своему чертежу как можно большую топографическую точность. В особо трудных случаях, чтобы показать как можно больше деталей, он делает двор немного более просторным, чем он есть на самом деле, но в целом он соблюдает пропорции зданий. В 1911 г. Миссия Воссийского археологического института в Константинополе под руководством академика Ф. Шмита и художника Н.К. Клуга смогла определить точное место, с которого Барский сделал чертеж Нового монастыря на Хиосе, и соответствующие фотографии подтверждают удивительную точность его чертежа [33] . Но самое удивительное, что в большинстве своих чертежей Барский не использует никакого реального наблюдательного пункта просто потому, что подходящего места не существовало в природе. Он делает чертежи монастырей с воображаемой высокой точки, правильно изображая здания, которые ранее посетил и тщательно измерил [34] .
Он применяет эту технику, начиная с изображений монастырей Кипра в 1735, в чертежах которых он старается отобразить картографические знаки, полезные для путешественника, такие, как, например, подъездные пути к каждому монастырю, а впоследствии он совершенствуется в этом. Нам необычайно повезло, что чертежи монастырей Святой Горы восходят к последнему этапу путешествия Барского, к 1744 году, когда он уже имел за плечами двадцатилетний чертежный опыт [35] . Также кажется, что его в буквальном смысле очаровала природа Афона - впрочем, не только его - и таким образом эти чертежи дают нам не только ценную информацию о зданиях, их топографии и подъездных путях, но и очаровательные изображения окружающих пейзажей [36] .
Во время обработки своих путевых заметок Барский прибегает и к другим вспомогательным материалам, часто переписывая целые куски из используемых книг. В этом я убедилась в связи с Проскинитарием Иоанна Комнина, из которого он воспроизводит целые страницы, а также по его собственному признанию и из других произведений, которые, вероятно, определят более компетентные, чем я, специалисты - историки и филологи [37] . Но не будем торопиться осуждать нашего автора за плагиат. В его время отношение к авторскому праву не было таким же, как в наше, и немало случаев, когда мы знакомы с древними писателями только по отрывкам, включенным в труды других.
Описывая монастыри, Барский использует общую схему: краткое введение о месте - основание монастыря и его ктиторы - описание храма - описание часовен - описание трапезной, источника и других построек - устав - перечень мощей и реликвий - упоминание хрисовулов и сигиллиев - описание различных чудес, историй и традиций - рассказ о современном состоянии монастыря. Подобная структура текста отмечается (несмотря на значительное различие в протяженности описаний) и в Проскинитарии Иоанна Комнина, который, как я полагаю, был для него образцом при создании этого текста.
Для измерения размеров и расстояний Барский использует различные единицы длины, найти соответствие которым в греческом или хотя бы оценить их далеко не просто, потому что, как известно, эти единицы разнятся в зависимости от места и времени использования, а наш автор, перенося сведения из различных источников, не заботился об их приведении к общей мере. Таким образом, например, он использует милю, но порой не уточняет, к какому виду мили она относится. В другом месте он использует названия единиц измерений так же, как они приведены в библейских текстах, что допускает их различные оценки.
В другом месте эти единицы измерения соответствуют чисто практическим наблюдениям, поэтому их возможно оценить лишь приблизительно, например, шаги обычного шага, охват рук (следует заметить, что по описанию его брата он был крупным мужчиной [38] ), расстояние полета брошенного камня, выстрела из лука, или они выражаются в промежутках времени, например, в минутах, часах, днях пути или плавания, что зависит от определенных субъективных или объективных обстоятельств: например, расстояние «часовой ходьбы» зависит от возможностей пешего путника, характера дороги, степени ее проходимости и т.д., так что появляются значительные отклонения, которые в этом случае могут колебаться от 1 до 5 километров!
При измерении зданий он использует по большей части сажень, которая в его время соответствовала 2,13 метрам. Однако я не могу представить нашего путешественника, точно измеряющего расстояния некой образцовой саженью, и нечто подобное не было бы возможно. Следовательно, чаще всего измерение делалось «на глазок» (на вскидку) или его собственной саженью (пядью или шагами), что объясняет значительные расхождения между приводимыми размерами и результатами современных измерений, например, описывая храм Великой Лавры, Барский определяет диаметр купола в три сажени и две пяди (5 пядей=1 сажень), то есть 7,24 м. Точные измерения П. Милонаса показали, что внутренний диаметр равен 6,35 м., а внешний - 8,05 м [39] .
Те же самые трудности возникают и в единицах веса, вместительности или объема, которые он использует. Не говоря уже о различных денежных единицах, которые он упоминает: пара, талеры, золотые, серебряники, рубли, левы и т.д., и конечно денег разных эпох, для определения ценности которых требуется специальное исследование.
История перевода непроста. Первый раз я столкнулась с текстом Странствований Барского 30 лет назад, когда приснопамятный академик Павел Милонас поручил мне перевод той части, которая относится к описанию Святой Горы Афон. Перевод вышел в одном томе, который П. Милонас получил от книжного магазина в Карее: вероятно, он был издан русским монастырем Святого Пантелеимона. Он включал в себя репринт издания Николая Барсукова (в 4 томах, Санкт-Петербург 1885-1887): части, относящиеся к двум путешествиям на Афон (очевидно, он предназначался для русских монахов и паломников на Святую Гору), а именно описание первого путешествия (октябрь 1725-февраль 1726) из первого тома издания Барсукова (сс. 218-259) с нумерацией страниц 1-42, далее весь текст третьего тома вышеобозначенного издания (описание второго путешествия, май-ноябрь 1744) с нумерацией страниц 1-413, а также соответствующие чертежи Барского.
* * *
Принимая во внимание то, что я изложила выше относительно языка Барского, очевидны трудности, с которыми я столкнулась в процессе перевода. Я постаралась, насколько это возможно, сохранить некий дух свежести и наивности оригинала и не совсем изменить авторский стиль. Текст Барского и его содержание существует на различных уровнях, требующих различного подхода. Там есть чисто описательные части, которые представляют собой бесценные свидетельства об архитектурных памятниках (многие из которых не дошли до наших дней или совершенно изменились) и их топографии, требующие точного и дословного перевода, так чтобы эти сведения могли быть использованы учеными-специалистами. В этих случаях, что естественно, необходимость точности изложения одерживает верх над всеми стилистическими требованиями. Но есть и другие части, в которых автор рассказывает о реальных событиях или выражает свои мысли и взгляды, где абсолютная точность была бы в ущерб естественному течению текста. Я постаралась, настолько возможно, сделать эти части притягательными для современного читателя, не изменяя ни замысла, ни стиля автора. Язык, в основе своей димотика, который я использовала в переводе, имеет немало лексических и фразеологических заимствований как просто из кафаревусы, так и из языка церковных текстов. Это было сделано специально, чтобы передать характер оригинала.
В тех случаях, где синтаксис оригинала особенно вычурный, я делаю внетекстовые дополнения в квадратных скобках [] для лучшего понимания текста. Греческие слова, имеющиеся в оригинале, печатаются курсивом (italics).
Есть немало свидетельств, которые нам позволяют оценить, какой язык использовал Барский, если бы он писал на греческом. Автор оставил нам греческие тексты: самые полные из них - его два письма к антиохийскому патриарху Сильвестру, затем различные заметки, которые он не успел обработать, в основном о Константинополе, а также комментарии к различным чертежам, иногда достаточно детальные, относящиеся по большей части к памятникам, которые он посетил уже после Святой Горы и не успел их включить в описание своего путешествия. С помощью этих свидетельств мы формируем четкую картину, как написал бы по-гречески сам Барский, «монах Василий русский киевлянин, Плакас» [40] . В сущности речь идет о разговорном «греческом» языке, (как он сам его называл [41] ) его времени с изобилием книжных элементов в основном из церковного языка, которые мы также видим в соответствующих трудах ученых современников, когда те обращаются к простой аудитории, как, например, Иоанн Комнин (Πроскинитарий которого несомненно стал для Барского ценным подспорьем). Конечно, перевод на такой греческий намного лучше бы передавал стиль нашего автора, и искушение было действительно велико. Но, как можно понять, в таком случае потребовался бы второй перевод перевода, чтобы текст стал доступным для современной читательской аудитории [42] .
Афины, 2008
[1] «Строки о святоименной Горе Афон, сочиненные политическим стихом Преосвященнейшим митрополитом Никейским, господином Порфирием, игуменом царского и патриаршего монастыря святого Иоанна Предтечи, что на Черном море рядом с Созополем», содержащиеся в Проскинитарии Святой Горы Афон Иоанна Комнина.
[2] «...я не пишу книги и поучения, но пишу о своем путешествии». См. в В. Г. Григорович-Барский Странствования по Святым Местам Востока, иипк «Ихтиос», Москва 2007, (Барский 2007), Часть I, стр. 261.
[3] Во время своего пребывания во Флоренции (Сентябрь 1724) он сообщает нам: «Тамошний народ утонченный и красиво рассуждает, но их произношение не так красиво: во всей Италии расхоже выражение Lingua Toscana in bucca Romana , то есть тосканский язых хорош на римских устах, так как место, где находится Флоренция, называется Тоскана. Там люди хороши в слагании речи, зато в Риме правильное произношение». . (Барский 2007, Часть I, стр. 177).
[4] Например, описание механической конструкции насоса, известной как «Колодец Иосифа» в Египте, сопровождаемое чертежом в разрезе, Барский 2007, Часть I, стр. 413.
[5] Барский 2007, Часть I ΙΙ , стр. 10, 17
[6] Барский 2007, Часть IV , стр. 17
[7] Барский 2007, Часть I ΙΙ, стр. 34
[8] Барский 2007, Часть I ΙΙ, стр. 177, 199
[9] Барский 2007, Часть I , стр. 270
[10] Барский 2007, Часть I ΙΙ , стр. 225
[11] Барский 2007, Часть I ΙΙ , с. 246
[12] Н. Барсуков, Жизнь и Труды В. Г. Барск ο го, Санкт Π етербург, 1885, стр. 4. Его младший брат Иван Григорьевич Барский (1713-1785) был архитектором, одним из главных представителей украинского бароко.
[13] Письмо матери из Константинополя , июнь 1744. Он говорит о пребывании в родительском доме богослова Павла Кувецинского (рукописи графа Уварова, Νο 602). Текст опубликован в: Барский 2007, Часть IV, с. 61.
[14] Барский 2007, Часть I, стр. 71.
[15] Барский 2007, Часть IV, стр. 41, письмо родителям с Патмоса, 31 августа 1740.
[16] Речь идет о видном ученом, преподавателе Патмиады (церковной школы) Макарии Калогерасе.
[17] Барский 2007,Часть I Ι , стр. 302-303.
[18] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 342
[19] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 169
[20] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 312, рассказывает о монастыре Дионисиат.
[21] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 159
[22] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 171, рассказывает о Ватопеде.
[23] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 206.
[24] Dimitri Obolensky , Il Commonwealth Bizantino , (итал. Перевод Michele Sampaolo ), Laterza , Roma - Bari 1974, стр. 198 и след., 459 и след., особ. 461.
[25] Иоанн Комнин в сущности говорит о бомбардах. Я не смогла локализаровать термин пр i еры (ед. пр i ера?), который Барский приводит по-итальянски. В диалектах priere или prijeri называются молитвы (ит. preghiere ). Может быть, речь идет о местном эвфеместическом термине. Стоит упомянуть, что Барский использует его исключительно в описаниях святогорских монастырей.
[26] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 90- 91
[27] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 199
[28] Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 21.
[29] Из Бухареста в последний день октября 1746 года, где, как он пишет, «труды моих странствований спокойно смогут обрести окончательную форму», см. Барский 2007, Часть IV, стр. 61.
[30] Проскинитарий Святой Горы Афон, сперва написан и издан изящнейшим доктором Иоанном Комниным, ныне же трудами и тщанием Игнатия, иеродиакона Кемизского из Монемвасии, исправлен, и точно и обстоятельно перепечатан Иверским монастырем, описанным в нем, на средства преподобнейшего и честнейшего святого игумена этой святой, царской и патриаршей обители господина Христофора Яннинского, который с благоговением приносит сей труд Пречистой Божьей Матери. В год 1745. Написано Николаем Гликисом из Яннин ) .
[31] Барский 2007, Часть I, стр. 285, 323, 324 και 327.
[32] Paul M . Mylonas , A Short Appraisal of Vassilij Grigorovitch Barskij and His Travelogue , доклад на открытии выставки « Русские путешественники по греческому миру », которая была проведена в РГБ в марте - апреле 1994 года , ( Архив Павла Милонаса , пакет 8, конверт 3).
[33] Эта информация содержится в статье академика Ф. Шмита, написанной на украинском языке, которая называется «Забытый украинский художник Василий Григорьевич Барский» (без выходных данных), которую мне передал П. Милонас во время моей работы над переводом (из моего личного архива).
[34] П. Милонас предложил гипотезу, что Барский получил необходимые навыки этого способа изображения, привычного на Западе, но не на Востоке, во время своего кратковременного обучения в Католической школе во Львове (Лекция П. Милонаса Присутствие русских на Святой Горе Афон и Василий Григорьевич Барский, 1979, Архив П. Милонаса, пакет 8, конверт 1- Α , сс. 16, 17).
[35] То же самое относится к тексту Барского: описание его первого путешествия 1726 года значительно отличается от описания второго путешествия, написанного с большим мастерством.
[36] Помимо архитектурных пейзажей, Барский оставил нам и произведения другого рода: портреты церковных мужей (в издании Барсукова есть портрет патриарха Иерусалимского Хрисанфа), мирян, а также исторических или мифических персонажей (Гектор, Александр Македонский, Юлий Цезарь и т.д.) и многочисленные наброски лиц, голов, рук, форм, животных и т.д. Эти наброски П. Милонас сфотографировал в Киеве в июне 1984 года.
[37] Например, рассказ о И. Кукузеле, в котором он называет своим источником «Спасение грешных» (сочинение Агапия Ландоса Критского - популярная книга, изданная в Венеции в 1641 году, см. Барский 2007, Часть ΙΙΙ стр. 36) или рассказ о событиях 1274 года о вторжении униатов при Михаиле Палеологе на Святую Гору, о чем он пишет: «Сию повесть азъ обретохъ в библиотеце Иверской, въ книге старой рукописной, въ ней же инны многи изрядны вещы списанны заключахуся. Туюжде саму повесть видехъ и въ монастире Зографскомъ, диялектомъ Болгарскимъ еще пространнее списанную, и есть вероятна, кроме сумнения» (Барский 2007, Часть ΙΙΙ , с. 407).
[38] Н. Барсуков, Жизнь и Труды В. Г. Барск ο го, Санкт Π етербург, 1885, стр. 56.
[39] П. Милонас, см. выше стр. 22.
[40] Обычная подпись Барского под его греческими текстами. Его фамилия была Григорович-Барский, но, путешествуя, он использовал разные имена: Барский, Беляев, Плакас, Альбов и Киевский.
[41] Барский делает четкое разделение между древними греками и древнегереческим языком (Эллины, эллинский язык) и современными ему греками и разговорным греческим его времени (Греки, греческий язык). В переводе я не сочла необходимым сохранять это разграничение, за исключением некоторых мест.
[42] Я привожу как пример начало греческих заметок о Константинополе, сохраняя синтаксис и орфографию Барского: «заливъ Константинопольский сперва назывался Лигосъ, затемъ Золотой Рогъ и Хрисокерас, и Залив Рога, имея къ западу стадий 69. Видъ Константинополя - треугольникъ, коего основание есть сторона наклоняющаяся къ западу, вершина еговыдвигается къ востоку. Он подобен полуострову, заключенному с севера заливом Рога, съ востока краями Воспорского устья, съ юга Пропонтидой и съ запада Фракийской землей. Некоторые дают ему въ окружности 18 миль». Барский 2007, Часть IV , с. 19).
